— У тебя странный голос, я что, разбудил тебя?

— Нет, я работал. Ты хочешь, чтобы я приехал за тобой?

— Да, пожалуйста, ты мне нужен.

Джамель отражается в моем ветровом стекле: высокий, худой, нервный, он стоит перед пивной на улице Лафайет, город толкает, пихает, не принимает его. Он садится в машину, и я отъезжаю. Чуть дальше, у Северного вокзала, он просит меня остановиться. Я сжимаю его руки в своих. Он спрашивает:

— Я помешал, оторвал тебя от чего-нибудь? Знаешь, когда ты подъехал, я вздохнул с облегчением… — И я вдруг рассказываю ему, что плакал и не мог остановиться.

Я еду очень медленно. Он шепчет:

— Ты знаешь, мне не так легко это выговорить, но… но… в первый раз кто-то плачет из-за меня… в общем… я, конечно, понимаю, что ты плакал не только из-за меня, но и из-за себя самого… но все-таки — это впервые.

Джамель в Гавре, Лора в Париже, Сэми вернулся из Карачи; он пришел за своими вещами, но оставил кровать. Марианна переехала, живет теперь на Монмартре, и он поселится у нее.

Я еду в госпиталь Тарнье. Трое врачей сидят за маленьким пластиковым столиком и рассматривают мою историю болезни. Они говорят между собой об изменении моей формулы крови. Сегодня на моей руке появились еще три фиолетовых нарыва, а лимфоциты упали до 218/мм ³. Врачи решают прописать мне АЗТ — двенадцать порошков в день — по два каждые четыре часа, даже ночью я должен буду вставать, чтобы принять лекарства.

В первые несколько дней я чувствую себя, как больная издыхающая собака: тошнота, боли в конечностях, тоска и апатия. Понемногу это проходит, но я теперь не переношу ни алкоголь ни наркотики, перестаю употреблять кокаин.

Джамель звонит мне. Он в Париже и хотел бы прийти ко мне. Прошлой ночью он ночевал у какого-то педика, который «снял» его на площади Невинных. Утром, уходя, он ему пригрозил, и тот дал ему денег, кожаную куртку, плейер и кассеты.

Джамель приходит ко мне с молодым парнем из Гавра, он говорит:

— Я встретил его на площади Клиши. — У парня белые обесцвеченные волосы. Мы садимся за круглый черный стол. Блондинчик достает из куртки пистолет и все, необходимое для приготовления понюшки: инсулин, лимон, маленькую ложечку, вату, пакетик героина. Я беру пистолет в руки — это вальтер — и прицеливаюсь в ведущего на экране телевизора. Рука у меня не дрожит.

Джамель и белобрысый колются одним и тем же шприцем, а потом предлагают его мне. Я отказываюсь и ухожу в комнату. Джамель догоняет меня, и я замечаю:

— А я-то думал, ты никогда не «ширяешься».

— Да это так, подумаешь, один маленький укольчик!

— Мне бы очень хотелось, чтобы твой приятель убрался вместе со своим пистолетом и наркотой!

Панк убирается. Мне звонит Лора, и я говорю, что не один и не могу встретиться с ней вечером. Она вешает трубку, не дослушав, не сказав даже «прощай». Джамель ложится рядом со мной, мы оба возбуждаемся, но любовью не занимаемся, потом одновременно засыпаем.

Меня будит звонок: половина десятого. Я снимаю трубку домофона, и консьержка говорит, что мне принесли заказное письмо. Я нажимаю на черную кнопку, и дверь открывается.

Я жду почтальона, но из лифта выходит Лора с Морисом на поводке. Я не хочу впускать ее в квартиру, но она настаивает на разговоре. Я прошу ее подождать и закрываю дверь. Натянув спортивные штаны и майку, я выхожу и тащу Лору к лифту.

Яркий свет дня, слишком яркое солнце. Мы входим в кафе. Она пьет чай, а я кофе со сливками. Лора ставит чашку на стол и поднимает на меня глаза. Ее лицо перекосилось от тика, она вот-вот заплачет.

— Я боюсь. Я сделала анализ, он очень плохой.

— Где ты его делала?

— У моего гинеколога.

— Не понимаю…

— Она посылала кровь в Пастеровский институт.

