Он верил, что художник является «свидетелем» этого факта и что живопись может быть «проводником эмоций», когда сердце пусто.

Перелистывая рисунки, Сибил не обращала внимания на бормотание господина Старра. Ее поразила легкая, неясная, несколько вдохновенная манера вырисовывать детали эскизов, которые, на ее взгляд, не были так плохи, как она ожидала, хотя и совершенно непрофессиональны. Пока она разглядывала рисунки, господин Старр подошел сзади, смущенный и возбужденный, взглянуть через ее плечо, уронив тень на свои работы. Океан, волны, широкий извилистый берег с высоты обрыва — пальмы, гибискус, цветы, мемориал «Второй Мировой войне» в парке, мамы с малышами, одинокие фигуры на скамейках, велосипедисты, бегуны — несколько страниц с изображением бегунов. Работы господина Старра были обыкновенны, но очень честны. Среди бегунов Сибил увидела себя или ту, которая должна была быть ею: молоденькая девушка с длинными до плеч темными волосами, убранными со лба повязкой, в джинсах и свитере, запечатленная на бегу, размахивающая руками, — это была она, но так нелепо изувечена, профиль такой искаженный, никто бы ее не узнал. И все же Сибил почувствовала, как загорелось ее лицо, и ощутила, что господин Старр ждал, затаив дыхание.

Сибил подумала, что было бы неуместным ей, семнадцатилетней, судить таланты человека среднего возраста, поэтому она промямлила что-то неопределенное, вежливое и положительное, а господин Старр, беря у нее альбом с рисунками, сказал:

— О, я знаю… я пока что не особенно умею. Но я очень стараюсь. — Он улыбнулся ей, достал свежевыглаженный носовой платок, промокнул им лоб и произнес: — У вас есть вопросы о том, как позировать мне, или мы сразу начнем? У нас сегодня есть по крайней мере три часа дневного света.

— Три часа! — воскликнула Сибил. — Так долго?

— Если устанете, — быстро сказал господин Старр, — мы сразу остановимся. — Видя, что Сибил нахмурилась, он воодушевленно добавил: — Время от времени будем делать перерыв, я обещаю. И, и… — чувствуя, что Сибил все еще колебалась, — я заплачу вам за весь час, за любую его часть целиком.

Сибил все же продолжала стоять, размышляя, стоит ли ей соглашаться, не сообщив ни тете Лоре, ни кому-то еще: не было ли чего странного в господине Старре и в его готовности платить так многоза так мало?И не странен ли был его интерес (хотя и приятен) к ее особе? Допустим, Сибил хорошо себя вела, а он наблюдал за ней… по крайней мере целый месяц.

— Готов платить вам вперед, Блейк.

Имя Блейк в устах незнакомца звучало очень странно, никто раньше не называл Сибил только по фамилии.

Нервно засмеявшись, она сказала:

— Вам не нужно платить мне вперед… спасибо!

Таким образом, Сибил Блейк, вопреки своим взглядам, стала натурщицей господина Старра.

И вопреки своему здравому смыслу, а также периодически возникающему чувству, что во всем этим есть что-то нелепое: например, энергичная, суетливая, самодовольная манера господина Старра рисовать (он был аккуратист или хотел произвести такое впечатление, смял полдюжины листов, ломал новые угольные карандаши, пока не начал рисовать то, что ему понравилось). Поначалу было нетрудно, почти безо всяких усилий.

— То, что я хочу отобразить, — говорил господин Старр, — скрыто вне вашего дивного профиля, Блейк, а вы действительно красивое дитя! Эта задумчивость океана. Этот его образ, вы понимаете? Его способность мыслить, фактически — думать. Да, именно задумчивость!

Сибил, скосив глаза на белые барашки волн, ритмично бьющий прибой, отдельные волны, несущие свой гребень с восхитительной животной ловкостью, подумала, что океан может быть каким угодно, но не задумчивым.

— Почему вы улыбаетесь, Блейк? — остановившись, спросил господин Старр. — Что веселого? Я смешон?

Сибил быстро ответила:

— О, нет, господин Старр, конечно нет.

— Но я смешон, я уверен, — радостно воскликнул он. — И если я кажусь вам таким, пожалуйста, смейтесь!

Сибил засмеялась, словно ее щекотали шершавыми пальцами. Она внезапно подумала, как это могло быть… у нее есть папа и мама, своя семья, как и предполагалось.

