— Иначе они не прислали бы мальтийцев.

— Больше я сейчас ничего тебе не могу сказать. Других вопросов он не задает. Такой странный статус-кво и странное молчание. Наконец он решается:

— Послушай, я не знаю, насколько глубоко ты в этом увязла, но сейчас они слишком заняты, чтобы серьезно за тебя приниматься.

— Что происходит?

— Послушай меня внимательно и ответь на единственный вопрос. Ты связана с Дипломатом?

— Да.

Все, я пропала. Я попала в ловушку и стала доносчицей. Но от того, что он говорит дальше, у меня захватывает дух.

— На этот раз там много чего произошло. Узнаешь из газет, вернувшись во Францию! Сейчас там паника, все разлетаются, как воробьи. И поверь мне, им сейчас не до тебя. Ты можешь возвращаться во Францию. Очень подходящий момент, чтобы снова здесь появиться.

Я поняла. Они объявили им войну, и это как-то касается Дипломата. Я могу не бояться, что он приедет в Англию. Теперь я понимаю, почему он не пошел дальше угроз по телефону.

Но машина запущена против меня в Англии, и она так просто не остановится. Война или нет, мальтийцы получили задание, и они его выполнят.

— Я тебе повторяю, — говорит терпеливо Филипп, — что это чистый блеф. Классический прием.

— А если они взломают дверь сегодня ночью?

— Обратись в полицию. Сочини какую-нибудь историю, пусть они тебя заберут, а потом постарайся со мной связаться.

— Они стоят внизу и не выпустят меня. Я не смогу выйти завтра утром.

— Я же говорю тебе, что никакой опасности нет. Они не сумасшедшие, чтобы рисковать в такой ситуации.

— Во Франции, может быть, и нет, но здесь… Они караулят меня с самого утра. Они могут ничего не знать — им поручили со мной разобраться, и все.

— Они не убьют тебя!

— Это вы так говорите. Возможно, они и не убьют меня. Но будут бить, истязать, а я этого не вынесу. Я не выдержу… Я больше не могу… Если я завтра не уеду и они меня схватят, то я пропала. Вы это понимаете?! Занят Дипломат другими делами или нет, здесь со мной будут разбираться. Одна девушка сказала мне про них: «Они сейчас просто озверели». Вы понимаете, что это значит? Лучше покончить с собой, чем попасть к ним в лапы.

— Хорошо, я сам этим займусь.

— Но как? Что вы можете сделать? Если вы известите английскую полицию, мне тоже конец.

— Успокойся. В понедельник утром под окном не будет больше машины, не будет мальтийцев, ты сможешь выйти. Понятно?

Что ж, мне все равно, я не хочу знать, как он собирается действовать. И не хочу знать, почему он так поступает. Мне проще думать, что все это потому, что мы дружили в детстве с Жан-Ивом. Этой дружбы достаточно, чтобы мне сделали такой подарок, не требуя ничего взамен. Он повторяет:

— Делай только то, что я тебе сказал. Сообщи своим друзьям, что улетаешь, а сама садись на поезд или пароход. В Париже сейчас не появляйся, спрячься где-нибудь. У матери, например. Это возможно?

— Да.

— Можешь не говорить, где ты будешь. Позвони только, чтобы сказать, что выбралась оттуда. Но про Париж забудь надолго. Договорились?

— Завтра воскресенье. Я боюсь… Всем девушкам известно, что разборки происходят именно по воскресеньям.

— Не выходи. Не показывайся у окна. Врываться они не станут. А в понедельник утром уезжай, их там больше не будет. Я об этом позабочусь.

— Но…

— Да поверь же мне, черт возьми! Все пройдет нормально. У тебя не будет неприятностей.

Поверить полицейскому… Я словно попала в другой мир… в прежний. Он повесил трубку. Что произошло во Франции? Неужели мне повезет и я смогу убежать? Мне никогда не везло. Вся банда Дипломата должна исчезнуть, чтобы мне повезло. А для того чтобы исчезли мальтийцы, дружба Жан-Ива и ее сила должны дойти до Англии. Просто так, просто для меня, для того чтобы один друг детства стал снова нормальным человеком, выбрался с панели.

— Мама!

— Ты знаешь, который час? Пять утра!

— Мама, это очень важно: я могу вернуться домой?

— Когда?

— Я не знаю. Может быть, вечером в понедельник. — Что случилось? Ты больна?

