— Постараюсь этого не допустить, — заверяет Моузби.

Он поворачивается лицом к Грэйду.

— Вы показали ранее, что смерть наступила в результате сорока семи ножевых ранений, а не выстрелов в голову из огнестрельного оружия.

— Совершенно верно.

— Вы также показали, что, вопреки обыкновению, крови при этом было мало.

— Да, это мои слова.

— Но разве он не должен был обливаться кровью? Как-никак сорок семь ножевых ранений! По-моему, если человека столько раз пырнули ножом, он должен был буквально изойти кровью.

— При обычных обстоятельствах, да. Но, как я уже показал, обстоятельства этого убийства не были обычными.

— Что вы хотите этим сказать?

— Жертву пырнули одним или несколькими ножами, раскаленными добела. От этого кровь вокруг ран, по идее, должна была свернуться, и кровотечение оказалось не таким сильным.

— Интересная у вас теория, доктор. Никогда не слышал ни о чем подобном. С чего вы взяли, что дело обстояло именно так?

— Я наткнулся примерно на такой же случай в одном медицинском журнале незадолго до того, как анатомировал труп убитого. Сходство слишком уж бросалось в глаза.

Я чувствую, как по спине у меня побежали мурашки. Рита Гомес показала, что, прежде чем наброситься на Бартлесса с ножом, рокеры прокалили его над костром. Мы еще подумали, что все это — чушь собачья, как и все, что она говорила. А теперь Грэйд излагает теорию, которая почти в точности совпадает с ее словами.

— Прошу прощения, Ваша честь. — Встав, я оглядываюсь на коллег. Они отвечают мне таким же тревожным взглядом. — Я сам прочел от корки до корки составленный доктором Грэйдом отчет о результатах вскрытия и все последующие его отчеты, относящиеся к данному делу. Ни в одном из них о раскаленных ножах не было сказано ни слова. — Я смотрю на Моузби. Этот ублюдок держится как ни в чем не бывало, словно кот, слопавший канарейку. — Ваша честь, если обвинение утаило от нас улики, улики, которые имеют отношение к данному делу, то мы хотели бы знать об этом. Причем немедленно.

«И тогда я смогу ходатайствовать о прекращении процесса на том основании, что в его ходе допущены нарушения закона», — как бы говорю я. Мартинес сразу чувствует, что́ я не договариваю. Он всем телом подается вперед, глядя на Моузби.

— Господин прокурор?

— Мы ничего не утаивали, Ваша честь, — отвечает Моузби, по всей видимости, не кривя душой. — Если уж на то пошло, этот вопрос подняли не мы, а защита в ходе перекрестного допроса, который состоялся менее двух часов назад. Пусть пеняют на себя. Доктор Грэйд наткнулся на интересные факты в журнале, которые, может, и не обязательно имеют отношение к непосредственной причине смерти Ричарда Бартлесса, но, пожалуй, помогут выявить определенные нестыковки в обстоятельствах, в каких был обнаружен труп. Если так, то, как мне кажется, мы вправе знать, о чем идет речь. Возможно, в итоге причастность подсудимых к убийству найдет новое подтверждение, — добавляет он.

Пол первым из нас поднимается с места. Ведь это после его вопроса Моузби подвернулся шанс, которого он не упустил.

— Ваша честь, нам нужно время на размышление.

— Согласен. В заседании суда объявляется перерыв до утра. — Мартинес ударяет молотком по столу и сразу же выходит из зала.

Грэйд покидает место для дачи свидетельских показаний. Моузби неторопливо направляется туда, где сидят обвинители. Что-то с нами неладно, ведь с самого начала суда он подстраивал нам эту ловушку, и в нее-то мы и угодили.

Мы совещаемся, и выясняется, что никто и слыхом не слыхивал об этом. Раскаленные ножи? Это какой-то ритуал, что ли? Мы отмахнулись от того, что говорила Рита Гомес, ее вранье и тупость были слишком очевидны. Но теперь, когда такой известный патологоанатом, как Грэйд, по сути, говорит то же самое, меня охватывает ужас.

