Размяв ребят таким образом, Дмитрий дал им команду разбиться на четверки и начать работу одного против троих с постоянной сменой ведущего через три минуты. Бой велся по принципу «на Любки», согласно которому никто из ведущих бой не имеет права убить то движение, которое идет от других, и выигрывать нужно, обыгрывая противника, а не стремясь победить его любой ценой. Суть того, чему учил Дмитрий, кардинально отличалась от всего, чему ребята учились ранее, и заключалась в искусстве видеть движения и позволять их. Видеть именно движение, а не вызванное им перемещение тела. И поэтому главным при обучении «в Любках» являлась наработка особого состояния, называемого позволением. Необходимым элементом которого являлось принятиепротивника, его действий, а в более широком смысле слова, мира в целом. Принимаяправо противника двигаться, в том числе, и таким образом, когда его движения могут причинить вред твоему телу, ты получаешь возможность соединитьсяс ним, стать одним целым и, дополнив его движения своими, сделать их уже общими. Ну а раз именно ты позволил произойти этому слиянию, ты создал единую систему движений, то, значит, ты ее и контролируешь! Ну а на более высоком уровне слияниявозможно уже управление не движениями и даже не порождающими их образами, а намерениямипротивника! Достигая того, что противник своими действиями сам задает и скорость, и рисунок твоих ответных движений. В результате владеющий этим умением боец постоянно оказывается в положении, выгодном для себя и неудобном для противника. Как говорил мой учитель Мирослав, «в бою у противника и мозгов и силы хватит на вас обоих. Пусть себе думает и упирается». Поэтому в позволении ты разрешаешь противнику находиться в движении, а сам — видишь и управляешь уже вашим общимдвижением. Этим позволениепротивнику совершать его движения отличается от подчиненияего действиям. При этом бой «в Любках» ставит задачей ни разу на протяжении всего противоборства не оборвать ничью жизнь. Человек напротив тебя рассматривается не как противник, и даже не как партнер, а как часть мира, через которую он, мир, с тобой разговаривает в данный момент. И тогда позволение— это подход к жизни, когда ты входишь в природу, и для того что бы выжить, ты должен ее принять. Если же ты не принимаешь мир вокруг, ты просто не выживаешь. Это следовало из иного, нежели в уже просмотренных им в информхранилище корабля земных учениях, принципа взаимосоотношений Стихий. Дмитрий прочитал о нем в одном из самых старинных из имеющихся у Мирослава манускриптов. В той еще рукописной книге говорилось, что диаграмма, на которой одна стихия подавляет другую — это схема разрушения и подавления. Но есть схемы, где стихии питают, поддерживают и насыщают друг друга — и отображаются они диаграммами Жизни, Созидания, Творения. А боевые системы, построенные на них, призваны при столкновении, как постараться сохранить жизнь обеим противодействующим сторонам, переведя противостояние и конкуренцию в созидание и сотрудничество. Если же кто-то преградил путь потоку жизни и не желает меняться, то он отмирает, ибо сам выбрал путь равнодушия и смерти! И тогда тот, кто действует по диаграмме Питания одной Стихии Другой, просто пьет (ест) Силу того, кто ему противостоит. Если уж тот упрямо не хочет изменить своего разрушительного взгляда на мир.
Вот всему этому и учил ребят Дмитрий. Тем более, что при действиях на других планетах иметь именно такое внутреннее мировоззрение было более правильно с точки зрения выполнения миссии экспедиции, которая была все — таки научной, а не военной. И поэтому руководство экспедиции одобряло занятия инопланетного знахаря с бойцами отряда физзащиты.
Когда тренировка была окончена, и все направились по своим каютам, Павлов поинтересовался у Дмитрия, как идет его обучение земным наукам и осмысление полученной информации.
— Многое из земного образа мира, включая и все то, что описывает ваша наука, мне еще надо понять и сопоставить с тем, как видится это же в той системе мировоззрения, которой придерживались мои Учителя и которую использую я сам.
— Ты считаешь, что одно сопоставимо с другим? — усомнился Павлов.