— Я хочу все бросить. Это очень опасно. Я хочу вернуться домой.

Я слышу в трубке ее дыхание. Вряд ли она понимает. Она думала, что мне нравится «такая жизнь», как она говорила. Я тоже так думала.

— Я боюсь за свою жизнь. Я зашла слишком далеко, я не знала, что это так опасно…

— Приезжай.

Я кладу трубку. Я не хочу ей рассказывать никакие подробности. Она не знает, что такое разборки. Но чутьем поняла, что мне действительно грозит опасность. Я ее дитя. И она сказала мне: «Приезжай». У меня есть мать.

Какое длинное это «мальтийское» воскресенье! Я его никогда не забуду. Как узница сижу я наверху, над шестьюдесятью девятью ступеньками. Никаких клиентов в этот день. Я считаю минуты, прислушиваюсь к любому шороху, собираю вещи, стараюсь не подходить к окну. Сердце прыгает при малейшем шорохе на лестнице. Нервы мои на пределе. Маргарита выходная по воскресеньям, английская горничная — тоже. Ничего или почти ничего не происходит в Англии по воскресеньям.

Я одна на четвертом этаже, в этой красной спальне, где зеркала десятикратно возвращают мне мое отражение. Лицо как у покойника, круги под глазами, нервно дергается рот — я жалкое, съежившееся, согнутое в три погибели от страха существо. Я думаю о смерти. Может быть, мне хватит мужества самой прийти к ней каким-нибудь не очень страшным способом. Но умереть в муках, от чужой руки…

В который раз я задаю себе тот же вопрос: как ты дошла до такой жизни? Ты же неглупа, училась, могла бы стать адвокатом. Не у каждой проститутки такое прошлое. Ты хотела любви? Все, что ты получила, — убогая история, хрупкие воспоминания, несколько писем, фотография и неистраченная стодолларовая бумажка. Несколько вечеров, когда ты воображала себя кинозвездой, потому что твой любовник открывал тебе дверцы «мерседеса» или «альфа-ромео», и, проходя по залу роскошного ресторана, ты чувствовала себя красивой и желанной под взглядами мужчин.

Мишура, фальшивый блеск, дешевка, любовь на один вечер… Истина совсем в другом. В том, что твоя сексуальность очень уязвима. Чтобы принять десять клиентов в день, твое сокровище надо постоянно смазывать, увлажнять, лелеять. Ты заливаешь себе глаза алкоголем, приступы анемии мучат тебя по ночам, а сейчас ты испытываешь животный страх, сидя ночью в Лондоне перед собранным чемоданом. Истина в этой ночи, которая окончится смертью или бегством.

Как мне хочется хоть с кем-то поговорить! Но я боюсь дотрагиваться до телефона. Я не решаюсь разбудить кого-нибудь во Франции. И полицейский, и моя мать сказали уже то, что могли мне сказать. Наверное, они думают, что я сошла с ума? Им же не видно оттуда тех, кто бродит внизу. Моя мать даже не представляет, что может означать слово «мальтиец». А комиссар не верит, что они убивают таких, как я. Он считает, что меня шантажируют, запугивают и что надо бежать. Если бы это было так! Я молюсь, чтобы скорее наступил рассвет и я увидела бы внизу пустой тротуар. Чтобы в последний раз я могла спуститься по шестидесяти девяти ступенькам. И чтобы меня не схватили за горло, не затолкали в машину… И Мод не исчезла бы навсегда.

Я просыпаюсь внезапно от прихода Маргариты. Несмотря на страх, я все же заснула — одетая, с чемоданом у ног, как на вокзале в зале ожидания.

— Вы можете выходить, никого нет.

— Вы уверены?

— Да. Поторопитесь.

Она протягивает морщинистую руку за деньгами. Это плата за последнюю неделю. Она улыбается мне, благодарит, и я понимаю, что другие на моем месте могли бы слинять, не заплатив.

Теперь мой черед считать ступени. Их двадцать три на каждом этаже. Дом погружен в молчание, безлюден. Нигде ни души, только мое прерывистое дыхание и стук моих каблуков.

Вот я уже у выхода. Улица почти пуста. Проходит какая-то женщина с кошелкой, проезжает велосипедист.

В такси до станции Виктория напряжение не отпускает меня. В купе поезда я немножко расслабляюсь и вспоминаю, что двое суток я только пила, но ничего не ела.