Мы выпроваживаем Эллен, поручив ей проверить по медицинским и правовым журналам, насколько это соответствует действительности, затем расспрашиваем подзащитных. Рокеры не знают, о чем толкует Грэйд. Да и откуда им знать? Во-первых, они там не были. Вся эта история с раскаленными ножами их совершенно не волнует, в их представлении речь идет об очередной прокурорской затее, преследующей цель во что бы то ни стало пришить им дело.

16

— Что он сказал?

Мэри-Лу вешает трубку.

— То же, что и остальные, — нет.

— Черт! — запрокинув голову, ору я.

— Вот-вот, смельчак!

На часах скоро полночь. Мы сидим у меня в кабинете. Последние несколько часов не отходим от телефонов, как во время программы Пи-би-эс по сбору средств на общественные нужды, пытаясь связаться с кем-нибудь из известных патологоанатомов, кто взял бы на себя труд опровергнуть показания Грэйда или, по крайней мере, усомниться в них. Мы даже не можем разыскать специалиста, который спешно, но тщательно изучит дело, особенно если это врач с такой же высокой репутацией, как и Грэйд.

— Труднее всего заставить врача сказать, что его коллега ошибается, — говорит Мэри-Лу. — Я даже не знаю, сколько наша адвокатская фирма принимает дел по обвинению врачей в преступной небрежности при лечении больных, причем на совершенно законном основании, и это без учета всяких придирок к работе «скорой», где с терапевта взятки гладки: ведь администрация больницы, в которой он числится, ни за что не согласится лишить этого врача привилегий. О том, чтобы самой принять участие в его профессиональной аттестации, речь даже не идет.

— Тут адвокаты им в подметки не годятся, — шутливо замечает Пол в присущей ему сдержанной манере.

Шутка встречается гробовым молчанием. Мы беспокойно ерзаем на местах, глядя друг на друга и по сторонам.

— Сейчас уже поздно звонить кому бы то ни было и куда бы то ни было, — замечает Пол, глядя на часы. — Завтра с утра займемся этим снова.

— Завтра с утра нам надо быть в суде, — резко обрываю его я. Не выношу, когда меня щелкают по носу. — Терпеть не могу, когда меня прилюдно размазывают по стенке! Ощущение такое, будто ты не адвокат, а какой-то сопливый мальчишка.

— Ты несправедлив, — возражает Мэри-Лу. — И к самому себе, и ко всем нам.

Я и сам знаю, ну и что с того? Сегодня нас взяли и у всех на глазах размазали по стенке.

— К тому же ни в одном из документов, представленных в суде, об этом и не упоминалось, — добавляет она. — Мы не ясновидящие, чтобы знать заранее, как можетповернуться дело.

— Мы должныэто знать, — огрызаюсь я. — Так и делают все хорошие адвокаты. За это нам деньги платят. — Логики в моих словах нет и в помине, я сознаю это, но ничего не могу с собой поделать. Я просто сам не свой.

— Пожалуй, нам следовало повнимательнее отнестись к тому, что говорила Рита Гомес, — осторожно начинает Томми.

— То есть?

— Она ведь упомянула о ножах, которые нагревали над костром. Наверное, нам следовало бы, скажем, проверить, не был ли разожжен костер рядом с тем местом, где потом нашли труп.

— Проверять тут нечего, потому что все, что говорила Рита Гомес, — чушь собачья от начала и до конца! И мы это доказали на открытом судебном слушании.

— Но ведь присяжных по-прежнему нет в зале, — еле слышно укоризненным тоном говорит мне Пол.

— Ну и что? — Сегодня я готов рвать и метать, пожалуй, я отвернул бы башку собственной дочери, если бы она посмела так же искоса взглянуть на меня.

— Если ты ей не веришь, это еще не значит, что ей не верят и все остальные, — ровным голосом отвечает он. В отличие от меня, Пол не боец по натуре, он предпочитает в спокойной, ненавязчивой манере отстаивать то, что считает правильным. Это одно из тех качеств, которые я ценю. Как правило, ценю.

— Ты что, хочешь сказать, что ее слова не лишены правды?

— Уилл… — Мэри-Лу пробует разрядить напряженность.

— По-моему, в том, что они ее изнасиловали, сомневаться не приходится, — спокойно отвечает Пол.

— Их обвиняют не в изнасиловании!