На поляну вернулась Элинор. На ней теперь был костюм африканской «мамми» — длинная юбка из куска оранжевой материи, украшенной черными птицами, короткая кофточка в талию, с рукавами в оборку. На голове — тюрбан желтоватой кисеи, усыпанной блестками, на запястьях — браслеты из змеиной кожи.
Большие глаза ее остекленели, она медленно ступала по жесткой, коротко подрубленной траве, будто в трансе, не видя и не слыша ничего вокруг.
— Они жгут во время церемонии листья, содержащие наркотики, — услышал Петр громкий шепот Жака и удивился.
Жак был трезв. Он так и сказал — «во время церемонии», именно так гвианийские жрецы называли по-английски свои ритуальные обряды.
Не доходя нескольких метров до столика, который она покинула сорок минут назад, Элинор остановилась и вытянула вперед руки. И сейчас же на поляне, где до этого момента стоял громкий гул грубых солдатских голосов, воцарилась недоуменная тишина. Все повставали, чтобы лучше видеть эту странную женщину, вдруг сменившую черное одеяние монахини на платье африканки.
Журналисты устремились вперед, на ходу вскидывая фотокамеры. Сверкнули первые вспышки блицев.
И сейчас же послышался приглушенный голос Френдли, насмешливый, полный сарказма:
— Эффектно! Для европейцев нелогично: из монахини — в жрицы! А на африканцев такие штучки действуют! Девочка берет президента голыми руками!
Френдли повел подбородком, словно приглашая Петра смотреть происходящее.
Элинор, медленно, словно через силу, повернула лицо к Эбахону. Глаза ее были неподвижны, зрачки расширены. Она глубоко вздохнула и заговорила глухим, негромким голосом:
— Ошун не принял мои жертвы. Священный огонь погас. Кровь белой курицы свернулась. Орехи кола не открыли мне свои тайны. Но я вижу…
Голос ее окреп, стал громче, она вскинула руки над головой:
— Я вижу огонь и смерть. Священный змей выползает из священного леса, и души предков спешат к богам с печальными вестями. Я вижу тела погибших воинов, их терзают гиены и шакалы, стервятники пируют на берегах Бамуанги. Я вижу…
Голос ее вдруг оборвался, и она как подкошенная рухнула на траву.
ГЛАВА 2
Отшвырнув стул, на котором сидел, Петр бросился к Элинор. Он подбежал к ней одновременно с Эбахоном, их плечи столкнулись, когда они протянули руки, чтобы подхватить бесчувственное тело, раскинувшееся на жесткой, колючей траве. И сейчас же Эбахон резко выпрямился, словно испугался чего-то, лицо его стало холодным и бесстрастным, он снова был губернатором, маршалом, президентом.
— Помогите ей, — сухо сказал Эбахон, и солдаты в передниках кинулись выполнять его приказ. Боб Рекорд помешал им. Петр даже не заметил, как он очутился рядом, как осторожно приподнял левой рукой голову Элинор.
— Обморок. Надо отнести ее в дом, — сказал он тихо.
— Немедленно врача, — услышал Петр властный голос Эбахона.
— Здесь нет врачей, — равнодушно ответил ему Штангер. — Мы вербуем только солдат…
В комнате, куда внесли Элинор, тускло светила слабенькая лампочка под потолком, затененная голубым стеклянным абажуром, и было хорошо слышно, как тарахтит где-то неподалеку движок электрогенератора.
Перед большим распятием на стене, у самого его подножия, распростерлась на полу сестра Цецилия, словно большая подбитая черная птица. Услышав шаги, она испуганно подняла голову и обернулась, бледное лицо ее было в слезах.
Петр обратился к ней:
— Помогите ей… она без сознания.
— Нет… Нет! — в ужасе пробормотала молодая монахиня и поспешно подползла к самому подножию распятия, словно ища у него защиты.
— Она без сознания, — повторил Петр.
— Господь покарал ее! — истерически выкрикнула вдруг сестра Цецилия, и лицо ее исказилось злобой. — Она — колдунья! Я видела, видела…
Она разрыдалась, потом, вдруг закрыв лицо руками, вскочила и выбежала из комнаты.
Элинор шевельнулась, сознание возвращалось к ней.
— Это вы… Питер, — прошептала она и попыталась улыбнуться, приподнимаясь в кресле.
— Вам нужен покой. У вас был обморок…
— Обморок?
