И опять он подумал, что операция идет как-то не так.

Когда он вернулся к себе, ему доложили, что полчаса назад в штаб-квартире профсоюзов хаджи Имолы окончилась срочная встреча руководителей объединенного забастовочного комитета.

В отличие от штаб-квартиры Конгресса профсоюзов Гвиании здесь было все солидно и респектабельно. Здание было трехэтажное, недавно отремонтированное. У подъезда — стоянка для машин, неоновая вывеска. Внутри — современная металлическая, оклеенная пластиком мебель, цветные телефоны. Кинозал, зал для совещаний, кабинеты.

Хаджи Имола не скрывал своих связей: на стенах его кабинета висели портреты президентов США, американских профсоюзных боссов.

Лицо хаджи Имолы, сидевшего под портретом американского президента, было, как всегда, совершенно бесстрастно. Зеленая чалма, тонкие правильные черты, пепельная кожа. Он молча смотрел перед собой холодными, выцветшими от старости глазами и, казалось, не замечал возбуждения, царившего в комнате.

Растерянно что-то говорил окружавшим его соратникам толстяк Адесанья. Он уже предчувствовал неприятные объяснения с лидерами международной католической организации профсоюзов: ничего себе — оказаться в одной компании с красными, да еще, как выясняется, под прямым руководством русского агента!

— Ох, этот Бора! — говорил Адесанья. — Недаром полиция разыскивает его по всему городу.

Старик Димоду кипел от ярости.

— Такими полумерами, как забастовка, ничего не добьешься! — потрясал он костлявым кулаком. — Восстание! Восстание и восстание! Они начали с разгрома профсоюзов Бора, потом придет очередь Рабочего союза, а потом…

Старик кивал на бесстрастного хаджи Имолу.

Шум все разрастался. Здесь были лидеры и функционеры лишь трех профсоюзных центров — из Конгресса профсоюзов Гвиании не было никого.

Хаджи Имола, решив, видимо, что дольше ждать бесполезно, встал.

— Товарищи! — еле слышным голосом начал Хаджи. Димоду демонстративно хмыкнул.

— Товарищи! — тверже повторил Имола. — Я взял на себя инициативу собрать это совещание, потому что товарищ Бора, председатель нашего комитета, судя по всему, арестован.

Он обвел собравшихся взглядом. Все молчали.

— Вы знаете, что, как сообщают газеты, лидеры Конгресса профсоюзов Гвиании оказались связаны с русскими. Я не хочу верить в это, как не хочу верить и в то, что наша всеобщая забастовка должна была послужить политическим планам Москвы.

Он резко повернул голову к Димоду.

— Товарищ Димоду, ваш Гоке Габойе поехал на Север. Где он сейчас?

Димоду молча пожал плечами.

Тень торжества мелькнула на лице хаджи.

— Все мы знаем, — продолжал он, — что Николаев помог Стиву Коладе там, у американского посольства. Они были друзьями. Гоке тоже был хорошо знаком с Николаевым. И видимо, не случайно они оказались на Севере одновременно, все трое.

Он помолчал, подчеркивая этим значение своих слов.

— Так вот… У меня есть сведения, что Стив Коладе и Гоке Габойе арестованы.

— Провокация! — вскочил с места горячий Димоду. Хаджи поднял руку:

— Мистер Димоду, арестовывают лишь лидеров Конгресса профсоюзов Бора и кое-кого из ваших сторонников. Если вы хотите, чтобы власти разгромили все профсоюзные объединения Гвиании, вы можете протестовать. Но я не позволю, чтобы трудящиеся, входящие в мое объединение, лишились своей организации из-за вашей безответственной политики!

— Вы всегда были оппортунистом, мистер Имола! — старик Димоду говорил дрожащим от ярости голосом. — Я знаю, к чему вы ведете. Вы и раньше были против всеобщей забастовки. Но вы знали, что, если вы выступите против забастовки открыто, вам придет конец. Рабочие пойдут за мной, за Бора. И теперь вы хотите использовать эту провокацию, чтобы еще раз доказать лояльность своим американским хозяевам!

— Я прикажу вас выкинуть вон! — спокойно сказал Имола. — Вы авантюрист, готовый ради собственных амбиционных планов поставить под удар все рабочее движение Гвиании.

— Предатель!

Димоду вскочил. Его люди вскочили и окружили старика плотной стеной.

