— Это первая стадия очищения, так всегда делают, прежде чем начать черную мессу…

Мы с Кариной обмениваемся тревожными взглядами, а Сэми уже на кухне и возвращается оттуда с ножом. Он становится в ванной перед зеркалом, расставив ноги и выпрямив грудь: очень спокойно, методично, он делает надрезы на теле, на руках и на бедрах, потом берет бутылку спирта и поливает девяностоградусной жидкостью красные царапины. Потом он обращается ко мне:

— Ну давай, сделай то же самое, это вовсе не глупости… Мне так хорошо… — Он возбуждается, а меня начинает тошнить, и я возвращаюсь в комнату и ложусь рядом с Кариной. Нами овладевает безумный истерический смех, и она просит:

— Останови его!

— Да я даже смотреть на него не могу!

В этот момент Сэми возвращается и растягивается рядом с нами на матрасах. Мы не занимаемся любовью, так, ласкаем друг друга немножко и засыпаем.

На следующее утро меня будит какой-то шум у входной двери, и я внезапно вспоминаю, что должна прийти женщина убираться в моей квартире. Я не шевелюсь и делаю вид, что сплю. Дверь в комнату Сэми открыта, сквозь ресницы я вижу в проеме квадратный силуэт уборщицы. Она с ужасом смотрит на два матраса на полу, на три неподвижных тела и кровь на простынях и вдруг убегает, как если бы увидела самого дьявола.

Сэми и Карина еще спят. Я готовлю себе чай и обнаруживаю, что достойная женщина бесследно исчезла. Я иду с чашкой в гостиную и вижу, что на автоответчике горит огонек в окошечке.

— Это Лора, я хочу просто сказать тебе, что ты тоже меня преследуешь. Сегодня утром я открываю газету и вижу твою рожу рядом с этой мерзавкой Кариной Сарлат! Я доставлю себе удовольствие и брошу газету на пол, чтобы Морис мог на нее писать!.. Значит, ты стал артистом? Это, наверное, из-за похабных сцен с этой девкой ты сменил профессию? Она что, лучше меня, богаче, у нее есть работа, и она не ревнива? Ты хоть сумел ее как следует трахнуть? Кстати, а ты сказал ей, что у тебя положительный анализ, а?

В этот момент в комнату входит Карина, и я резко выключаю автоответчик. Не знаю, слышала ли она последнюю фразу Лоры, но по ее глазам я понимаю, что между нами уже ничего не будет.

Когда Карина наконец уходит, я звоню Лоре. Ее нет дома, и я слушаю сообщение на автоответчике. На этот раз воспользоваться дурацким аппаратом придется мне. Я говорю, что ей нечего переживать по пустякам — между мной и Кариной ничего не было. Я уверяю, что хочу ее видеть, и прошу прийти ко мне ночевать.

Лора не перезвонила. Я жду Сэми, который обещал вернуться к ужину. По телевизору Пиаф поет «Любовников на один день»:

Сэми все еще нет. Я смотрю в окно, но улица пуста. Я выхожу из квартиры, спускаюсь на лифте на подземную стоянку и сажусь в свою машину: вокруг меня бетон и неон.

Другие стены: дома на Праздничной площади, блестит мокрый асфальт, я спускаюсь по улице Бельвилль. Выйдя из машины, вхожу в «Лао-Сиам». Хозяин пожимает мне руку — у него стальное рукопожатие, он мог бы с легкостью сломать мне пальцы. Я представляю себе этого человека в фильме о каратистах, снятом в Гонконге, внезапно вспоминаю фильмы с Джекки Ченом, которые ходил смотреть в бедное предместье Туниса.

За соседним столиком хохочут две женщины. Мне кажется, что я уже видел их когда-то. Одна рассказывает, как ее остановил легавый, проверявший на дороге документы. Они ехали с подругой и ели жареного цыпленка. Хозяйка машины протянула ему права, заляпанные куриным жиром. В голову ей пришла шутка для следующего контроля. Когда ей скажут: «Здравствуйте, мадам. Документы, пожалуйста. Что вы везете в багажнике?» — она ответит: «Да так, двух цыплят [8]и бомбу».

