Сначала я был поражен размерами опустошения на месте некогда гордой и процветающей федерации республик. Мы ехали на север через покоренные страны, и казалось, сама земля тут была подвергнута смертной казни. На месте былых просяных полей, плодоносящих садов и пастбищ не росло ничего.

Когда мы подъехали к полю, заваленному обгорелыми кирпичами, командир произнес:

— Здесь стоял город Вайшали.

Разрушение было полным. Только собаки, кошки, хищные птицы, змеи, скорпионы и ящерицы жили в руинах некогда стоявших здесь домов. Всего десять лет назад я видел здесь цветущий город, мне показывали зал собраний и место поклонения Махавире.

— Естественно, царь собирается заново отстроить город. — Командир отряда пнул груду костей.

— И тогда, я уверен, Вайшали будет соперничать с Раджагрихой, — верноподданнически сказал я.

Как я ни старался представить себя всего лишь преданным зятем человека, которого индийцы считали величайшим монархом из когда-либо живших на земле, любопытство порой брало верх над осторожностью.

— Здесь было оказано сильное сопротивление? Стоило ли уничтожать до основания целый город?

— О да, почтенный принц! Я был здесь и участвовал в битве. Она продолжалась восемь дней. Основное сражение развернулось вон там. — Командир указал на запад, где вдоль пересохшей речки стоял ряд пальм. — Мы оттеснили их к берегу. Когда они попытались укрыться в городе, мы настигли их у стен. Царь лично возглавил атаку на городские ворота. Он лично поджег первый дом. Он лично перерезал горло командующему республиканцев. Он лично обагрил кровью воды Ганга.

Командир уже не говорил, а пел. О победах Аджаташатру слагали стихи, чтобы последующие поколения могли воспеть его славу и кровожадность.

Двенадцать тысяч воинов республиканцев были посажены на кол по обе стороны дороги из Вайшали в Шравасти. Поскольку окончательное сражение произошло в сухое время года, трупы на жарком солнце превратились в мумии. В результате мертвые казались живыми. Они широко разевали рты, то ли хватая воздух, то ли крича: на этих деревянных колах смерть наступает очень медленно. Меня несколько удивило, что каждый воин был кастрирован: индийцы не одобряют такую практику. Потом, в Шравасти, я увидел на рынке множество искусно обработанных мошонок, и по крайней мере один сезон кошельки из них были в большой моде. Знатные дамы привязывали их к поясу в знак патриотизма.

Мы пересекли границу того, что осталось от республики Личчхави. После разгрома столицы республика продолжала сражаться.

— Это очень порочные люди, — заявил мой спутник. — Царь очень сердится, что они не сдаются.

— Не могу упрекнуть его. Помолимся, чтобы он наказал их — и поскорее!

— О да, почтенный принц! Мы их ненавидим, ненавидим!

Но в голосе молодого человека не было злобы. Он был такой же жертвой кровожадного Аджаташатру, как и бесконечные ряды потемневших, скорчившихся трупов слева и справа от нас.

Когда мы двинулись дальше на север, на плечо одной из мумий сел отдохнуть стервятник. С почти человеческим любопытством, даже деликатностью, он заглянул в глазницу, где когда-то был глаз, пробно клюнул и, ничего не найдя, улетел. Он опоздал на пир.

В прекрасный прохладный безоблачный осенний день я въехал в Шравасти. К счастью, Аджаташатру пощадил столицу Кошалы. Когда я покидал Шравасти, мне было двадцать семь — двадцать восемь лет. Теперь мне было сорок. Лицо мое, опаленное солнцем и ветром, напоминало маску из тикового дерева. Хуже того, обрамлявшие маску волосы совершенно побелели. А хуже всего — сам владелец маски уже не молод.

Речной дом принца Джеты, казалось, не изменился. Я постучал в парадную дверь. Через окошечко на меня подозрительно посмотрел слуга. Когда я назвал себя, он рассмеялся. Я пригрозил ему именем Аджаташатру, и слуга исчез, а чуть спустя дверь отворилась и меня почтительно встретил управляющий. Мы были незнакомы, но он сказал, что все знает о человеке с запада, ставшем отцом двух сыновей Амбалики. Так я узнал, что моя жена и сыновья живы. Что касается принца Джеты…

Мой старый друг сидел во внутреннем дворике. Это был действительно старый друг. Я бы не узнал в этом тощем старике того полного жизни человека, которым когда-то восхищался.