Не знаю почему, но мне кажется, что Лора врет, что она просто повторяет то, что слышала от меня или прочла в газетах. Внезапно она говорит:

— Если ты хочешь бросить меня, брось, но не презирай, прошу тебя… Я ничего не могу поделать, я ведь ничего сама не решала, я не собиралась тебя любить. — Я вздыхаю и провожу рукой по волосам.

— Кое-что меняется теперь. — Лора достает из сумки бумажный пакет и говорит: — Я принесла круассаны для твоего дружка!

Я вскакиваю, опрокидываю столик, чашки падают на пол. Лора цепляется за меня, и я ее отталкиваю. Выбегая из кафе, я слышу ее крик:

— Ненавижу мужиков, ненавижу, вообще не хочу больше любить!

Я вхожу в комнату. Джамель спит под периной, одна нога свесилась с кровати. Я иду в гостиную и выглядываю в окно: Лора сидит на ступеньках дома напротив. Она достает из сумки школьную тетрадку.

Я выхожу купить хлеба и газету. Лора что-то пишет в своей тетрадке. Уже возвращаясь в дом, я все-таки перехожу улицу, подхожу к ней и говорю:

— Ты что, собираешься просидеть здесь весь день? Это бесполезно…

— А мне плевать, я жду тебя.

Джамель встал. Он в одних джинсах. Послонявшись по квартире, он наклоняется, чтобы выглянуть на улицу из-под полуопущенной шторы, потом спрашивает:

— Это она? Та маленькая мадемуазель напротив? Она почти девочка.

— Она на два года старше тебя.

Я представляю себе, что именно пишет Лора в своей тетрадке, что-нибудь типа:

«Мне холодно. Я хочу, чтобы он вышел и забрал меня. А тот, другой, наверху, прижимается своим голым телом к телу моего любимого. Вместо меня, занимая мое место. Господи, если бы я могла хотя бы ничего не чувствовать, не смотреть на эти три окна, уйти…»

Чуть позже Лора звонит в дверь, но я не открываю, тогда она входит с кем-то из жильцов. Я жду ее у лифта и, как только она появляется, начинаю уговаривать уйти. Лора отказывается, направляется к квартире со словами:

— Ну хватит! Ты откроешь, и мы спокойно поговорим!

— Убирайся, я не хочу никогда больше тебя видеть и слышать!

— Я останусь у дверей твоей квартиры, пока ты не впустишь меня.

Я прижимаю Лору к стене одной рукой, а другой пытаюсь вставить ключ в замочную скважину, Лора пытается войти, я отталкиваю ее, а она цепляется за дверную раму. Мне удается отцепиться от Лоры, я хлопаю дверью, и она остается на площадке.

Лора принимается вопить в коридоре. Джамель уже оделся, надел даже куртку; он не видит меня; сидя за круглым черным столом, он как бы смотрит внутрь себя, пытаясь промолчать, сделать вид, что вся эта сцена его совершенно не касается. Лора колотит в дверь — ногами, кулаками, карабином от собачьего поводка — и орет:

— Ты испоганил мне жизнь… Этот педик передал мне СПИД, у меня никогда не будет детей, а он выбрасывает меня на улицу… Я сижу тут, как побитая собака, а он там трахается, за дверью.

Я открываю и молча смотрю на стоящую на коленях Лору, из квартиры напротив выходит соседка и говорит мне:

— Да остановите же ее, заставьте замолчать, ради Бога… Мне-то наплевать, но другие могут вызвать полицию… У нас не принято устраивать подобные сцены на людях! Я иду к Лоре, тащу ее к лифту, она сопротивляется с ужасными криками.

На площадку выходит еще один сосед, берет Лору за плечи и медленно ведет к своей квартире.

— Пойдемте ко мне, вам нужно успокоиться.

Лора оборачивается ко мне:

— Мерзавец, ты хочешь, чтобы я сдохла, тебе больше нравится трахаться с арабом?

На пороге моей квартиры появляется Джамель и спокойно говорит ей:

— А тебе-то что до этого? Тебя бесит, что он общается именно с арабом? Он тебя не хочет, понимаешь, не хочет.

Я прошу Джамеля вернуться в квартиру, иду к Лоре, высвобождаю ее из объятий соседа и веду к себе.

Джамель в моей комнате, он сидит на краешке кровати, Лора идет к нему, но он опережает ее:

— Не разговаривай со мной. Меня нет, я не существую для тебя, о’кей?