— Апартаменты мистера и миссис Стоунуолл, — объявил он торжественно, словно мои родители были живы и стояли рядом со мной.

Он распахнул двери, которые заскрипели петлями, своим стоном предупреждая о чем-то. Не в силах дождаться, когда он подойдет, чтобы везти меня дальше, я взялась за колеса и покатила коляску вперед. К своему глубокому удивлению, я увидела перед собой комнаты в безукоризненном состоянии: каждый предмет здесь был вычищен и отполирован, нигде не единой пылинки, все просто блестело за этими обманчивыми старыми дверьми в казавшейся заброшенной части громадного дома. Получалось, что мы как бы действительно перешагнули какую-то невидимую границу времени и вернулись в прошлое.

Тони засмеялся снова, на этот раз над выражением моего лица.

— Прекрасно, не правда ли?

Везде преобладал любимый цвет моей матери — цвет красного вина. Мебель в провансальском стиле была сбита материалом этого цвета, повторявшим в своем рисунке оттенки большого персидского ковра. Стены оклеены матерчатыми обоями с цветочным красно-белым орнаментом. На двух больших окнах висели старинные шелковые занавеси, а за ними тонкий тюль. И все выглядело совершенно новым!

Тони подтвердил мои мысли.

— Все здесь заменили и восстановили, как было раньше. Так выглядела гостиная в тот день, когда твои отец и мать вступили в нее первый раз.

— Значит, все совершенно новое? — спросила я с удивлением. Он кивнул. — Но зачем?

— Зачем? Зачем?.. — Он осмотрелся кругом, как бы давая понять, что ответ очевиден. — Затем, что, может быть, наступит день, когда ты и твой муж приедете жить сюда. Во всяком случае, — быстро добавил он, — мне доставляет удовольствие возвращать вещам тот вид, какой они имели раньше, в наше более счастливое время. И я могу позволить себе делать это. Так почему бы и нет? Я говорил тебе, что собираюсь вернуть Фартинггейл-Мэнору тот вид, какой это поместье имело в свои самые лучшие дни.

Я покачала головой. Кто-то мог бы сказать, что таким образом богатый старый человек тешит себя. Но зачем возрождать болезненные воспоминания? Все эти годы мама отказывалась иметь с ним какие-либо отношения, и все эти годы он продолжал цепляться за свои воспоминания о ней и папе, не позволяя времени стереть их. Почему?

— Боюсь, что я все еще не понимаю, Тони. Почему это так важно возрождать Фарти и эти комнаты такими, какими они были когда-то? — настаивала я.

Лицо Тони стало жестким.

— Я сказал тебе, что у меня есть средства заниматься этим.

— Но у вас есть средства делать многие новые вещи. К чему жить в прошлом?

— Прошлое более важно для меня, чем будущее, — почти огрызнулся он. — Когда ты достигнешь моего возраста, ты поймешь, как дороги хорошие воспоминания.

— Но, учитывая ваш с мамой разрыв, я думала, что это причиняет вам боль. Она ушла из вашей жизни, она была…

— Нет! — Он выглядел взбешенным. — Нет, — повторил он более спокойно. Затем улыбнулся. — Видишь ли, делая все это, — он развел свои руки, — я удерживал Хевен такой, какой она была для меня… всегда. Я обманывал Судьбу. — Он засмеялся слабым, ничего не выражающим смехом. — Такова, моя дорогая, настоящая сила большого богатства.

Я уставилась на Тони.

Он взглянул на меня и согнал дикое выражение со своего лица.

— Теперь пойдем в спальню. Посмотри, что я сделал там.

Тони направился вперед и открыл двери в спальню. Более уверенно, но как-то неохотно я подвезла себя к входу и заглянула внутрь.

Даже очень широкая кровать, казалось, теряется в этой огромной комнате, пол которой покрывал бежевый ковер, такой мягкий и толстый, что я с трудом сумела въехать на него. Создавалось впечатление, будто ты пробираешься через болотную траву. Не оставалось никакого сомнения в новизне этого ковра.

Все белье было тоже новым. Тон покрывала на кровати гармонировал с абрикосовым цветом балдахина. На кровати лежали также подушки цвета ржавчины. Я посмотрела вправо и увидела растянувшуюся почти во всю длину комнаты мраморную доску, в середине которой был белый туалетный стол из этого же камня. Под доской находились выдвижные ящики, наружные стенки которых были окантованы деревянными рамками под цвет мраморной доски. Выше размещалось огромное зеркало, отделанное по краям золотом.

