22

Голос у судебного исполнителя тонкий, писклявый, он растворяется в таком зале, не успев отозваться эхом от стен и потолка. Казалось бы, он у него должен быть звучным, раскатистым, в нем должны громыхать властные нотки: ведь его голосом говорит сам закон. Может, кроме меня, никто на такие вещи и внимания не обращает. Мне лично нравится, когда у меня в голосе слышатся властные нотки.

— Вызовите Стивена Дженсена, — говорит судебный исполнитель.

Одинокий Волк встает с места. На мгновение он поворачивается лицом к присяжным и пристально смотрит на них, угрозы в его взгляде нет, он как бы говорит — вот он я, перед вами, смотрите и запоминайте! Бесспорно, в присутствии духа ему не откажешь. Он подходит к месту для дачи свидетельских показаний, кладет руку на Библию и твердым, звонким голосом принимает присягу. Он в костюме, при галстуке. Но никого этим не проведешь: одним словом, волк в овечьей шкуре.

Как знать, может, на исход суда и повлияют его показания. Мы намеренно пошли на риск. Обсуждали такую перспективу бессчетное число раз и пришли к выводу, что другого выхода нет. Остальных в качестве свидетелей вызывать мы не будем. Они ведут себя слишком нервно, непредсказуемо. Одинокий Волк тоже непредсказуем, из-за него все может полететь к чертовой матери, но у нас нет другой возможности лицом к лицу свести его с присяжными, особенно после того выпада против Грэйда.

Я уже давно уяснил, что молчание подсудимого, его отказ самому давать показания слишком часто трактуются как молчаливое признание вины, несмотря на то что по конституции у него есть такое право, но присяжные хотят услышать от подсудимого, что он тут ни при чем.

Есть и другая причина, особенно в таких делах, как наше, когда считается, что подсудимым все нипочем.

Мы же хотим показать присяжным, что они тоже люди, человеческие существа. Что у них тоже есть, о чем сказать, что они не звери, а нормальные мужчины, пусть придерживающиеся иных жизненных принципов, но все же мужчины. Как и у всех мужчин, у них есть границы, которые они сами для себя определили, обозначили, за которые они не переступят. В данном конкретном случае эти границы ни за что не позволят им проявить гомосексуальные наклонности и совершить убийство, во всяком случае, и то и другое одновременно, а это важно, поскольку преступление носит особый характер. Может, если бы обстоятельства сложились иначе, они бы и пошли на убийство. Может, и я пошел бы или любой другой, будь он на моем месте. Однако при данных конкретных обстоятельствах они не стали бы убивать. Эту цель и преследует его присутствие и то, что он скажет.

Конечно, опасность есть. Она в том, что стоит Одинокому Волку занять место для дачи показаний, как обвинение при перекрестном допросе непременно припомнит прошлые делишки и ему самому, а заодно его приятелям. Нам это выйдет боком, тут мы уверены на все сто, мы без конца обсуждали такой вариант с подзащитными, но в конце концов единогласно решили, что еще хуже вообще не давать показаний.

Отвечая на мои вопросы, он рассказывает, как было дело. Да, все они трахнули Риту, когда приехали в горы, но она была не против. Так она зарабатывает себе на жизнь, она же сама это признала, говорит он. Тут он кривит душой, оба мы это понимаем, но тут уж я ничего поделать не могу. Мне платят деньги за то, чтобы я защищал его, а не за то, чтобы я искал оправдание всем его действиям. Если бы эти чертовы полицейские сделали все как нужно, он сказал бы правду. А теперь дудки! Я не собираюсь делать за них то, что положено.

Все идет отлично. На такого свидетеля не нарадуешься — обаятелен, четко излагает свои мысли, с чувством юмора. На людях у него голос громче, чем я думал, он говорит, слегка растягивая слова, как будто выпил виски. Такой голос наверняка понравился бы женщинам. Я замечаю, что кое-кто из представительниц слабого пола поглядывает на него, он их явно заинтересовал. Такой, как я, поступает наперекор всем и вся, но мужики так и делают, говорит он. Настоящие мужики, имею я в виду. Гомики, может, и нет, но о них другой разговор. Их он и знать не хочет. Ни малейшего интереса к мужику, ни желания трахать его у него нет, ему такое даже в страшном сне не приснится. Настоящие мужики этим не балуются.