— Подойдите ближе, — произнес он.

Принц оставался неподвижен, и мне пришлось пересечь садик, чтобы приблизиться к его кушетке. Только обняв принца, я понял, что тело его полностью парализовано.

— Это случилось в прошлом году, — словно извинился принц. — Я бы предпочел быстрое отбытие, но, видно, было решено дать мне умереть постепенно. Наверное, в последнем воплощении я был очень счастлив. Но я не жалуюсь. В конце концов, я прожил достаточно долго, чтобы снова увидеть вас.

Прежде чем я успел ответить, к нам подошла дородная женщина средних лет с двумя серьезными голубоглазыми мальчиками. Я не узнал Амбалику, пока она не заговорила.

— Взгляните на себя! — Амбалика сразу бросилась в атаку. — Вы постарели. О мой бедный муж и господин!

Мы обнялись. Я бы не сказал, что сцена напоминала встречу Одиссея и Пенелопы. К тому же и не было поклонников, чтобы я их убил, — по крайней мере, я их не видел.

Мой старший сын выглядел уже взрослым, младший был на пороге зрелости. На жарком солнце Гангской равнины все зреет быстро, словно боясь, что не успеет дать потомства.

Мальчики удивленно разглядывали меня. Я — их. Сочетание северных голубых глаз со смуглой южной кожей получилось разительным, и оба были удивительно красивы.

— Мне они тоже кажутся прелестными, — сказала Амбалика, когда мальчиков отослали. — Но из-за этих голубых глаз все здесь смотрят на них, как на демонов. Им нелегко. Но раз уж они выросли…

Амбалика запнулась. Мы смотрели друг на друга. Я, как всегда, был заворожен чарами Амбалики. Я не знал женщины, в обществе которой мне было бы так хорошо. С ней можно было говорить, как с мужчиной, но не государственным мужем, в отличие от Атоссы. Что касается внешности… Что ж, индийское солнце сделало свое дело. Амбалика явно перезрела. Тело потеряло форму, появилось множество подбородков. Только глаза остались те же и сверкали точно так же, как в давнюю ночь, когда мы смотрели на Полярную звезду.

— Начните с самого начала, — попросил принц Джета.

Так я и сделал. Я рассказал обо всем, что, считал, может его заинтересовать. Меня удивило, что никто не хотел слушать о Персии. Когда я только женился, Амбалика лишь о ней и говорила. Правда, тогда она собиралась отправиться со мной в Сузы, а теперь потеряла интерес к западу — и ко мне.

Но Китай зачаровал их обоих. Как оказалось, принц Джета состоял в сообществе, принимающем участие в восстановлении шелкового пути.

— А теперь расскажите, что произошло здесь, — попросил я, когда во рту у меня пересохло от долгого рассказа.

Амбалика сделала неуловимый жест, предупреждая, что нас подслушивают, и восторженно проговорила:

— Мой отец теперь вселенский монарх. Мы восхищены его победами. Его мудростью. Его добротой.

Последовала череда таких же ничего не значащих эпитетов. Когда я спросил о Будде, принц Джета ответил:

— Он достиг нирваны четыре года назад.

— Съев очень плотный обед из свинины с бобами, — добавила Амбалика, вновь обретя свою беззаботность.

— Это всего лишь слухи. — Принцу Джете не понравилось ее легкомыслие. — Он покинул нас спокойно — это мы точно знаем. Последними его словами были: «Все преходяще. Зарабатывайте свое спасение усердием».

— А Шарипутра все еще возглавляет секту?

Принц Джета покачал головой:

— Он умер еще раньше Будды. Теперь вместо него Ананда. Кстати, все они живут там же, где и раньше.

— Заняты спорами, что Будда говорил, а чего не говорил. — Амбалика, как всегда, не терпела иного мира и его приверженцев.

— Ананда — хороший хранитель, — сказал принц Джета без особой уверенности. — Он следит, чтобы монахи запоминали все речения Будды так, как они звучали при его жизни.