Голос был похож на голос девушки, занимающейся телемаркетингом, однако даже его предельная слащавость не могла заглушить злорадства, типичного для людей, которые ненавидят свою работу. Ко хуже всего было то, что анкета здорово смахивала на предлог, чтобы всучить мне что-то, и вот это меня достало.

Я решил слегка усложнить задачу.

– Анкета? Опрос?… Чудесно, я просто обожаюанкеты.

– Правда? Что ж, значит, вам повезло… Скажите, пожалуйста, как вас зовут.

– Рафаэль Болеро.

– А полностью?

– Трола. Рафаэль Болеро Трола.

– Прекрасно, Рафаэль. Сколько вам лет?

– Семьдесят два.

– А кто вы по профессии?

– Пирожник.

– Пи-рож-ник? Неподражаемо. Вам нравится музыка?

– Ж-жутко.

– Правда? И какая именно?

– «Мессия» Генделя и распа. [3]Первое больше, второе меньше.

Девица начала запинаться, но не сдавалась. Спросила, слушаю ли я радио, смотрю ли телик, читаю ли газеты, и если да, то какие, и наконец, выпустив всю обойму, подошла к сути дела:

– Прекрасно, Рафаэль… Дело вот в чем: в благодарность за ваше сотрудничество и поскольку, как я вижу, вам нравится классическая музыка, мы совершенно бесплатно дарим вам три лазерных диска, кассеты или пластинки. Вам придется оплатить только пересылку: две тысячи четыреста двенадцать песет. Согласны?

– Ах, какая жалость, но, видите ли, мне надо посоветоваться с мужем…

Голос у меня стопроцентно мужской, глухой и хриплый, и у девицы, наверное, глаза на лоб полезли. Настал момент, чтобы нанести решающий удар.

– Извините, не удивляйтесь, но, понимаете, мы парочка гомосексуалистов, гомиков, живем вместе с тех пор, как вышли из центра дезинтоксикации и обзавелись пекарней, вот уже полгода. И тут один клиент, тоже гей, который покупает у нас лионские булочки (скромность не позволяет, но все-таки скажу: лионские булочки у нас бо-же-ствен-ные), так вот, он посвятил нас в Братство Света, так сказать… Ну уж вы-то, конечно, слышали про наше Братство?…

– Н-нет…

– Тогда вам надо поближе с нами познакомиться. Мы просто влюблены в свое дело. Представляете, по утрам муж ходит проповедовать и я остаюсь в пекарне, а во второй половине дня мы меняемся ролями… Так вы еще не узрели Свет?

– Нет, я…

– Нет?! Но не переживайте, все можно моментально уладить. Для начала скажите: как вас зовут?

Девица окончательно сдрейфила.

– Нет, видите ли…

– Или, пожалуй, лучше так: оставьте мне свой адрес, и сегодня вечерком я забегу к вам поболтать. Ну что?

– Простите, но нам не разрешается давать свои адреса…

– Не разрешается?… Ну, это не проблема: я сейчас же засеку ваш звонок и попрошу старшую сестру лесбиянок переговорить с вашим начальством. Идет? Ага, y меня на компьютере уже появляются данные, так, посмотрим. Вы звоните из Барселоны? Подождите минутку, сейчас появится точный адрес…

Сопротивление было сломлено: я услышал, как на другом конце провода поспешно повесили трубку.

Миссия выполнена. Я глубоко затянулся и в прекрасном расположении духа пошел ставить воду для спагетти. В тот момент я еще не знал, что происходит в «Миральес и Миральес», и уж конечно, не представлял, во что вляпался.

«Не стой под стрелой»

От послеполуденного сна меня пробудил некий странный шум, вроде «бррррррррррррм», как раз когда мне снились коварные существа, наделенные необычайной способностью втыкать свои лапки в землю и, пустив корни, вечно пребывать в растительной форме. У них даже было имя: борсоги, так их звали – редкий гибрид крапивы и домового. Ничего не подозревая, ты преспокойно разгуливал среди них, как вдруг – хлоп! – они приходили в движение, выдирали из земли свои корешки, снова превратившиеся в лапки, и остервенело впивались тебе в икры.