Сторонники хаджи бросились к своему лидеру.

— Господа! Товарищи! — растерянно крикнул католик Адесанья. — Так нельзя…

— Да, так нельзя! — раздался спокойный и насмешливый голос, и порог перешагнул Бора.

Его побитое оспой, мясистое лицо было весело, глаза возбужденно искрились.

— Ого! Вы, я вижу, тренируетесь для предстоящих боев с полицией? Тогда я напоминаю вам, что послезавтра, когда наши колонны пойдут к центру города, мы не должны поддаваться ни на какие провокации. Забастовка — это забастовка, а не вооруженное восстание!

— Ты… не арестован? — спросил кто-то неуверенным голосом.

— Как видишь! — рассмеялся Бора. — А кто вам сказал эту чушь?

Димоду злобно посмотрел на хаджи Имолу. Бора перехватил взгляд Димоду.

— Ого! «Номер один», как всегда, кипит!

Он подошел к старику и положил ему руку на плечо:

— Спокойнее, товарищ Димоду.

И, обведя взглядом присутствующих, добавил:

— Что ж! Заседание объединенного забастовочного комитета продолжается.

ГЛАВА 34

Начальник тюрьмы пришел к Петру утром, важный, затянутый в светло-зеленый мундир, отглаженный до блеска. Короткие штаны тоже были наглажены до того, что они стояли колоколом. Гетры на толстых кривых ногах были белоснежны, а тяжелые солдатские ботинки блестели, как антрацит.

Под мышкой он держал стек.

Приложив руку к козырьку фуражки, он представился и с любопытством оглядел Петра, затем осведомился, нет ли каких претензий.

Лишь перед самым утром Петру все-таки удалось заснуть, часа на два-три, но сейчас он чувствовал в себе исключительный подъем: он уже принял решение: бежать, бежать во что бы то ни стало. Связаться с Гоке, со Стивом. Они помогут ему добраться до посольства. Но пока необходимо спокойствие, полное спокойствие.

Петр сладко потянулся:

— Претензии? Да у вас здесь настоящий санаторий!

Толстяк щелкнул каблуками. Похвала Петра ему явно пришлась по душе.

— Кстати, имеют ли право заключенные на прогулку перед завтраком?

— Но ведь вы же не арестованный, — поспешил уточнить начальник. — Вы даже не в камере, а в комнате для гостей. У нас на этот счет есть инструкции от самого комиссара Прайса!

— Гость!

Петр улыбнулся — так искренен был начальник тюрьмы.

— И часто у вас бывают гости?

— Часто! Пожалуй, даже слишком часто, — заторопился толстяк, обрадованный возможностью изменить направление разговора. — У нас ведь образцово-показательная тюрьма.

Эта тема явно была его любимой. Он прошел в комнату, снял фуражку, клетчатым платком вытер голый череп и уселся в кресло.

— Наша тюрьма — без стен!

Он помолчал, наслаждаясь удивлением Петра.

— Да, да! Вы вчера въехали в ворота, не правда ли? Петр кивнул.

— Так вот, у нас здесь тюремное — только ворота. И конечно, караульное помещение. Но вы посмотрите… — он сделал жест в сторону окна, — кроме ворот, ничего: ни колючей проволоки, ни забора. Кругом только саванна.

— И не бегут?

Толстяк всплеснул руками:

— Что вы! За десять лет был один случай. И то заключенный вернулся через день. Сам.

На его лице была гордость. Петр улыбнулся.

Толстяк ухватился за эту улыбку. Он поспешно вскочил на ноги:

— Не верите? Нет, я вижу, что вы не верите! Тогда… знаете что? Давайте пройдем по территории, посмотрите сами. Я сейчас выйду, а вы одевайтесь.

Он поднес к глазам волосатую толстую руку с часами.

— Через четверть часа я вас буду ждать во дворе, а?

И Петр не успел ничего ответить, как толстяк, словно колобок, выкатился из комнаты на своих кривых ножках.

Петру действительно стало любопытно.

«Разве еще когда-нибудь в жизни удастся увидеть африканскую тюрьму? — весело подумал он, начиная одеваться. — Да еще такую… образцово-показательную…»

Он сунул руку в нагрудный карман рубахи… Потом заглянул под кресло, на котором она висела, на кресла вокруг. Сомнений не было: запись беседы со стариком из Бинды пропала.