Я заканчиваю допрос уже к вечеру. Объявляется перерыв до утра, когда перекрестным допросом свидетеля займется Моузби. Мы с коллегами собираемся у меня в кабинете, заказав сандвичи и кофе. День прошел неплохо. Одинокий Волк поработал на славу — рассказал, как было дело, да и впечатление произвел довольно благоприятное. Кажется, в известной мере ему удалось развеять предубеждение, возникшее из-за выпада против Грэйда.

Подготовившись к завтрашнему дню, мы расходимся. Проводив Мэри-Лу до машины, я целую ее, желая спокойной ночи. Я бы хотел поехать к ней, но придется подождать до следующего раза — раз уж дал обещание не спать с ней, надо его держать. Я играю сам с собой в игру, мысленно прикидывая, что будет, если я сделаю то-то и то-то. Если я какое-то время воздержусь от связи с ней или какой-нибудь другой женщиной, то Клаудия останется в Санта-Фе. Это похоже на сон, на мечту. Только они меня и поддерживают.

23

Одинокий Волк сверху вниз смотрит на Моузби, который расхаживает перед ним взад-вперед.

— Старина, то, что ты об этом думаешь, — твое личное дело, я тебе говорю, как было на самом деле, — растягивая слова, отвечает он на очередной вопрос. Держится он с достоинством, спокойно.

Такое впечатление, что с утра прошла уже целая вечность. Первые полчаса перекрестного допроса я просто места себе не находил. Не дай Бог, Одинокий Волк допустит какую-нибудь оплошность, сорвется и смажет то благоприятное впечатление, которое произвел накануне. Но по мере того как он отвечал на новые и новые вопросы, мое напряжение стало спадать, а теперь я и вовсе успокоился. Он держится настороже, но вместе с тем непринужденно. Все утро Моузби искал, как бы к нему подступиться, за что бы ухватиться, чтобы вывести Одинокого Волка из равновесия. Но наш подзащитный держит ситуацию под контролем.

— Давайте вернемся к тому, когда вы поднимались в горы, — говорит Моузби. — В тот, первый раз.

— А других не было, старина.

Моузби начинает ковырять в зубах.

— Тот раз, когда вы четверо вместе с девушкой были в горах. Вот что я имею в виду.

— Правильно, старина. Мы там были в первый и последний раз.

В таком духе они и пикируются все утро. Интересно, долго ли будет Моузби продолжать в том же духе, а то выглядит он сейчас не лучшим образом. Он неглуп и знает, когда это бывает.

— Одним разом дело не ограничилось. Вы говорите, что Рита Гомес по собственной воле вступила с вами в половые сношения. Ни угроз, ни принуждения не было. Вам даже не пришлось платить ей.

— Знаю, такому растяпе, как ты, в это не верится, но так и было! Дамочки души не чают в бандюгах, а те — в них, ты что, не знаешь этого, приятель? Ты что, не любишь слушать «кантри»? А я думал, на западе «кантри» слушают все!

В зале видны улыбки, кое-где раздаются смешки. Присяжные тоже улыбаются. Таких свидетелей еще поискать, артист, одним словом! А то, что говорит он точь-в-точь как кинозвезда Джон Уэйн, ему не вредит.

— Я сам люблю классику, — заискивающе улыбается Моузби, пуская в ход свой излюбленный приемчик. Ему это хорошо удается, так он и набирает очки. — Так или иначе… вы вступили в половые сношения с госпожой Гомес, но не с Ричардом Бартлессом.

— А как, если его там не было?

— Но даже если бы он там был, вы все равно не стали бы, потому что не вступаете в половые сношения с мужчинами.

— Ты правильно понял, старина!

— А как вы относитесь к половым сношениям с мужчинами? Если говорить отвлеченно, в общем плане.

— Мне от этого блевать хочется! — отвечает Одинокий Волк, скорчив гримасу.

— От одной только мысли об этом.

— Да, черт подери!