Они рывком откроют багажник и найдут там двух прекрасно зажаренных цыплят и… шлем для верховой езды. Женщины весело смеются.

Я иду по следам множества людей, занимавшихся здесь любовью. Месяц проглядывает через тучи и освещает крыши барж. Пыль и гравий под ногами. На этом узком пространстве я освобождаюсь от условностей и любой власти, чувствую себя господином и хозяином.

Напротив моего дома, у маленького арабского бара, припаркованы три «харлея». Я вижу три силуэта в коже и холщовых штанах, бритые черепа, локти на стойке. Я ставлю машину и поднимаюсь к себе.

На автоответчике — послания от Лоры. Я хочу спать и не могу решить, слушать ли их сейчас. В конце концов я включаю аппарат и начинаю перематывать пленку.

— Я получила твое послание, мне хочется верить в то, что ты говоришь, но было бы слишком хорошо, если бы между тобой и Кариной ничего не произошло, я тоже очень хочу тебя видеть сегодня вечером, а это именно то, чего я не должна чувствовать. Я должна тебе сказать еще кое-что, вот только не знаю, хватит ли у меня храбрости… Я даже не уверена, что пошлю тебе письмо, которое написала… Я хочу, чтобы ты был со мной еще хотя бы один раз… но я понимаю, что на самом деле тебе это вовсе не нужно, хоть ты и звонил сегодня утром и приглашал меня к себе… (Конец.)

— Ну вот, я опять звоню и говорю, говорю, но мне кажется, я могу себе это позволить, потому что завтра мне даже не захочется набирать номер твоего телефона… Раз ты не хочешь, чтобы мы были вместе, я постараюсь понять и смириться. Буду думать о том хорошем, что между нами было. Наверное, я тебе не подхожу, тебе нужна более свободная женщина, может быть, Карина, у нее есть работа, да и вообще… (Конец.)

— Я хотела бы в последний раз услышать твой голос, я все еще хочу заниматься с тобой любовью, знаю, что этого никогда больше не будет, и мне так плохо… Ты дома, я знаю, что ты дома, иначе ты не позвал бы меня к себе… (Конец.)

— Как мне хочется согласиться и прийти к тебе… (Конец.)

— Если ты действительно этого хочешь, я, наверное, приду… Ответь же мне, а то получится, что я заявлюсь, а ты должен уходить… (Конец.)

На следующем куске пленки слов нет вообще, вздохи, всхлипы — Лора начинает рыдать. Потом, сквозь рыдания, прорываются слова:

— Алло, алло, алло-о… Ответь мне, умоляю, нужно же найти какое-нибудь решение… Мы можем что-нибудь придумать вместе, нельзя же все вот так взять и бросить, нельзя, нельзя… Мне необходимо любить тебя, ты не можешь оставить меня одну сегодня вечером, не можешь… Скажи, что мы увидимся завтра, что все будет хорошо, я не хочу жертвовать своей любовью, скажи, что мы больше не расстанемся, что всегда будем вместе, даже если будем видеться очень редко, будем далеко друг от друга, мы все равно всегда будем вместе. Без тебя у меня не будет жизни, не оставляй меня одну с желанием подохнуть, я уверена, можно найти другое решение, ответь, умоляю… Ты уже ничего не хочешь?.. Или ты ушел? Тебя нет дома?.. Господи, он не хочет отвечать!.. (Конец.)

Я слышу чьи-то крики на улице. Останавливаю пленку и подхожу к окну. Трое бритоголовых окружили смертельно пьяного араба, который прислонился к стене у выхода из маленького бара. С этими тремя есть еще один, четвертый, мне начинает казаться, что я брежу: в этом человеке я узнаю Сэми. Вместе с остальными он оскорбляет араба, потом один из тех троих достает нож из кармана, выкидывает лезвие. Он хватает араба за лацканы куртки, подносит нож к его лицу… Голова араба ударяется о стену, где висит вывеска: «Меблированные комнаты, газ, электричество». Парень ведет нож вдоль тела араба, останавливается возле ширинки. Я открываю окно и слышу, как подонок шипит:

— Ну, падаль, я сейчас отрежу яйца и запихну их тебе в рот… Ты ведь именно так поступал с французами в Сиди-Бель-Аббесе?