Гортензия издала гортанный смешок. Самому же Ричарду после сегодняшней беседы с Пандорой не очень хотелось думать о сексе.

Глава тридцать пятая

Пандора проспала всю вторую половину дня и ей снились ужасные сны. Словно она была где-то далеко-далеко, на вершине какого-то утеса. Все эти разговоры о Маркусе, к тому же, расстроили ее. Ей вспомнилось его лицо, пристальный взгляд, его рот… Она вдруг ощутила у себя во рту тот же прежний вкус, что бывал у нее всегда ранним утром. По утрам у нее болело все тело, во рту было сухо и присутствовал только вот этот масляный, какой-то рыбный, сальный привкус. Сквозь завывания ветра и шум дождя Пандора вдруг услышала тихий ясный голос, который сказал ей: «Выплюнь это. Просто подойди к двери и выплюнь все это».

Она с трудом встала на ноги, ее тошнило. Но кто-то вдруг оказался рядом, открыл ей рот и пальцами достал так мешавшее ей нечто. Нежная рука погладила ее волосы, провела по лбу. Потом ей дали отпить напитка из сосуда, всегда бывшего рядом, и опять положили… в ее маленькую кровать в городе Бойсе, штат Айдахо.

Окто вылез из пещеры и подошел к Джанин.

— Посмотри-ка, — сказал он, показывая ей сгусток слизи на пальце. — Мейзи добралась-таки до нее, видишь? Пандора пыталась уже встать. Если бы она встала, то обязательно прыгнула бы с утеса.

В стороне от них, в густых зарослях, глаза четырехпалого кота сверкнули в приступе ярости.

Ричард всю вторую половину дня зло названивал знакомым психиатрам, пытаясь добиться от них доброго совета.

— Ну что ж, может быть, она страдает от синдрома раздвоения личности, — предположил доктор Спрингфильд. — Просто она стала приставать к этому своему будущему мужу, потому что он был известным человеком. Вы же знаете, как бывает. Женщины падки до этого.

Доктор Хорст считал, что речь идет об эротомании.

— Она безрассудно любит его, потому что он обладает над ней полной властью. Абсолютной властью. Видимо, это очень сложный случай. А согласна ли она подвергнуться психотерапии?

Ричарду вдруг показалось, что доктор Хорст испытывает нечто большее, чем профессиональный интерес к вопросам эротомании. У него, на том конце телефонного провода, наверное, уже потекли слюнки.

— У меня есть одна пациентка, которая обожает, когда ее шлепают по заду. С ума сойти. — Доктор Хорст громко расхохотался.

Ричард опустил трубку немного резковато. Ему неожиданно страшно захотелось сбежать куда-нибудь из этого опасного большого мира, где люди почему-то позволяли себе делать совершенно немыслимые вещи, издеваясь друг над другом без малейших угрызений совести.

Потом он долго перебирал в руках канцелярские скрепки. Смастерив из них достаточно длинную цепь, бросил это занятие, решив перейти к конструированию моста из спичек. Становилось жарко, ему хотелось спать. Наконец он перебрался к старому дивану, стоявшему в репортерской комнате, и тяжело уснул. Ему снилась рыбалка на форель в Девоне. А еще, к его удивлению, приснилась Пандора, сидящая рядом с ним на скамеечке. На этом моменте мужчина проснулся и понял, что пора уже ехать в гостиницу и переодеться к обеду.

Выбирая одежду, причем гораздо более тщательно, чем делал обычно, Ричард понял и другое: как правило, он не приглашал тех, кого интервьюировал, в рестораны. Более того, его редакция и не предусматривала оплату таких мероприятий.

Ричард знал, что он мот. Конечно, он получал приличное жалованье в «Бостон телеграф». Но была и роскошная, дорогостоящая квартира в Бостоне. А еще Гортензия — другой объект мотовства. «Правда, теперь, — думал Ричард, шагая по гостиничному номеру, — этим объектом она не долго останется». Поправляя итальянский шелковый галстук, Ричард констатировал, что неприятным в Гортензии было то, что если, скажем, на Давида — творение Микеланджело или на какую-нибудь Афродиту, выходящую из морской пены, да даже из самой обычной ванной, завернутой в махровое полотенце, смотреть было в радость, то вот Гортензию логичнее всего было представить сидящей на толчке и орущей на него по какому-нибудь поводу.

