— Видя, как ты сжигаешь людей, я что-нибудь да усвою, Мокс, — возразил Джимми. — И прежде всего то, что возле тебя нельзя задерживаться слишком долго.

— Ты крутишься возле меня около года. Что держит тебя, если я тебе не по нраву? — спросил Мокс-Мокс.

Джимми Камса не ответил. Он смотрел, как горит поверженная лачуга. Ветхая одежда на старухе тоже занялась огнем.

Он знал, что вывел Мокса из себя, когда не ответил на его вопрос, но Джимми было наплевать на это. Он не принадлежит ему и не обязан отвечать на его вопросы. Джимми был осторожен с Мокс-Моксом, но не боялся его. Он верил в себя как в проворного наездника, бегуна и такого же стрелка. Из пистолета он стрелял не особенно хорошо, зато выхватывал его так быстро, что сбитые с толку люди начинали испуганно палить как попало или делали другие глупости, которые заставляли их проигрывать схватку.

Мокс-Мокс убивал коротышек, потому что они напоминали ему самого себя, — такова была теория Джимми. Длинных же он убивал, потому что завидовал им. Он мог быть убийцей, а вот быть высоким ему не дано. Как не дано быть блондином, потому что волосы у него были рыжими, и он никогда не мог посмотреть вам прямо в глаза, потому что один из его собственных глаз всегда смотрел в сторону. Смотрел как-то под углом. Мокс-Мокс ненавидел свой рост, сокрушался из-за того, что оспа посекла ему лицо, и сожалел, что не блондин. Но больше всего ему досаждал его кривой глаз. Свои величайшие и самые изощренные жестокости он припасал для людей с хорошо поставленными, ярко-голубыми глазами. Когда Мокс-Моксу попадался такой человек, будь то мужчина или женщина, он норовил обойтись с его глазами как можно более жестоко. А если этот человек с идеальными голубыми глазами к тому же еще был высоким и блондином, то тем было хуже для него или для нее.

Неужели огонь такой горячий, удивлялся Джимми, что даже мертвые чувствуют, как он жжет? Он видел, как извивались трупы, когда Мокс-Мокс жег их. Это могло означать, по мнению Джимми, что даже мертвые обладают чувствительностью, достаточной, чтобы реагировать, на пытку огнем.

Скорее всего, Мокс-Мокс убил старую индейскую женщину из-за ее роста. Она была такой же маленькой, как он сам. У горящей плоти сладкий запах: — это усваиваешь, если ездишь с Мокс-Моксом. Теперь уже неважно, из-за чего он убил старуху, главное, что она уж точно была мертвой. Из тонких прутьев ее лачуги не получилось настоящего погребального костра, и Джимми знал, что старуха сгорит не до конца.

Мокс-Мокса, похоже, не очень интересовал костер и то, как горела старуха. Она была мертвой и не могла кричать и умолять. Когда люди кричали и умоляли, Мокс-Мокс превращался в кусок льда. Еще не было случая, чтобы он пощадил хоть одного из тех, кого он вознамерился сжечь, по крайней мере, на памяти Джимми. Как бы громко они ни умоляли и какие бы деньги ни предлагали ему.

Пеон слез с коня и стал мочиться в огонь. Это был еще один карлик, хоть и повыше Мокс-Мокса, но ненамного. Он вырос на болотах Миссисипи и был похож на старого вороватого болотного пса.

Двоим мексиканцам не терпелось поскорее покончить со сжиганием, отправиться в кантину и выпить. Отерос неотрывно смотрел на горизонт, как будто все время ждал, что вот-вот там появятся люди шерифа с веревками наготове, чтобы вздернуть его.

Отерос тоже не боялся Мокс-Мокса. Он был с ним только потому, что восхищался его деловой сметкой. Они встретились в тюрьме Сан-Луиса. Мокс-Мокса вот-вот должны быть повесить за убийство ребенка. Благодаря своим длинным рукам Отеросу удалось схватить за шиворот тюремщика, когда тот шел мимо их камеры с тарелкой сдобных булочек для матерого медвежатника. Потом ему осталось только дотянуться до пистолета тюремщика и размозжить ему голову. Мокс-Мокс достал у него из кармана ключи, и они сбежали. С тех пор Отерос не разлучался с Мокс-Моксом.

— Мне не нравятся эти вороны, — сказал Отерос. — Зачем мы приехали сюда? В Техасе слишком много органов.

— Он имеет в виду правоохранительные органы, — пояснил Пеон. Он понимал Отероса с полуслова и любил его, несмотря на то, что тот был самым свирепым из всей семерки и мог запросто прикончить и своего, и чужого, когда выходил из себя, что случалось совсем нередко.

— Он считает, что в Техасе слишком много шерифов, — повторил он на случай, если до Мокс-Мокса не дошел смысл его слов.

