Она не просто смотрела, она в упор рассматривала Стефани, и та, не смущаясь, ответила ей тем же.

— Меня зовут Холли Фишер, — представилась по-английски Стефани. — У меня назначено интервью с господином Олендорфом.

— А, фрейлейн Фишер. Мы разговаривали с вами по телефону. Меня зовут фрау Людвига, — сказала женщина по-английски — довольно бегло, хотя и с сильным акцентом. Улыбка была хмурой и нерасполагающей. Она открыла дверь шире и пригласила Стефани в дом.

— Пожалуйста, проходите. Маэстро ждет вас. Фрау Людвига быстро провела Стефани через холл, отделанный сосновыми панелями, и остановилась перед застекленной дверью. Взявшись за дверную ручку, она обернулась к Стефани.

— Напоминаю вам, что маэстро — очень занятой человек. Он может уделить вам полчаса, не больше.

Фрау Людвига открыла дверь, и они вышли на огромную, выложенную камнем террасу. У Стефани захватило дух от потрясающего вида — внизу лежала маленькая деревня и сапфирно синело озеро в окружении уходящих в небо гор, поросших соснами. На террасе под желтыми зонтиками были расставлены белые столы и стулья.

— Вот маэстро, — сказала фрау Людвига, хотя в этом указании не было никакой нужды.

На всех фотографиях фон Олендорф неизменно выглядел худым, высоким, поджарым, с высокими скулами и светлыми волосами. Все фотографии неизменно передавали властный дух, исходивший от него. В жизни он оказался значительно ниже ростом, чем казался на фотографиях, — всего пять футов восемь дюймов. В нем присутствовало нечто, делающее его моложе, — он вовсе не выглядел на свои восемьдесят три года. Его лицо было по-прежнему красиво, осанка прямая, как у юноши, и весь он был окутан особой аурой, которую создают только богатство и власть.

— А! — воскликнул он, делая шаг навстречу Стефани. — Вы, должно быть, фрейлейн Фишер! — Он взял руку Стефани и галантно поднес ее к губам. При этом его глаза смотрели на нее откровенно оценивающе.

— Спасибо, что вы нашли время встретиться со мной, маэстро, — пробормотала Стефани.

— Ну что вы, для меня это удовольствие. Не каждый день встречаешь таких красивых женщин!

Попытка флирта была абсолютно откровенной. Он все еще продолжал держать ее руку в своей, и Стефани чувствовала, как мысленно он беззастенчиво ее раздевает. После неловкого замешательства она, кашлянув, сделала шаг назад.

— Пожалуйста. — Он выпустил ее руку. — Давайте сядем.

Взяв Стефани под локоть, он подвел ее к ближайшему столику с той знаменитой элегантностью, с которой он управлял самыми известными оркестрами мира. Стефани опустилась на любезно подвинутый стул. Маэстро сел напротив.

Она слишком поздно осознала, что ее провели. Он усадил ее так, что солнце било прямо в глаза. Ей уже не удастся следить за его реакцией, уловить тончайшие оттенки выражения на его лице. Еще раз ей пришлось напомнить себе: будь бдительна!

— Позвольте предложить вам кофе? — спросил маэстро.

— Да, спасибо. — Стефани отчаянно пыталась не щуриться.

Он обернулся к фрау Людвиге.

— Два кофе, фрау Людвига.

— Да, маэстро, сейчас.

Фрау Людвига тотчас же направилась в дом. Детлеф фон Олендорф медленно положил ногу на ногу.

— Итак, фрейлейн? — произнес он тихо.

Кофе, приготовленный из свежесмолотых зерен, был крепким и ароматным. Стефани отметила про себя, что это скорее кофе по-турецки, нежели по-венски. Поставив на стол тончайшую чашечку китайского фарфора, Стефани промокнула губы льняной салфеткой. Ни она, ни маэстро, который все еще допивал свой кофе, не притронулись к пирожным, которые подала фрау Людвига. Сладкоежка, впрочем, нашлась — оказавшуюся тут муху явно привлекла густая глазурь пирожных.

— Последний раз я видел Лили в сорок девятом году. — Его чашка наконец звякнула о блюдце.

