Женщина лет тридцати пяти сидела в вязаном пурпурном платье с открытыми плечами и поигрывала носком вишневой туфельки. Она была вся там, на задворках своей молодости, и в больших искрящихся глазах было непонимание: когда же все пролетело и неужели ничего не вернешь… Она забыла обо мне и лишь теребила выбившийся белокурый локон.

— Простите, — вторгся я в прошлое и оборвал паутину воспоминаний. — Мне бы очень хотелось пригласить вашу школу на спектакль, конечно, в первую очередь вас…

Завуч вспыхнула, румянец разлился по ее бледным матовым щекам, рука метнулась в сумочку за платочком.

Я рассказал ей о нашем удивительном театре, который еще сам в глаза не видел.

Она слушала с широко раскрытыми глазами, но когда я добрался до Женька, женщина опять схватилась за платочек и прошептала:

— Какой ужас. Бедненькие лилипутики…

И вдруг, прижав руки к лицу, заплакала.

— И они на всю жизнь такими останутся? — простонала она.

Я никак не ожидал такого вопроса. Женщина плакала, а от моего хорошего настроения не осталось и следа.

— Неужели ничего нельзя сделать? — чуть подалась она ко мне.

— Медицина бессильна, — вздохнул я, втягивая горьковатый запах ее духов.

До безумия захотелось сделать что-нибудь приятное этой женщине.

— Бессильна… — прошептала в отчаянии завуч, медленно отстраняясь от меня. — Какая жестокость…

Она давила мою веру в себя как в администратора, и я живо представил Витюшку, который сейчас бегает по школам, наводя ужас на преподавателей и учеников своим хорошим настроением, начисто срывая уроки… Единственное, что успел сделать я, — это расстроить завуча, будто был виноват во всех несчастьях лилипутов.

Женщина в пурпурном вязаном платье взглянула на меня с отвращением.

— И вы ходите по школам и рекламируете несчастье? — воскликнула она гневным голосом. — Как вам не

стыдно?! Разве дети могут увидеть в них артистов?

«Неужели я такой болван? Да, она права, но почему я снова должен остаться без работы? Разве от меня что-нибудь зависит?»

Мысли цеплялись одна за другую, и тогда я прошептал: — Я вас люблю.

Но она этого не слышала. Женщина смотрела через, поволоку голубоватыми глазами на рыжую юность осени. Она страдала.

— У меня отличное настроение! — каркнул я, выскочив из школы.

Захотелось спрятать куда-нибудь свою бестолковую головенку — и ничего не слышать, и ничего не видеть, и ничего…

«Прыг — и полетел! — вспомнил я восхищенную физиономию Левшина. — Как у него все просто… прыг… прыг — и раскидал билеты, а здесь…»

Неожиданно передо мной выросла школа № 1.

— Так! — прорычал я. — Сейчас разорву эту школу! Ну, сейчас я устрою!

Невысокую, пухленькую, с восторженными черными глазками завуча-организатора я нашел на втором этаже.

— Неужели из самой Куралесинской филармонии! — тут же вскочила она, когда я представился. — Меня зовут Мила Африкановна. Давно, давно у нас никто не был!

Начало было многообещающим. Кажется, здесь я не пролечу.

— Ах! — захлопала она в ладоши, как маленькая девочка. — Лилипутики! Как интересно! Мы обязательно пойдем смотреть. Так, давайте тысячу билетов!

Я чуть не грохнулся от неожиданности на пол.

— Мы всей школой пойдем! — затараторила Мила Африкановна. — Ваш удивительный «Мойдодыр» будет интересен даже для старших классов! Подумать только, увидеть «черный кабинет» самого Станиславского! Какой же он все-таки талант! Нет больше таких людей… А сколько он мог сделать еще таких кабинетов! Не научились, не научились мы беречь таланты, не научились… — полезла она в сумочку за платочком.

Не хватало, чтобы и эта завуч разревелась. Что-то не получается у меня веселой заделки, как у Витюшки, будто я не администратор, а председатель похоронной службы.

— Знаете, мне бы хотелось самому рассказать о нашем удивительном театре детям и вам облегчить работу. Поэтому, с вашего разрешения, я пройдусь по классам, сделаю маленькое объявление и отдам билеты классным руководителям. Скажите, шестнадцатое сентября вас устроит?

