Он отсчитал завучу шестьсот билетов.

— А что же на них ни числа… ничего нет? — спросила она. — Они совсем чистые…

— Дело в том, что мы не можем предугадать, какой школе когда удобно прийти на представление. Давайте сейчас согласуем время. У нас сегодня десятое сентября. Значит, первый спектакль мы сделаем на двенадцатое для второй смены… часов в одиннадцать, а для первой смены, мне кажется, час дня будет удобно.

— Согласна, — кивнула завуч.

— Вот мы и договорились! — воскликнул Витюшка. — Что еще хочется сказать. Денежку вы сдадите перед

началом спектакля нашему директору в кассу, он будет сидеть прямо перед зрительным залом, если лишние билеты останутся — тоже сдадите, ну, а если нужно будет докупить, у него все и купите. Оставляю вам афишу… вот, пожалуйста, — отдал он рекламу.

— Ну? — довольный сам собой, спросил меня Лев шин, когда мы вышли из школы. — Понял, что к чему?

— Ты даешь!

— Да, — усмехнулся Левшин. — Ничего ты не понял Учителя — это самые бестолковые ребята на свете. На них никогда ни в чем нельзя положиться. Ты уверен, что все шестьсот билетов будут проданы?

— Конечно!

— И я уверен. Но когда за полчаса до начала спектакля все билеты приносят назад и говорят: «Вы уж извините, но школа сегодня на спектакль, по причине золотушного поноса, прийти не может…» Вот тогда тебе Закулисный такую пилюлю выпишет, что ты навсегда забудешь отдавать билеты завучу, а будешь делать в каждом классе объявления и раздавать билеты учителям в отдельности. Только тогда еще можно быть на пятьдесят процентов уверенным, что какая-то часть билетов будет продана. Понято?

— Принято, — кивнул я.

— Теперь по поводу детских садиков. Узнаешь, где какие находятся, и отдашь билеты заведующей, если ее нет, то методисту, здесь все проще. Текст рекламы запомнил?

— Запомнил.

— Остальное придет с годами. Жалко мне тебя, — поморщился Левшин. — Как представлю твою кислую рожу, когда будешь делать объявления… У тебя же ни одного билета не купят. Больше жизни, парень!

— Мне кажется, что выйдет не хуже, — обиделся я. — Ты прежде чем убегать, деньги давай, мне жрать не на что.

— А вчера на что жрали? — обалдел Левшин. — Осталось семь копеек.

Прошло всего три дня с получения суточных. За это время я узнал, что пирожки с прошлогодней капустой — это восточная роскошь, что лучше взять целую буханку хлеба, чем купить по копейке в столовой, что горячий чай лучше водопроводной воды в туалете, что тиснуть бублик — это не воровство и не карается законом и что в такой стране, как наша, умереть с голоду, при всем желании, тебе просто не дадут, так же, как и пожить по-человечески. Еще я чувствовал, что многое и многое мне предстоит узнать на моем нелегком пути Служения искусству.

Мы по— братски разделили семь копеек, и я поехал на свое первое дело: снимать ближайшую «точку» -Дворец культуры «Тонус». Эта ближайшая «точка», куда меня направил Левшин, оказалась почему-то в противоположном конце города. Огромное здание из стекла и бетона выглядело несколько мрачноватым. Я постоял немного и с самым разнузданным выражением лица рванулся навстречу его обитателям.

— Куда?! — заорали дежурные старушки, увидев меня.

Одна была маленькая, с юркими мышиными глазками и восточной внешностью, другая — черт ее знает.

— К директору, — замялся я.

— А кто таков? — теперь уже не спеша, уселись они в свою будку и чинно начали допрос.

Безделье окончательно вывернуло им мозги наизнанку, и теперь я был для них самый желанный гость, которого можно было порасспросить, подергать и после часовых допросов сказать, что директора уволили лет пятнадцать назад, а вместо Дворца культуры сделали Дворец трезвости. К сожалению, я понял это слишком поздно. Старушки угорали со смеху от моих рассказов, я набивал на них руку, а Время не просто убегало, оно убегало вприпрыжку и без оглядки.

— Директор у вас есть или нет? — раз двадцатый переспросил я.

— Так он же полчаса назад мимо тебя прошел, — как-то вдруг опешили старушки. — Аль не видел?