— Вы точно помните?

— Разумеется. К тому времени Лили уже стала леди Хью-Коукс, и ее муж был очень влиятельным человеком. Видите ли, фрейлейн Фишер, после войны союзники некоторое время запрещали мне выступать. Именно сэр Кеннет уладил все это дело и организовал мне работу — первую после войны. Это было в сорок седьмом. — Олендорф помолчал. — Я отчетливо помню все, что связано с Лили и сэром Кеннетом. Я обязан им всем, чем обладаю сегодня. Власть. Известность. Богатство. — Он повел рукой. — Всем этим я целиком обязан им.

— Достаточно обязан, чтобы помочь Лили исчезнуть? — тихо спросила Стефани.

— Простите? Боюсь, я не совсем вас понял, фрейлейн.

— Значит, вы не верите, что она все еще жива, что ее смерть была инсценирована?

Он подался вперед.

— Что вы хотите сказать, фрейлейн?

— Я ничего не хочу сказать. Я просто спрашиваю, не встречались ли вы с Лили Шнайдер после сорок девятого года?

Олендорф сложил руки на столе. Она слышала его дыхание, которое вдруг стало частым и тяжелым.

— Не хотите ли вы сказать… нет, это невозможно. Лили умерла. Я присутствовал на ее похоронах. Что дает вам основания намекать, что она жива?

— Потому что у меня есть некоторые доказательства…

— Доказательства! — перебил Олендорф, воздев руки к небу. — Боже мой! Неужели вы не понимаете, что, будь она жива, я бы первый знал об этом? Разве вам не известно, что мы были самыми близкими друзьями? Музыка сблизила нас больше, чем любовников. — Он откинулся назад, не отводя от Стефани глаз. — Никто из нас и шагу не ступал, не получив согласия другого. И вы говорите о доказательствах?

Стефани не отвечала. Положив ручку и блокнот, она потянулась за портфелем. Взяв его на колени, она достала оттуда портативный магнитофон.

— Пожалуйста, фрейлейн, — Олендорф махнул рукой в сторону магнитофона. — Надеюсь, вам сообщили, что интервью не может быть записано на пленку.

— Конечно, маэстро, — успокоила его Стефани. — Я только хочу продемонстрировать вам свое доказательство.

— Очень хорошо, — кивнул маэстро.

Стефани вспыхнула, почувствовав его снисходительную улыбку, и резко нажала на кнопку «пуск».

Сначала была тишина, потом послышалось шипение. За ним последовали неотчетливые голоса, а затем тихие звуки фортепиано. Через шесть секунд Стефани выключила магнитофон.

— Вы узнаете пианиста, маэстро?

— Да-да, — ответил раздраженно Олендорф. — Губеров. Скорее всего, он: это его манера. Знающий человек сразу определит, что у него ограниченная подвижность пальцев, вызванная артритом.

— Браво, маэстро! — прошептала Стефани.

— Фрейлейн, для чего все это?

— Через минуту вы поймете, обещаю.

Снова раздались звуки фортепиано. И внезапно звенящий хрусталем голос, чистый, как только что выпавший снег, запел:

— Лили? — хрипло прошептал Олендорф. — Не может быть.

Стефани не отрывала от него глаз. Он сидел совершенно неподвижно. Она видела, как краска уходит с его лица, она почти ощущала пронзившую его физическую боль. Но она никак не ожидала того, что случилось потом.

Внезапно его рука вылетела вперед. Магнитофон, сбитый ударом его кулака, полетел на пол. Она попыталась поймать его, но не успела. Магнитофон упал на каменный пол, однако продолжал свое:

Олендорф вскочил так резко, что его стул, отлетев, опрокинулся.

— Остановите! — прошептал он. — Боже мой! Остановите, перестаньте, прекратите. — Он зажал ладонями уши.

Стефани не сводила с него пристального взгляда.

— Это она? Это Лили?

— Остановите эту чертову машину! — закричал Олендорф.

Стефани откинулась на спинку стула. Теперь, когда он передвинулся со своего места, ей хорошо было видно его лицо — искаженное, вновь красное от ярости, оно было страшным.