Было начало восьмого вечера. Дождь лил как из ведра – настоящая весенняя гроза, короткая, но яростная, и, окончательно проснувшись, я стал глядеть на водяную завесу за окном. Барселоне дождь к лицу: обильно омытые водой, деревья снова зеленеют, почтовые ящики становятся ярко-желтыми, а крыши автобусов – красными. Не знаю, что происходит с барселонскими автобусами, которые, если посмотреть сверху, всегда кажутся загаженными. И только когда идет сильный дождь, смывающий серую патину, и все обретает свои первоначальные цвета – зеленый, синий, красный, – город становится похож на детскую игрушку. Я поставил кофе, чтобы во всеоружии встретить второе за день, вечернее пробуждение, на сей раз куда более мирное и приятное, и включил радио. Зазвучала какая-то медленная мелодия, которую выводил сладкозвучный негритянский голос, сопровождаемый длинными саксофонными пассажами. Потом я запустил компьютер, одновременно скручивая сигаретку, тут подоспел и кофе. Я моментально пристроился перед экраном и подсоединился к серверу. Посмотрим.

Двенадцать посланий. Три – чистой воды пропаганда; остальные девять были более осмысленными. Я бегло просмотрел их, прежде чем начать разбирать: Джон писал из Дублина (сколько лет, сколько зим!) «I've been writing some Primary Sentences these days and here I send you a few» [4]и так далее; письмо из Главного патентного бюро, которое не могло предоставить мне требуемой информации и тру-ля-ля; Лерилин писала из Вирджинии, что не выносит своих соотечественников и очень скучает по Барселоне (с орфографией у нее уже серьезные проблемы)… Немного дольше я задержался на кратком послании Бостонского философского колледжа, который предлагал мне провести семинар на летних курсах. Разумеется, я никуда не собирался ехать, но на время это предложение заставило воспрянуть мое «я». На улице я – никто, но в Интернете у меня есть имя, а среди моих дурных буржуазных привычек осталось еще немного тщеславия. Оставшиеся шесть писем пришли из Метафизического клуба, и я отключился от сети, чтобы прочесть их спокойно. С самого начала стало ясно, что все так или иначе отреагировали на мое последнее заявление. «Если каждое слово порождает понятие, то достаточно сказать „все несуществующее", чтобы все это несуществующее обрело реальность», – не без логики, похвальной, несмотря на явную уязвимость, пытался возражать мне некто Мартин Айакати.

Я решил быть последовательным и отвечать по мере чтения. Нажав кнопку «ответ», я стал набирать по-испански:

«Когда мы произносим „все несуществующее", то тем самым действительно порождаем понятие; однако реальным становится лишь произнесенное, порождающее данное понятие, иначе говоря, определенная сущность, о которой мы не знаем ничего, кроме ее названия – „все несуществующее". Учтите, что точно таким же образом, если женщину зовут Роза, это еще не означает, что у нее есть шипы…»

Жара все усиливалась, и тут зазвонил телефон. Теперь уже не вызывало сомнений, что этот день будет отмечен телефонными вторжениями.

– Да-а-а.

– Я уже четверть часа звоню тебе, а ты все треплешься.

Это был The First. Наверное, он звонил, когда я получал почту.

– Какого черта тебе сейчас от меня надо? По-моему, мы договаривались на понедельник. Или я не прав?

– Уже не надо. Забудь об этом деле.

– Что-о-о?

– Забудь, говорю. Эта информация меня больше не интересует.

– Ах, вот как! А вот меня пятьдесят кусков очень даже интересуют.

– Уверен, что ты еще не начал их отрабатывать.

– А вот и начал: я трачу на них умственную энергию. И потом, договор есть договор: ты должен мне бабки.

– Ладно, хватит с тебя и тех пятнадцати тысяч, которые ты получил авансом.

Я просто ушам своим не поверил. Надо было использовать возможность, чтобы выпотрошить его хорошенько.

– Пятнадцати тысяч у меня уже нет; мало того, я отказался от другого дела, рассчитывая, что в пятницу получу оставшиеся тридцать пять тысяч, так что попрошу объясниться.

– Ладно, не канючь. Заходи завтра, и я дам тебе остальное. Но забудь про это дело. Ты меня понял? Забудь.