— Думаю, может оказаться полезным, — сказал он мне, — показать, как и почему десять поколений правителей не имеют власти.

Я спросил Конфуция, что он считает главной причиной, почему гуны утратили власть, а возвысились потомственные министры.

— Все началось с того, что первые гуны поручили сбор налогов знати. — В своих размышлениях Учитель всегда придерживался фактов. — И в конечном итоге знать стала оставлять все собранное себе, а, как всем известно, кто распоряжается казной, тот распоряжается и государством. Известно также, что ни одна династия не продержалась дольше десяти поколений. Власть всегда переходила к наням, и это тоже все знают, — старик улыбнулся своей кроличьей улыбкой, — а они удерживали власть не дольше пяти поколений. У меня такое впечатление, что сегодня, после пяти поколений власти, Цзи, Мэн и Шу уже не те, что были раньше.

Я не решился вести переговоры с Конфуцием напрямую. Вместо этого я обхаживал Цзы-лу, считая, что он единственный всегда говорит Конфуцию, что думает.

— Ведь не останови я его, — признался он мне, — Учитель присоединился бы к коменданту Би. Он действительно поверил этому проходимцу, когда тот пообещал создать Восточное Чжоу. Я сказал Конфуцию, что только глупец может иметь дело с комендантом. Если когда-нибудь и будет Восточное Чжоу, то произойдет это естественным путем, когда Учитель всем разъяснит, что это не только желательно, но и возможно.

Но Цзы-лу согласился со мной, что Конфуцию пора помириться с диктатором Каном.

— Не беспокойтесь, — сказал он мне. — Я справлюсь с Учителем.

После интенсивных переговоров Конфуций принял приглашение посетить диктатора в его так называемой Лесной Хижине. Ясным летним днем, в сопровождении роты солдат, мы в запряженной четверкой коней повозке выехали из города.

— Надеюсь, он не будет возражать, если я приму его в охотничьем домике моего отца, — сказал Кан-нань, когда были закончены последние приготовления. — Могу лишь молиться, чтобы эта сельская простота повлияла на его чувство меры. — Яйцеподобное лицо диктатора, как обычно, было бесстрастно, когда он добавил: — Вы, Кир Спитама, уважаемый гость, сослужили нам службу, которая не скоро забудется.

Поездка через лес была прелестной. Вокруг порхали всевозможные птицы, только что вернувшиеся с юга, на деревьях пробивались молодые листочки, а лесные цветы наполняли воздух тем тонким ароматом, что и сейчас заставляет меня беспрестанно чихать.

В первую ночь мы по-царски отужинали дичью и свежевыловленной рыбой. Спали в шатрах. Мы не встретили ни драконов, ни злых духов, ни разбойников. Но на следующее утро наткнулись на мудреца-отшельника, и, как большинство отшельников, он говорил не переставая. Только обет молчания и может заткнуть им рот.

Волосы и борода этого человека не знали ни гребня, ни мыла уже много лет. Жил он в лесу не так далеко от лесной дороги. В результате в этой части мира он был хорошо известен. Сродни индийским обезьянам, он шнырял вокруг, дразня прохожих. Отшельник радовался отличию своей жизни от мирской суеты остальных. Китайские отшельники столь же утомительны, как и те, что встречаются на Гангской равнине. К счастью, здесь их не так много.

— А, Учитель Кун! — приветствовал он Конфуция, который вылез из кибитки, чтобы размяться в живописной дикой тутовой роще.

Конфуций вежливо поздоровался.

— Скажи мне, Учитель Кун, есть ли преступление большее, чем иметь много желаний?

— Преступление — иметь много неправильныхжеланий, — кротко ответил Конфуций.

Он привык к оскорблениям отшельников. Они хотели, как Будда, уничтожить мир, а он — только исправить. Они удалились от мира, а он нет.

— Есть ли горе больше, чем быть жадным?

— Смотря до чего жадным. Жадность к чему-то хорошему в глазах небес вряд ли считается несчастьем.

— Знаешь ли ты, что такое небеса?

— Для тебя, последователя Учителя Ли, — Конфуций знал своего противника, — это Путь, который нельзя описать словами. Поэтому я, с согласия Учителя Ли, не буду их описывать.

Этот ответ тоже не вызвал у отшельника восторга.