Что-то на туалетном столике привлекло мое внимание. И, подкатившись поближе, увидела щетку для волос, в которой еще оставались серебристо-светлые волосы. Я взяла щетку в руку и стала ее рассматривать.

— Это волосы Хевен, — прошептал Тони, встав рядом со мной. — Когда у нее были волосы, как у Ли. Как будто бы Ли вернулась через нее, разве ты не видишь?.. — Его широко раскрытые глаза блестели, и в них было что-то дикое. У меня заколотилось сердце. — Волосы… это волосы Ли. Это не были просто покрашенные волосы Хевен… Ли приходила обратно. Я…

Он заметил изумление на моем лице и передернул плечами, затем взял щетку из моих рук и осторожно провел кончиком пальца по застрявшим в щетке волосам.

— Она выглядела такой красивой с этими волосами, этот цвет так шел ей.

— Мне мама больше нравилась с темными волосами, — заметила я.

Но Тони, казалось, не слышал. Он продолжал смотреть на щетку еще какое-то время, а потом осторожно положил ее обратно на стол, словно она была частью ценной музейной коллекции.

Когда я окинула взглядом мраморную доску, я заметила другие предметы маминого туалета: шпильки, заколки, гребни, даже смятые бумажные салфетки, пожелтевшие от времени. Некоторые из предметов носили сугубо личный характер.

— Почему моя мать оставила эти вещи здесь? — Мне пришлось повернуться к Тони, поскольку он не отвечал. Он стоял и смотрел на меня, его рот скривила полуулыбка.

— Тони? — Он продолжал молча взирать на меня. — Тони, что случилось? — Я развернулась теперь вместе с коляской, так что он увидел мое лицо целиком. Это вывело его из оцепенения.

— О, извини меня. Наблюдая за тобой… я видел Хевен, сидящую за своим туалетным столиком в ночной сорочке и расчесывающую волосы перед сном.

«Как странно, — думала я. — Зачем ему быть в комнате мамы и смотреть, как она готовится лечь спать? Это ситуация больше подошла бы для мужа, чем для неродного дедушки. Он говорил о маме, как если бы та была его женой Джиллиан, которую он потерял. Здесь было что-то неестественное. Может быть, он сходит с ума и я, к несчастью, нахожусь здесь как раз в начале его болезни?»

— Вы наблюдали, как она готовится ко сну? — не удержалась я.

— О нет. Просто иногда, проходя мимо, я стучал к ней, и, пока стоял в дверях, она отвечала на мои вопросы или разговаривала со мной, продолжая расчесывать волосы. — Он сказал это быстро, слишком быстро, по моему мнению. И говорил он это тоном человека, в чем-то виновного.

— Но скажите, Тони, почему моя мать оставила здесь так много после себя, уезжая из Фарти?

На мраморной доске все еще стояли коробки с ее пудрой, бутылочки с ее духами и одеколоном, баллончики с лаком для волос.

— У нее все было в двух экземплярах, так что ей не приходилось укладывать много вещей всякий раз, когда она уезжала в Уиннерроу. — Он опять ответил чересчур поспешно, что заставило меня усомниться, а правда ли это.

— Скорее, это похоже на бегство, Тони, — заявила я. Мне хотелось, чтобы он знал, что я не приняла его объяснений. Я подъехала ближе. — Почему она уехала так внезапно? Можете вы сказать мне сейчас?

— Но, Энни, пожалуйста…

— Нет, Тони, я должна сказать вам следующее. При всем том, что я высоко ценю сделанное вами для меня и Дрейка, я беспокоюсь, зная, как обстояли дела между вами и моей матерью. Иногда я чувствую, что существуют некоторые вещи, которые вы скрываете от меня. Это плохие вещи, и они могут напугать меня и заставят уехать отсюда.

— Но ты не должна думать…

— Я не знаю, как долго я смогу оставаться здесь, не узнав правды, независимо от того, насколько уродливой или болезненной может оказаться эта правда.

Его острый, пронизывающий взгляд остановился на мне в глубоком раздумье. Глаза заморгали, когда он принял свое быстрое решение, кивнув при этом головой.