— Да, конечно!

«Ну, Евгешка, давай!» — подбодрил я сам себя, когда мы остановились возле класса, на двери которого висела табличка 1 «А».

Завуч поздоровалась с пожилой преподавательницей и усадила на место вскочившие белые бантики и растрепанные чубчики.

— Дети, — строго сказала она. — Послушайте маленькое объявление. В классе повисла гробовая тишина. «Сейчас бы им рассказать что-нибудь страшное, — подумал я. — Чтоб поплакали вместе с завучем… У меня это лучше получается, чем насмешить.»

Дети сложили руки на партах и уставились в тревожном ожидании на дядю: что же умного он сейчас скажет.

— Здравствуйте, ребята, — сказал я и не услышал своего голоса. Первоклассники тут же вскочили. — Сидите, сидите! — с ужасом замахал я на них руками. Бантики и чубчики с готовностью уселись в ожидании очередной команды. — К вам в гости приехали… -прокашлялся я, — артисты…

Но только я сказал «артисты», как какая-то малышка громко протянула вслед за мной:

— Ах! Артисты!

Это меня очень подбодрило, и я погнал дальше:

— Артисты Куралесинской филармонии! Они привезли для вас… сказочное… любите сказки?

— Да! — протянул класс.

— Иллюзионное, — со значением поболтал я перед собой кистями рук, словно собираясь показать фокус. — Ну, иллюзионное, вы знаете, что это такое… фокусы, исчезновения, превращения, эстрадно-фантастическое представление… «Мойдодыр»!

— Ах! — пронеслось по классу.

— Это необычный «Мойдодыр». Все представление поставлено по принципу «черный кабинет» Станиславского, — посмотрел я со значением в сторону учительницы, которая тоже со значением кивнула мне головой, мол, я хорошо понимаю, как это необходимо знать первоклашкам. — Ну… что это такое… «черный кабинет»? — задал я вопрос и тут же поспешил ответить на него сам: — Помните, наверно, сказку: «Одеяло улетело, убежала простыня, и подушка, как лягушка, — махал я руками в ^воздухе, предполагая, что именно так все и происходит на сцене, — ускакала от меня!»

Учительница громко рассмеялась, и тут же за ней захохотал весь класс.

— Вот, как в сказке, так у нас будет и на сцене! — довольный успехом, воскликнул я. — На фоне черного бархата все предметы, которые находятся на сцене, будут кружиться, вертеться, светиться в абсолютной темноте… это принцип «холодного свечения» — последний закон физики, — опять повернулся я к учительнице, которая тут же сделала строгое лицо, давая понять, что вполне понимает важность сказанного как для себя, так и для своих учеников. — И даже сам маленький… — тут я вспомнил про Пухарчука, которого совсем забыл представить детям. А знаете, кто у нас играет грязнулю?

— Нет! — проорал класс.

— В главной роли у нас… лилипутик, во-о-т такой маленький, — опустил я руку к колену, как это делал Лев-тин. — А кто знает, что наш маленький-маленький лилипутик будет делать на сцене? — просюсюкал я, невольно вспоминая Женька, который был, наверно, больше завуча-организатора.

— Бегать! — выкрикнул кто-то из самых смелых.

— Играть!

— Прыгать!

— Нет, дети, — улыбнулся я, счастливый, что у меня все так хорошо складывается. — Наш маленький лилипутик будет перед вами… ЛЕТАТЬ! Прямо вот так — прыг! Прыг! И полетел! — замахал я руками. — Без всяких веревочек, лесочек, ниточек, проволочек…

— Ой, проволочек… — хихикала Мила Африкановна. — Да как же это?

— Это феерия светящихся красок, — непонятно к чему шлепнул я фразу, которую с таким значением произнес Левшин. — Кто хочет пойти, поднимите руки?

Частокол рук тут же вырос перед глазами.

— А мама с папой дадут вам денежку? — спросил я слащавым голосом. — У нас дорогие билеты, потому что это единственный в Советском Союзе «черный театр» лилипутов, и билетик у нас стоит один рублик.

— Дадут, дадут! — закричали дети.

— Как дорого! — ахнула учительница. — Может, подешевле?

— Ну что вы, Клавдия Сергеевна! — вскричала завуч. — Не часто к нам приезжают такие артисты, ведь это же «черный кабинет» самого Станиславского!