— Учитель Кун, ты веришь в исключительную важность совершения Сыном Неба жертвоприношений предкам?

— Да, я верю в это.

— Но Сына Неба больше нет.

— Он был. Он будет. Тем временем жертвоприношения продолжаются, хотя в отсутствие одинокого они и не совершенны.

— Что означают жертвоприношения предкам?

Я удивился, что Конфуций был озадачен этим вопросом, оказавшимся для него редким и новым на этой старой земле.

— Что означают жертвоприношения предкам? — переспросил он.

— Да. С чего они начались? Что они знаменуют? Объясни мне, Учитель Кун.

— Я не могу. — Конфуций смотрел на дикого человека, как на упавшее на пути дерево. — Тот, кто истинно понимает значение жертвоприношений, может обращаться со всем под небесами с такой же вот легкостью. — И он приставил указательный палец правой руки к ладони левой.

— Раз ты не понимаешь сути жертвоприношений, как можешь ты понять волю небес?

— Я просто передаю мудрость мудрых предков. Не более того.

Конфуций начал обходить лежащее на пути дерево. Но отшельник не собирался уступать ему дорогу и схватил Учителя за локоть.

— Это неприлично, — сказал Фань Чи, стряхивая бесцеремонную руку.

Когда Конфуций занял место в повозке, лицо дикого человека выражало скорее злобу, чем холодное безразличие, как то предписано превозносящим вечно неизменное.

Я не удержался, чтобы не поддразнить отшельника.

— А как все начало свое существование? — спросил я. — Кто сотворил Вселенную?

Сначала мне показалось, что он не слышал меня, — глаза его не отрывались от сгорбленной спины Конфуция. Но когда я уже собрался тронуться в дальнейший путь, он ответил или процитировал:

— Дух долины никогда не умирает. Это называется Таинственной Женщиной. Ворота Таинственной Женщины называют корнем Неба и Земли. Он всегда в нас. Сколько бы ты ни черпал из него, он не иссохнет.

— Значит, мы вышли из вод некоей первобытной матки?

Мой вопрос остался без ответа. Вместо этого отшельник вдруг крикнул Конфуцию:

— Учитель Кун, веришь ли ты, что за зло следует платить добром?

Конфуций хоть и не взглянул на него, но ответил:

— Если за зло платить добром, то чем же платить за добро? Злом?

Я уже сидел в повозке и слышал, как Конфуций пробормотал себе под нос:

— Идиот!

— Как Учитель Ли, — сказал Цзы-лу.

— Нет, — нахмурился Конфуций. — Учитель Ли умен. Но он порочен. Он сказал, что раз ритуалы предков приходят в упадок, верность и вера в добро исчезают, значит, жди беспорядков. То, что он проповедует, — для меня истинно беспорядочное, неприличное учение.

Пожалуй, никогда в жизни я не видел частного дома, столь прекрасного, как Лесная Хижина отца Кан-наня. Любопытно, что никто из моих попутчиков не знал, что старый диктатор в пятидесяти милях к югу от столицы построил свое поместье.

На широкой лесной прогалине, образуя подъем к высокому павильону, было сделано несколько террас, и казалось, что павильон плывет над обширным зеленым морем, которое ограничивали с юга островки фиолетовых гор, все еще покрытых зимним снегом.

У подножия первой террасы нас встретил распорядитель и проводил на самый верх. Лесная Хижина — это комплекс комнат, залов, галерей и павильонов, возведенных на четырех искусственных террасах в окружении сказочных садов. Где ни встань, внутри или снаружи, увидишь небо, цветы, деревья. Сады и дворцы построил архитектор из Чу — государства на юге от реки Янцзы, которое славится по всему Срединному Царству своими постройками, садами, женщинами… и драконами, как, к своему ужасу, обнаружил Шэ-гун.

Декоративные пруды отражали водянистый свет бледной луны. Светло-зеленая ряска покрывала поверхность воды, как сеть, в тонкие ячейки которой попались лотосы. У кромки воды цвели желтые орхидеи, словно застывшие на лету бабочки. Все садовники были одеты в леопардовые шкуры. Не знаю почему. Но эффект и в самом деле получился не только причудливый и странный, но также таинственно-прекрасный и, как мне сказали, совершенно в духе садов Чу.