«Школа Шелборна» для мальчиков, где Ричард учился, не побудила его на сколь-нибудь глубокие размышления о женщинах и их сексуальном поведении. Самым значительным его выводом по этому поводу был тот, что он, к счастью, принадлежал к числу мальчиков, обладателей пенисов, которых не было у девочек, и что, следовательно, мальчики имели солидное преимущество перед девочками.

Сожительство с Гортензией открыло Ричарду весь ужас его сексуальной необразованности. Клаттерз, которого в их школе для мальчиков знали еще как мистера Клаттербака, был весьма хорош, конечно, в преподавании сексуального воспитания. Именно он первым из учителей стал, как конфетти, разбрасывать по классу многоцветные презервативы. Но забыл при этом рассказать своим ученикам о таких девочках, как Гортензия. Он говорил только о неопытных девочках да о необходимости обеспечения начинающими своего полового акта должной смазкой: «Вазелин, мальчики. Применяйте как можно больше вазелина».

В первый раз, когда он занимался любовью с Гортензией, это показалось ему ужасно скучным. Она громко и удовлетворенно вскрикнула, пукнула, а потом мирно уснула. Баночка вазелина так и осталась нетронутой на ночном столике, а член Ричарда с глубоким разочарованием глядел на своего хозяина. «Об этой особе нам надо будет еще многое узнать, старина», — печально сказал своему члену Ричард.

Но все же Гортензия ему нравилась. Несмотря на то что как ураганом смела все его привычки. Осталась, правда, одна святая привычка — тащиться после завтрака в туалет со свежим номером «Телеграф». Как ни пыталась Гортензия поломать эту привычку, но так и не смогла этого сделать. Однажды любовница даже повалилась на пол, напрочь отказалась двигаться, заявляя, что ее психиатр сказал, будто Ричард скрывает от нее некую интимную информацию, весьма важную для успеха их взаимоотношений.

Ричард поднял ее с пола, что, кстати, стоило ему значительных усилий, так как вес у Гортензии был приличным.

— Ничего подобного. Я просто-напросто хочу посидеть по утрам в туалете, — с отчаянием в голосе произнес он. — Хочу открыть свою газету на страницах с советами для садоводов, немного почитать, подумать о чем-нибудь. А уж потом начать свой день. Что же в этом, черт побери, плохого?

И все же Гортензия умудрилась прибрать Ричарда к рукам: из достаточно скромного, застенчивого мальчика, воспитанного в традициях государственной школы и любящего литературу она сделала очень уверенного в себе городского мужчину.

«Во всяком случае, таковым я себя считал до этого дня», — подумал Ричард, чувствуя, как его уверенность тает на глазах. Он так и не смог определиться, в какой ресторан повести красивую женщину. Женщину, которая выглядела то роскошной, притягивающей взгляды красавицей, то, через мгновение, становилась похожей на погибающий цветок. Пандора напомнила Ричарду его детство, когда он брал в руки сероголовые одуванчики и одним выдохом сдувал с них все пушинки. Так вот, Пандору, казалось, можно было сдуть одним дуновением.

В свои двадцать восемь лет Ричард был уверен, что жизнь большинства людей течет плавно и размеренно, словно по определенной железнодорожной колее. Сам он, правда, несколько выбился из этой колеи в отличие от других членов своей девонской семьи. Она состояла из пяти мальчиков, и каждый с детства был предназначен для армии и военно-морского флота, либо для административной службы, в крайнем случае, дипломатии. Ричарда, самого младшего, хотели направить по стезе священника. Ему запомнилось пораженное лицо отца, когда он отказался изучать теологию в Кембридже.

— Грехи плоти, папа. Ты знаешь, как это бывает.

— Но, мой дорогой мальчик, ведь ты же и священником сможешь жениться.

— Знаю, папа, — с чувством ответил Ричард. — Но жениться-то я смогу только на одной женщине.

Отец вышел тогда из комнаты, бормоча что-то под нос и теребя лацкан пиджака.