Господин Старр сидел теперь на корточках, на траве, очень близко и пристально смотрел на Сибил с выражением сильной сконцентрированности. Уголь в его руке двигался очень быстро.

— Способность смеяться, — продолжал он, — есть не что иное, как способность жить. То и другое синонимы. Вы еще очень молоды, чтобы понять теперь, но когда-нибудь вы поймете.

Сибил пожала плечами, вытирая глаза. Господин Старр говорил очень важно.

— Мир низок и невежественен. Противоположным «святому» является «невежественное». Необходима постоянная бдительность, вечное искупление. Художник — один из тех, кто вершит искупление, возрождая невинность мира, везде, где может. Художник отдает, но не берет, даже ради того, чтобы выжить.

Сибил скептически заметила:

— Но вы намереваетесь выручить деньги за свои рисунки, не так ли?

Господин Старр выглядел искренне потрясенным.

— О, Боже, нет. Решительно нет.

Сибил продолжала стоять на своем:

— Но многие желали бы. Я имею в виду, что многие вынуждены. Если у них есть талант… — Она говорила удивительно резко, с почти детской смелостью. — Они вынуждены продавать так или иначе.

Словно пойманный на месте преступления, господин Старр начал оправдываться:

— Это верно, Блейк. Я… полагаю, я не такой, как большинство людей. Мне досталось некоторое наследство, не то чтобы целое состояние, но достаточно, чтобы жить спокойно остаток своей жизни. Я путешествовал по миру, — пояснил он невнятно. — И за мое отсутствие набежали проценты.

С неуверенностью Сибил спросила:

— У вас нет определенной профессии?

Господин Старр удивленно засмеялся — его зубы были крепкие и неровные, немного пожелтевшие, как старые костяные клавиши у пианино.

— Но, милое дитя, — сказал он. — Это и есть моя профессия — искупление за весь мир.

И он с новым энтузиазмом приступил к рисованию Сибил.

Минуты шли. Долгие минуты. Сибил почувствовала слабую боль между лопатками, неудобство в груди. Господин Старр сумасшедший. Неужели господин Старр сумасшедший? Позади нее по дорожке гуляли люди, там были бегуны, велосипедисты. Господин Старр, увлеченный рисованием, не обращал на них никакого внимания. Сибил раздумывала, знал ли ее кто-нибудь из прохожих и заметил ли эту странную сцену. Или, может, она сама придала слишком большое значение всему этому? Она решила, что расскажет вечером тете Лоре про господина Старра, расскажет честно, сколько он ей платит. Она одинаково уважала и боялась суда тети Лоры. В воображении Сибил, в этой недосягаемой для других сфере существования, которую мы называем мысленное представление, Лора Делл Блейк была наделена авторитетом обоих умерших родителей.

Да, она обязательно расскажет все тете Лоре.

Спустя всего час сорок, когда Сибил начала ерзать и несколько раз непроизвольно вздохнула, господин Старр вдруг объявил об окончании сеанса. У него были три многообещающих наброска, и он не хотел изнурять ее и себя. Она придет завтра?..

— Я не знаю, — сказала Сибил. — Может быть.

Сибил протестовала, хотя и не очень твердо, когда господин Старр заплатил ей за три полных часа. Он платил наличными, прямо из кошелька — дорогой лайковый бумажник, набитый купюрами. Сибил поблагодарила его, глубоко смущенная и жаждущая сбежать. О, в процедуре было что-то постыдное!

Вблизи она могла немного рассмотреть сквозь темные стекла очков его глаза, но из чувства такта быстро отвела взгляд, хотя уловила выражение доброты и участия.

Сибил взяла деньги, сунула их в карман и повернулась, чтобы уйти. Не беспокоясь о том, что его услышат прохожие, господин Старр крикнул ей:

— Видите, Блейк? Старр держит слово. Всегда!

— Ну? Как у тебя сегодня дела, Сибил? — спросила Лора Блейк с таким видом сдерживаемого нетерпения, что Сибил поняла, как это уже бывало, что у тети Лоры было нечто, о чем она спешила рассказать. Ее работа в Медицинском центре Гленкоу была неиссякаемым источником смешных и лихих анекдотов. Поэтому, хорошо зная тетю Лору, пока они вместе, как всегда, готовили ужин и ели его, Сибил вынуждена была слушать и смеяться.