Не в силах заснуть, он спустился в сад, освещаемый яркими керосиновыми фонарями. Звенели цикады, бились о плафоны фонарей ночные бабочки, где-то неподалёку слышались шаги патруля… Граммон ещё в комнате запалил трубку, но так и держал её в руке, не закуривая.
«Она обошла меня».
Вот этот факт ему и не нравился. Честолюбивый шевалье привык к первым ролям, он был лидером без всяких преувеличений, и лидером удачливым. А здесь ему наглядно продемонстрировали, что удача — далеко не всё. Что к удаче следует приложить ещё и немалый труд, иначе любой достигнутый результат будет развеян по ветру… Сен-Доменг, этот самый результат, пока держался. Но зато мадам генерал изрядно сдала за те пять лет, что они не виделись… Сам Граммон вряд ли согласился бы платить такую цену.
«Всё-таки я сглупил, что вернулся, — думал он. Вспомнив про трубку, закурил. — Чего я хотел? Шикануть перед женщиной, для которой я не больше, чем союзник? Ха! Ну, пришёл. Ну, блеснул дорогим нарядом. Дальше-то что? Она ведь не из тех, кого можно купить… Правительница, чёрт бы её побрал!»
— Не ревнуй к чужим успехам, приятель, — за спиной раздался хорошо знакомый ему женский голос, отчего шевалье вздрогнул и моментально обернулся: он не услышал шагов. — Откуда ты можешь знать, какой ценой они оплачены?
Граммон прищурился: вот стерва. Может, как капитан она ему и уступит, но по части чтения в человеческих душах на этом острове ей равных нет.
— Ты уже мысли научилась читать? — недовольно хмыкнул он.
— У тебя эти мысли во-от такими буквами на лбу написаны, — сказала Галка. Граммон, обернувшись к ней, оказался спиной к фонарю, но ей не требовался свет, чтобы угадать выражение его лица. — Не буду спрашивать, зачем тебе понадобился сегодняшний парад. И так всё ясно. Но что ты будешь делать дальше?
— То же, что и раньше делал, — уверенно заявил шевалье. — Или ты против?
— Ты по прежнему живёшь сегодняшним днём, дружище. А годы-то идут. Или ты решил плюнуть на всё и не доживать до старости?
— Готов рассмотреть твои предложения, — Граммон давно понял, к чему она клонит.
— Мы формируем Континентальную эскадру, — Галка не стала тянуть кота за хвост. — Как насчёт стать её адмиралом?
— Где база?
— В Сан-Августине и Форт-Луи.
— Кто там губернатором? Твой братец?
— Да.
— Тогда сработаемся. А может, и нет… А может, я и вовсе пошлю вас всех к чертям и пойду на вольные хлеба, — едко усмехнулся шевалье, дымя трубкой. — Война с англичанами? Очень хорошо, буду потрошить англичан. Надумаешь повоевать с испанцами — буду потрошить испанцев. Мне по большому счёту всё равно, кого потрошить, лишь бы жизнь не была противной, как позавчерашняя лепёшка.
— Ну, а если я надумаю заключить со всеми мир? — Галка знала, что Граммон внимательно наблюдает за каждым её движением, и держалась на безопасном расстоянии. Он тоже был опасно непредсказуем. — Что ж ты будешь делать, бедный мой шевалье? Снова отправишься на заработки в Индию?
— Испорчу тебе всю дипломатию нахрен, — честно ответил Граммон.
— Тогда я испорчу тебе жизнь. Да так, что она тут же и закончится.
— Не боишься мне угрожать?
— Я ответила взаимностью на твою угрозу, дружище.
— В этом смысле мы с тобой действительно друг друга стоим, — хмыкнул француз. — Хорошо. Допустим, я соглашусь стать твоим адмиралом. Теперь твой черёд ответить на вопрос — что дальше?
— А дальше мы будем делать то, что должны делать. Я займусь дипломатией, а ты содержи в порядке эскадру и защищай побережье от супостата. Чего уж проще-то? Вот насчёт вольницы — тут ты опоздал. Всё. Кончилась вольница. Теперь каждому из нас придётся отвечать за содеянное и сказанное.
— Перед кем? — нахмурился Граммон.
— Перед законом. Перед нашимзаконом, приятель.
— Отлично, — шевалье был просто взбешён: до сих пор он не признавал над собой власти никаких законов, и если соблюдал пиратские «понятия», то только из-за команды. — Ты предлагаешь мне самолично надеть на себя ошейник?