«Чтоб вам, старые кочерыжки!» — чуть не вырвалось у меня с досады.

— Он теперь на обед пошел, часа через два будет. Да что с тобой?

Я сел на стул и замолчал, не обращая внимания на их вопросы. Старушки обиделись.

— Ишь, какой молодой, а хоть и администратор, так чего же теперь-то?

«Что делать? — мучительно думал я. — Час дня, а даже „точку“ не снял».

Я живо представил Закулисного и свой чемодан под кроватью.

«А Левшин сейчас, наверно, еще одну школу обработал. И чего я сюда поплелся? Это надо сказать спасибо Витюшке. Парень, — вспомнил я слова своего учителя. — Дворцы „Тонус“ — это ягодка в любом городе. Там директора — всегда бывшие рабочие, а мы с тобой кто? Рабы Закулисного! Так неужели два гегемона не протянут друг другу руку. Я бы сам пошел, да здесь, уж видишь, все завязано».

Вдруг кто-то ударил меня ногой в живот! Еще! Еще!

«Не надо! — чуть было не заорал я, сгибаясь в три погибели. — Ну не надо!»

Это старушки синхронно чокнулись двумя вареными яйцами и теперь аппетитно их размундиривали.

А Голод бил меня меж ребер, в пах, проминал желудок до позвоночника.

— Ой-ой! — вскрикнул я. — Не надо! Старушки достали жареную колбасу. В голове все помутилось, и я начал сползать со стула.

«Куриная ножка!» — чуть не потерял я сознание, но тут же вскочил и с криком: «Даешь черный театр лилипутов!» — бросился к истязателям.

— Девчонки! — закричал я с разудалой рожей. — Я же вам еще не рассказал про принцип «холодного свечения»!

Я, как умел, подробно расписал им последний закон физики (возможно, я даже был тогда на грани какого-то открытия), бегло пробежался по родословной наших многочисленных черных лилипутиков, одним махом перескочил от Центральной Африки к Австралии, затем к папуасам Новой Гвинеи, заострил внимание на веревочках, ниточках, лесочках — и лишь после всего этого мозгового штурма я как можно естественнее воскликнул:

— Да вы тут что, жрете, что ли?!

Старушка с восточной внешностью подавилась куриной ножкой, а вторая, ойкнув, юркнула под телефоны. На столе оставались еще картошка и огурцы.

— Голод вам не тетка, — сказал я, забирая протянутый сверток из трясущейся руки. — Утром выскочил, деньги забыл в номере, — непонятно перед кем оправдывался я.

— Понимаем, понимаем, — замахали из-под стола мне руками. — Но у нас нет больше ничего… а вы из какой филармонии?

— Из Куралесинской, бабки, — хрустнул я огурцом. — Из Куралесинской, а что?

— Да нет, ничего, ты ешь, ешь… просто недавно здесь был из Мухославской филармонии администратор, так он…

— Чего он? — спросил я.

— Ничего, ничего, ты ешь, ешь… вот кефирчику, если хочешь.

— Кефирчик — это хорошо, — забыв про всякий стыд, сказал я, отбирая бутылку. — Вот еще бы вашего директора дождаться.

Старушки как-то подозрительно затихли, и одна после некоторой паузы пропищала:

— Так он же был уже, вот только щас ушел…

— Как! — закричал я. — Он уже приходил с обеда?

— Ну так, когда ты нам про физику рассказывал…

— Чтоб вам, старые раскладушки! — рухнул я на стул.

Не знаю, что сделал с ними администратор Мухославской филармонии… наверно, что-то страшное. Старушки забились под будку, я машинально пошел в глубь дворца и вскоре наткнулся на дверь директора, Только взялся за ручку — как навстречу мне выскочил какой-то испуганно озирающийся по сторонам субъект.

— Вы директора не видели? — крикнул я ему вдогонку.

Тот что— то буркнул и исчез… В приемной истерично трещала машинка. Молодая пигалица с острым, как шило, носиком в упоении неистовствовала и проклинала текст.

— Скажите, а директор…

Секретарша зло посмотрела на меня, потом ненадолго вонзилась в рукопись и со злостью разбросала пальчики по клавиатуре.

— Вы что, слепой? — прошипела она наконец.