По ее губам скользнула грустная улыбка.
— Я опять видела Ошуна.
— Жак говорил про листья, содержащие какой-то наркотик…
Лицо Элинор порозовело:
— Я видела, что ждет каждого из нас — губернатора Эбахона, вашего Френчи, Боба, вас…
Она говорила это убежденно, с такой верой в каждое свое слово, что Петр невольно улыбнулся.
— Вы не верите в предначертания? — Взгляд Элинор погас, она отвернулась и медленно поднялась из кресла: — Пойдемте, я должна быть там…
Когда они вышли из дома, прием на поляне уже заканчивался. Наемники, журналисты, офицеры из свиты Эбахона толпились со стаканами в руках небольшими группами, а солдаты уносили столы и кресла.
Эбахон беседовал о чем-то со Штангером и малышом Блейком, толстяк Аджайи стоял тут же и с необычной для него скромностью молчал. Он первым заметил приближающихся Петра и Элинор.
— А вот и господин советник с нашей очаровательной хозяйкой! — предупредил он остальных.
Первым обернулся Блейк, и Петр успел заметить на его кукольном лице недовольную гримасу, тотчас же сменившуюся любезной улыбкой. Плоское лицо Штангера не отразило никаких эмоций, зато Эбахон просиял.
— А мы уже решили расходиться, — широко улыбаясь, шагнул он навстречу Элинор. — Хозяйка чувствует себя неважно, да и нам еще надо добраться до дома. Темно, а дороги в сезон дождей опасны. — Он перевел взгляд, ставший сразу же строгим, на Петра: — Собирайтесь, господин советник, мы сейчас уезжаем. А без нас вам здесь, насколько я понимаю, — он понизил голос, — лучше не оставаться.
В голосе Эбахона была нескрываемая угроза. Петр невольно обернулся, ища взглядом Жака и Войтовича, или хотя бы Боба Рекорда. И он увидел их — за широкими спинами великанов телохранителей, уже окруживших его, Элинор и Эбахона.
— Это… арест? — обернулся Петр к Эбахону.
— Приглашение, — жестко отрезал тот.
— И я тоже еду с вами. — Элинор взяла Петра под руку. — Вы ведь приглашаете и меня, господин президент?
— О! — Эбахон удивленно и радостно вскинул брови: — А как же…
И он сделал жест рукою, словно спрашивая: «А как же миссия?»
— Здесь останется сестра Цецилия. Она больше меня готова к служению богу.
— Уж не Ошун ли подсказал вам это решение, дорогая мисс Карлисл? — любезно осведомился Аджайи.
— Ошун, — серьезно кивнула Элинор, и улыбка мгновенно исчезла с его лица.
Эбахон, прищурившись, смотрел на Элинор внимательно, словно пытаясь прочесть ее мысли. Она встретила его взгляд, и несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу.
Эбахон не выдержал первым и отвел взгляд, на крутом лбу его выступили капельки пота.
— Вы — храбрая женщина. Вы знаете, на что идете. Элинор усмехнулась:
— Мне нужно несколько минут, чтобы собрать вещи… и успокоить сестру Цецилию. Бедная девочка, она готова сойти с ума… — Она обернулась к Штангеру: — Господин генерал, я вверяю это бедное дитя заботам вашего любимца Френчи. Надеюсь, что ваши люди будут вести себя по-джентльменски…
Штангер бесстрастно склонил голову.
…Колонна «джипов» медленно тащилась по извилистой, полуразмытой ливнями дороге. Было тепло и душно, где-то вдалеке погромыхивал гром, очередная гроза неслась над Поречьем за Бамуангу и дальше, к океану.
Эбахон сам вел «джип», и сидящий рядом с ним Штангер недовольно морщился при каждом резком повороте дороги; скорости президент не снижал.
Петр, сидящий на заднем сиденье рядом с Элинор, зябко закутавшейся в белое верблюжье одеяло, вдруг поймал себя на мысли, что он все чаще, даже в мыслях, называет Эбахона президентом, не губернатором, а именно президентом, как все остальные вокруг.
Эбахон глянул на часы в панели приборов и щелкнул вклю чателем радиоприемника:
— Сейчас будут последние известия. Надо послушать… «Та-та, та-та, та-та… Та-та, та-та, та-та, та-та…» — застучали в эфире «токинг-драмы», «говорящие барабаны».