— А чего же не работает? — воскликнул он в непомерном удивлении.

Что Женек собирался увидеть там, мне было неведомо.

— Дай-ка посмотрю, — потянулся я, хотя в технике смыслил едва ли больше средневекового схоласта.

Пухарчук протянул было динамик, но вдруг, вспомнив, что он на меня в обиде, быстро отдернул руку.

— Рубль принес? — спросил он, морща носик.

— Женек… ну… ты извини меня… — сказал я нерешительно.

— Булку будешь?… — дрожащим голосом буркнул Женек, отворачиваясь со слезами на глазах к окну.

— С маком? — встрепенулся я, довольный донельзя, что прощен.

— Паренек, с героином! — зазвенел колокольчиком Пухарчук. — Ишь чего захотел… я с маком не ем!

Он швырнул на кровать помиривший нас исковерканный динамик, открыл тумбочку и достал оттуда две огромные половинки сдобной булки, намазанные внутри толстым слоем масла.

— Чай? Компот? — предложил он таким тоном, словно только тем и занимался, что каждый вечер встречал и провожал высоких гостей.

— Чай, — расплылся я.

Через некоторое время мы сидели друг против друга, чинно смаковали булку и запивали ее ароматным трофейным чаем, презентом Софьи Михайловны, дежурной с пятого этажа, основной покровительницы Пухарчука.

— Паренек! — вдруг вскочил Женек. — Чуть не забыл! Варенье же есть! Будешь? Клубничное!

«Еще бы! Клубничное! Только Женек может такое спросить!»

— Что ж, можно, — солидно кивнул я головой. — Давай попробуем, как приготовлено.

Мы намазали поверх масла толстый слой варенья, посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.

— Сыр же есть! Сыр-р… — неожиданно подавился от волнения Пухарчук. — Российский! Прямо с самого сырзавода принесли! Будешь?

— А дырочки большие? — промычал я с набитым ртом.

— Во-о дырки! — показал кулачок Женек. Поверх варенья мы положили размером с начатую булку по куску сыра, толщиной с большой палец правой ноги.

Я сидел, пытаясь надкусить все содержимое сразу, но челюсти сводила судорога, и приходилось вгрызаться в булку с двух заходов. Женек сиял от счастья, заглядывая мне в рот, и то и дело подливал чайку.

— Сахарку, сахарку, — широким жестом показывал он на сахар.

— Не-е, сахар отбивает аромат, — пыхтел я.

Я видел, что, несмотря на все богатство, Женька еще что-то мучает. У него то загорались глазки, то вдруг он обмякал и начинал дуть на чай.

— Паренек! — вдруг оглушил он меня своим звонким голосом. — Ты что ж молчишь! Чуть не забыл! Колбаса есть! Будешь? Сухая! Так будешь или нет? — вопил Пухарчук, даже расстроившись от сознания своего поступка.

Я подавленно молчал. «Еще бы! И еще бы, и еще!» Теперь совершенно точно могу сказать, что такой утонченной вкуснятины отродясь никто не ел. Для гурманов перечисляю дела трофейные: домашняя, еще теплая, сдобная БУ-У-ЛКА размером с газету и деревенское масло — Софья Михайловна; — клубничное варенье (ой, голова кружится от воспоминаний, на этот бутерброд ушла вся двухлитровая банка) — горничная с седьмого этажа; — сыр Российский, с такими дырками, что голову можно просунуть — трофей от дежурной с их этажа; -и, наконец, небольшой (не буду врать, мог бы сказать, что и котелка), грамм на 800, кусочек сухой колбасы, которую мы разрезали вдоль и, как шпалу, положили на ровную глянцевую поверхность сыра.

Надкушенный бутерброд напоминал огромную усталую черепаху. Теперь уже совершенно исключалась всякая возможность надкусить его так, чтобы все составные части сразу оказались во рту. Это был воистину сложный, нет, наисложнейший бутерброд.

Этот бутерброд, — сказал я, поднося его двумя руками ко рту, — наверно, потянет рублей на пятьдесят. Мне кажется, ему надо дать имя. Ты, Женек, нащупал новую струю в кулинарном искусстве. Я предлагаю назвать его твоим именем.

Пухарчук даже обалдел от такой залипухи.

— Моим именем? — перестал он жевать.

— Да, твоим! — важно сказал я. — Бутерброд «а ля Пухарчук»! Мне кажется, это звучит.

— По-моему, тоже звучит, — нерешительно протянул Женек.