— Может, в Техасе и много шерифов, но в Нью-Мексико все еще слишком много апачей, — отозвался Мокс-Мокс. — По мне, лучше любой из шерифов, чем какой-нибудь одноглазый апач с луком. Шерифа я прикончу, а вот апач, скорее всего, прикончит меня.

— Тебя, но не меня, — буркнул Отерос. — Я убил много индейцев и убью еще больше, если увижу.

— Тогда поди, убей Гуднайта, если хочешь испытать, что такое старый матерый волк, — проговорил Мокс-Мокс. — Сукин сын гнался за мной через всю Америку и погонится опять, если узнает, что я жив.

— Так он и узнает, если мы будем бродить в этих краях и жарить людей, — заметил Джимми Камса.

— Мы не будем слишком увлекаться этим, пока жив Гуднайт, — согласился Мокс-Мокс. — Поскольку мне очень хочется прикончить того мексиканского сопляка, который увел из-под нашего носа деньги военных. Мы грабанули три поезда, но ни разу не взяли ни одной их получки. Этот пацан перещеголял нас по части денег. Если бы мы взяли получку, мы могли бы нанять достаточно людей, чтобы вычистить штат.

— Штат? — переспросил Джимми. — Ты хочешь перебить всех людей в целом штате? Вот уж не думал, что у тебя такие амбиции, Мокс.

— А какой бы ты выбрал из штатов, если бы пришлось выбирать? — поинтересовался Пеон.

Но Мокс-Мокс и не думал покорять штат. Он имел в виду армию, которую смог бы поставить под ружье, имей он миллион долларов. В Хуаресе поговаривали, что сопляк Гарза нажился не меньше чем на миллион на поездах с получкой военных.

— Наверное, Вайоминг, — ответил Мокс-Мокс. — Я бы смог захватить его и стать губернатором. Затем я вздернул бы всех грязных сукиных сынов, которые мне пришлись бы не по душе.

— Если ты вздернешь всех, кто тебе не по душе, тогда там вообще никого не останется, — усмехнулся Джимми Камса. — Я что-то не замечал в тебе особенного любвеобилия, Мокс.

— Это уж точно. И ты как раз идешь к тому, чтобы оказаться вздернутым в числе самых первых, — проворчал Мокс-Мокс.

Иногда Быстрый Джимми позволял себе чуть больше презрения, чем полагалось, когда говорил с боссом. Джимми сам не благоволил к большинству компании, но, попав в город, где они решили подыскать себе женщин, держался на пару с Педро Джонсом. Отец Педро был северянином, а мать происходила из индейской глубинки, расположенной южнее Мехико, на побережье океана. Педро возил в своей переметной суме морскую раковину. Вечерами у костра он частенько сидел, приложив раковину к уху. Ему нравилось слушать море, у которого он вырос. Слабое эхо прибоя напоминало ему о том времени, когда его жизнь не была такой собачьей.

Педро стал преступником по случайности, когда жил в Веракрусе. У него было туго с деньгами и, чтобы сэкономить, он стал душить проституток, которых посещал. Подобная практика казалась ему разумной. Проституток в Веракрусе было полно, и он задушил всего нескольких, да еще одной-двум проломил голову. А последние разы он вообще убивал только потому, что был пьян, но власти не приняли во внимание этот довод. Влюбленная в него проститутка помогла ему совершить побег из тюрьмы, и он отправился на запад, пересек Мексику, повернул на север и попал в Аризону, где его нашел Мокс-Мокс. Потом Педро убил старую женщину, которая хотела взять с него слишком много за ужин. Хоть она была и совсем дряхлой, власти тем не менее посчитали это преступлением, и ему пришлось пуститься в бега по Джиле.

Мануэль сидел с Педро в тюрьме и бежал вместе с ним. Простой конокрад, Мануэль был слишком ленив, чтобы убегать достаточно далеко, когда воровал лошадей у гринго. Он оставался с Мокс-Моксом и его бандой, потому что не любил странствовать в одиночку. Привычка Мокс-Мокса сжигать людей казалась Мануэлю противной, и он всегда отъезжал на пару миль и пытался вздремнуть, пока люди горели на костре. Но банду он не покидал, потому что она решала проблему его непобедимой лени и помогала оставаться на свободе. Он мог разводить костры и готовить пищу. В этом и заключались его основные обязанности как члена банды. Его редко звали на мокрые дела, и сейчас он с большой неохотой гонял своего коня через лачугу старой индейской женщины, которой он совсем не знал. Ему казалось, что это опасно, когда семеро бегущих лошадей одновременно бросаются на лачугу, даже такую маленькую, как эта. Как-никак, а лошади на бегу часто падают. Его собственный брат размозжил себе череп как раз из-за того, что лошадь под ним упала на каменистой почве.