— Конечно, — ответил с улыбкой Дмитрий, — например, в области прикладной психологии связей между моим видением мира и вашим весьма много. Взять хотя бы старинные русские сказки!
— Сказки?!
— Да, сказки. В них же просто кладезь информации! Которую порой даже и трактовать-то никто из ваших земных ученых не удосужился — и совершенно напрасно. Вот, например, распространенный сюжет про Кащея Бессмертного — чаще всего этого персонажа кто-то из героев прошлого излавливал живьем и запирал в глубокой темнице на цепях, не давая ни воды, ни пищи. И так Кощей висел, пока не появлялся некто обиженный или, чаще, излишне любопытный, не отпирал запыленную и заросшую паутиной дверь и в обмен на обещания со стороны Кощея сделать его могущественным и преуспевающим, давал тому воды. В результате чего Кощей восстанавливал силы и освобождался. И приходилось уже новым героям ценой титанических усилий и хороших поступков искать очень изобретательно запрятанную смерть Кощея. Казалось бы, все просто — детская история о победе добра над злом. Но вовсе не зря говориться, что «сказка — ложь, да в ней намек — добрым молодцам урок». Поскольку даже на самом поверхностном уровне история про Кощея имеет вполне внятный психокорректирующий смысл — Кощей — это самые сильные страхи, вытесненные в глубину подсознания и там изолированные без подпитки психической энергии. Но если складывается некий комплекс обстоятельств, «вскрывающий» созданный психоблок, то «кощей» вырывается на свободу. И приходится его убивать уже окончательно. Для чего приходится собрать воедино части своей личности, связанные с теми или иными стихийными природными силами, воплощенными в сказке в образах зверей, рыб и птиц, и научиться более эффективно выстраивать взаимоотношения с внешним миром. И только после этого удается, собрав все свои силы воедино, добраться до некоего «дальнего острова» в самых основах своей личности и «выдернуть» оттуда «иглу», содержащую первоисточник «кощеева» страха. И это только самая поверхностная интерпретация сказки про Кощея Бессмертного.
— Ничего себе, — протянул Павлов.
— А сказки про Змеев Горынычей — это же прямое указание на то, как тяжело жить с расщеплением личности! И чем больше это расщепление (чем больше голов у Змея), тем сложнее его победить. Для чего важно быть непрерывно сконцентрированным и отслеживать малейшие проявления расщепления (не проспать Змея). Древние знали, видимо, и некие признаки приближающегося расщепления, граничное состояние психики, за которым та начинает слоиться, выражая это в образе «моста через реку Смородинку». И, кстати говоря, очень верно ими было подмечено и то, что не бывает раздвоения личности, а расслоения все имеют кратность трем. Поскольку есть некий глубинный слой психики (старшая голова Горыныча), на котором расщепленные уровни сознания имеют общие компоненты. И именно с ним герой ведет обычно беседу перед тем, как вступить в сражение. И чем больше расщепление психики (голов у Змея), тем тяжелее достичь ее объединения (убить Горыныча).
Так что в ваших древних русских сказках отражены весьма глубокие знания о психике человека. А ведь есть еще и космогонические трактовки сказок. А теперь попробуйте оценить знания тех, кто в общие образы конечного числа нескольких сюжетов ухитрялся вложить, причем в доступной даже для детей форме, трактовки сразу и базовых свойств психики, и принципов устройства мироздания. И насколько же хорошо они должны были знать то, как в психике разумных существ отражены по принципу семантического резонанса принципы строения Вселенной.
— Да, как говориться, уел! Удивил!.. Да уж!.. Ты, иномирянин, рассказал про наши сказки то, что мне и в голову никогда не приходило. Да и не читал я про такое нигде. Слушай, ты это обязательно Катерине расскажи. И нашему главному ксенопсихологу тоже. Хотел бы я посмотреть на их удивившиеся физиономии, когда они такое от тебя услышат. Вот уж действительно, нет пророков в своем отечестве. Ну ладно, мне здесь налево. Встретимся на интсруктаже перед посадкой. Пока.