— Еще как! — развеселился я. — Ведь есть же торт «Наполеон», а теперь будет бутерброд «а ля Пухарчук»! Самый дорогой и сложный бутерброд во всем мире! Вот если туда еще добавить черной икорочки вперемежку с красной и нарезать севрюжку…

— Откуда я тебе ее возьму! — обиженно перебил меня Пухарчук.

— Она и не нужна! — отрезал я. — Кому нужна икра из нефти и севрюга, плавающая среди химотходов… Это уже будет не бутерброд «а ля Пухарчук», а совсем другое.

Женек довольно рассмеялся.

— А вкусно, правда? — залез он головой в бутерброд.

— Еще бы! — подчавкнул я.

Мы с Женьком ели этот наисложнейший два дня, а в тот знаменательный день нашей дружбы только к нему подступились. Я упал на кровать Женька, он рухнул рядом, мы посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.

— Я еще никогда так не ел! — прозвенел он.

— Ты имеешь в виду последние два часа? Теперь я понимаю, как тебе было плохо!

Мы сложили руки на животах и блаженствовали.

— Слушай, — заговорщически прошептал Женек. — Начнутся концерты, займем у Закулисного деньги и пойдем громить книжные магазины. Хочешь? Ты мне теперь друг, я могу тебя взять с собой.

— Договорились, — понизил я голос. — А как мы их будем громить?

— Со мной не пропадешь! — вскричал Женек. — Я знаешь как заведующих кручу! Они передо мной все книги выкладывают, которые блатным оставляют. Захожу, даю пригласительные на наше представление и говорю: «Вы знаете, мы по десять месяцев на гастролях, может, у вас есть для наших маленьких что-нибудь почитать?» А она смотрит на меня… ну, сам понимаешь, — запнулся он, — тащит все, что у нее есть. Некоторые даже дарят.

— Да ты что?!

— А что! У нее этих книжек целый магазин. А лучше пойдем, — оживился он, — в «Детский мир»! Ты знаешь, какие штуковины бывают, может, водяной пистолет попадется… у меня был один, сломался. Слушай, а зоопарк здесь есть? — загорелись глаза у Женька. — Зоопарк люблю, там такие здоровенные слоны! Видел одного слона год назад, я ему почти весь булочный магазин скормил, так жрет… Но мне его почему-то жалко было…

— Я думаю, что бутерброд «а ля Пухарчук» даже слону будет не по плечу, — засомневался я. Женек схватился за живот от смеха.

— Ой, — повернулся он на бок. — Смеяться больно, я думаю, что тоже сожрет не сразу… Кажется, у меня температура повышается.

— Мне кажется, что она у тебя никогда не снижается.

— Уж конечно, — распирало Женька от счастья. — Кстати, хочешь загадку? Сначала спорим, что ты ее не отгадаешь?

— Давай.

— На что?

— Ну… я не знаю, денег у меня все равно нет.

— Я на деньги не спорю. Хочешь на щелчки? Думать десять минут. Каждые десять секунд щелчок, если отгадаешь — ты мне щелчок.

— На щелчки? — обрадовался я, снисходительно посмотрев на его ручонку. — Давай!

— Слушай! — весело рассмеялся Женек, видимо, вспомнив загадку. — Маленький-маленький, глупый-глупый ослик попал в глубокую-глубокую яму. Как ему оттуда выбраться?

— Вот это загадка, — опешил я. — Ты что, ее сам придумал?

— Думай, думай! — закричал Пухарчук. — Ага! Десять секунд прошло! Подставляй лоб!

Я подставил — и тут же пожалел. Даже трудно было представить, что Женек может врезать так больно.

— Ты, парень, сильно бьешь, — почесал я лоб.

— Каждый день тренируюсь! — гордо заявил он мне, довольный похвалой. — С утра встаю и начинаю бить по подушке.

Мне от этой информации легче не стало. За десять минут он мне все мозги повыбивает.

— Думай, думай! — закричал вновь Пухарчук. — Время пошло! Раз, два…

Ровно через десять секунд я заполучил очередную затрещину. Женек бил с какой-то дьявольской оттяжкой, с какой-то припрыжкой.

— Ты меня не кулаком бьешь? — несколько помрачнел я от этой игры.

— Не-е! — зашелся от радости Пухарчук. — Средним пальцем по-морскому!

— Это как по-морскому? — спросил я, выигрывая время на обдумывание, надеясь сразу найти верное решение.