— Тьфу, блин! — вспылила Галка. — Ты хоть сам-то понял, что сказал? Законы Братства для тебя уже ошейником стали? Скажи спасибо, что тебя твоя команда не слышит! Или ты так возгордился, что считаешь себя превыше любых законов?
— Мне кажется, что ты сама считаешь себя законом, — шевалье едва сдержался, чтобы не вспылить в ответ.
— Это не так, и ты это знаешь.
— Да? Ты забываешь, что Братство провозглашает равенство. А равенства не существует, ведь одинаковых людей не бывает. Кому-то дано больше, кому-то меньше. Кто-то капитан, а кому-то до конца дней своих не подняться выше матроса. Что ты на это скажешь? — Граммон, когда хотел, умел философствовать не хуже профессоров Сорбонны.
— Скажу, — Галка успокоилась так же быстро, как и рассердилась. — Есть единственное равенство, которого можно было достичь уже давно — равенство перед законом всех без исключения. Когда и матроса, и капитана за один и тот же проступок наказывают одинаково — это справедливо, или нет?
— Справедливо.
— Разве на наших кораблях этот закон не работает? Так почему он не может работать для целой страны? Да, тут делов ещё — внукам моим хватит и правнукам останется. Но мы кое в чём уже добились своего.
— Ты не можешь предусмотреть каждую мелочь.
— Не могу. И не пытаюсь. Да я одна бы никогда и не справилась. А вместе…
— Послушай, Воробушек, — спокойно, даже немного грустно проговорил Граммон. — Ты замахиваешься на такие вещи, какие могут запросто оказаться тебе не по зубам. Неужели ты не можешь жить просто, без особенных затей?
— Могу. Но не имею права.
— Тогда чего ты добиваешься? — спросил Граммон. — Славы? Слава и место в истории тебе были обеспечены уже после Картахены. Денег? Нет, я за тобой тяги к золотишку не замечал. Большой и чистой любви? Так это у тебя вроде есть, ты как будто счастлива с мужем. Власти? Этого добра у тебя тоже хватает, но ты прекрасно понимаешь, что над всеми и вся командовать не выйдет, и спокойно окучиваешь свой огородик — Сен-Доменг… У меня слабовато с фантазией, когда речь заходит о женской душе. Так скажи мне, только честно — чего ты хочешь?
В свете керосинового фонаря тонкая, грустная, едва заметная улыбка женщины-генерала оказалась похожей на мимолётную тень. Была — и пропала, стёртая ночью.
— Я хочу, чтобы моим детям не было за меня стыдно, — раздельно проговорила она, тщательно проговаривая французские слова. — А насчёт моего предложения — ты не торопись с ответом. Время пока есть… Спокойной ночи, шевалье.
Галка отступила в тень и будто растворилась в ночной темноте. А шевалье де Граммон — и в самом деле один из последних романтиков пиратства — смотрел ей вслед со странным чувством. Смесь гнева и грусти. Гнева от того, что приходится хоть в чём-то уступать этой ненормальной женщине, и грусти — что вольным денькам действительно пришёл конец.
Пришли другие времена и другие люди.
10
… С превеликой радостью спешу сообщить Вам, что длительные и трудные переговоры принесли ожидаемый результат. Более подробный отчёт я непременно пришлю немного позднее. Сейчас я ограничен во времени и потому вынужден обойтись малыми словами.
Итак, Её Высочество принцесса Софья с согласия Его Величества Ивана Алексеевича выразила одобрение планам реформирования русской армии, предложенным князем Голицыным. Также она изволила утвердить проект указа, способствующего дальнейшему развитию кораблестроения в городе Архангельске, дабы флоту российскому выходить на морские просторы, не препоручая это важное для государства дело иностранным подданным. Однако только лишь постройкой кораблей, как Вам хорошо известно, дела не решить. Нужны опытные матросы и офицеры, а поморы, живущие близ Архангельска, на больших военных судах никогда в море не ходили. Таким образом, беседа за беседой, мне удалось исподволь навести Её Высочество на мысль отправить за границу в учение нескольких благородных отроков, дабы в будущем сделались они славой российского флота… Уверяю Вас, я не произносил имени Его Высочества Петра Алексеевича ни в этом решающем разговоре, ни до него! Принцесса Софья сама упомянула его в числе первых кандидатов на заграничное обучение! Мне лишь оставалось аккуратно, без нажима, тщательно аргументируя свои доводы, убедить Её Высочество в необходимости отправки её брата Петра не в Голландию, как предполагалось вначале, а в Сен-Доменг.