Изменить стиль страницы

— Вас удивляет, граф, моя внешность. Если бы я встретил по дороге какой-нибудь монастырь, то не рискнул бы беспокоить вас. Монахи обязаны заботиться о бедных. А сомнения нет, я самый бедный из числа всех тех, каких они могли принимать за последние годы.

Граф Каспар д'Эспиншаль умел при желании быть кротким и любезным. Он пожал загорелую руку гасконца и пригласил его сесть в кресло.

— Сделайте одолжение, садитесь, господин кавалер. Я готов принять всякого гостя, которого Господь пошлет мне, а самых бедных принимаю еще охотнее, так как они нуждаются в моем гостеприимстве.

— Гм! Гм! — проворчал капеллан. — Какие золотые речи говорит этот хитрец. Безбожник говорит о Боге, точно он верующий.

— Мальсен! — приказал граф. — Пусть прислуга поставит прибор гостя возле моего и распорядись, чтобы не забыли его слугу.

— Этот-то нищий — кавалер, — заворчал капеллан. — Что за физиономия! Какие лохмотья! А эта рапира… Ручаюсь, он охотно поменял бы свою рапиру на кухонный рожон, только бы на рожон насадить поросенка или каплуна.

И перелистывая, только для вида, листки своей Библии, набожный патер старательно изучал все недостатки одежды бедного кавалера Телемака де Сент-Беата.

Мальсен, выходивший исполнять приказания, возвратился в залу и доложил громким голосом:

— Ваше сиятельство! Ужин на столе.

Каспар д'Эспиншаль поспешно встал и пригласил гостя в столовую, меблированную в строгом готическом стиле средних веков.

Стены столовой были покрыты деревянными панелями и вырезанными по ним сценами, как это было в обычае трудолюбивого и кропотливого времени средних веков. Где не было резьбы, там на стенах висели щиты, мечи и трофеи охоты.

Целый угол был занят громадным дубовым буфетом; лампы, поставленные на буфет, освещали великолепное серебро, наполнявшее буфет.

На противоположной стороне, между двумя овальными окнами с разрисованными стеклами, висела картина итальянской школы, изображающая пир Валтасара. Впечатление, производимое этой картиной, поистине было поражающее, приняв в соображение нравы гостей, обычно пирующих в столовой графа Каспара д'Эспиншаля.

Гасконца несколько ошеломило суровое великолепие этой комнаты. Следуя молча за графом, он скорее упал, чем сел на показанное ему место. Даже неудовлетворенный аппетит, сильно докучавший ему перед этим, пропал. Он чувствовал смущение, которого не в силах были разогнать любезность и добродушие графа, ласково на него посматривавшего.

Ужинало только трое: граф, капеллан и Телемак де Сент-Беат. Мальсен, не садившийся за стол с прислугой, был тем не менее изредка приглашаем к столу господина; он исполнял, кроме обязанности интенданта, еще кравчего и виночерпия.

Не будучи подозрительным, Каспар д'Эспиншаль вполне доверялся, однако, только Мальсену — старому слуге, которого умирающая мать поручила ему, как человека верного и преданного, но исполненного дурных наклонностей.

Все, что видел кавалер Телемак де Сент-Беат, все это удивляло его. Рассказы Бигона повторялись в его воображении, и он присматривался пытливым глазом к лицам графа, его капеллана и мрачного интенданта.

Монах-капеллан держал себя за столом очень скромно. Едва несколько капель вина окрасили воду в его стакане; из кушаний он выбирал куски самые плохие и притом самые маленькие.

Гасконца удивляла эта умеренность. Он приписывал поражающее ожирение достойного капеллана просто благословению небес, когда сравнивал его с виденной им умеренностью в пище и питье.

При начале второй перемены монах объявил, что уже сыт, и попросил позволения удалиться. Граф позволил; капеллан набожно перекрестился, прочитал молитву и, пожелав хозяину и гостю покойной ночи, удалился с величием и серьезностью на лице.

Каспар д'Эспиншаль остался за столом один с гостем.

— Черт побери! — воскликнул он. — Уж не дали и вы, кавалер Телемак де Сент-Беат, подобно этому лицемерному монаху, обещания воздержности и умерщвления плоти? Или вы опасаетесь отравы за моим столом?

Гасконец покраснел.

— Я люблю веселых собеседников, — продолжал граф, — а вы, как я вижу, даже не коснулись этой головы кабана и этого жаркого из серны, еще нынче бегавшей в лесу.

Ободренный шуткой, Телемак де Сент-Беат подал свою тарелку слуге. Но граф не допустил этого и лично наложил кушанья гостю.

Кавалер Телемак де Сент-Беат поблагодарил улыбкой и прибавил:

— Когда я подъезжал к замку, правду сказать, голод порядочно мучил меня.

— И смущение уничтожило аппетит. Но застенчивость и боязливость, кажется, вовсе не обычные качества у вас, гасконцев.

— Я еще не успел превратиться в настоящего гасконца.

— Черт возьми, мой любезный гость. Кушайте и пейте досыта, а потом расскажите, какому чуду мы обязаны видеть дворянина, подобного нам, блуждающим по свету, и притом в таком плохом виде?

Слова эти были сказаны так любезно, взор графа был так ласков, что гасконец почувствовал себя очарованным.

— Следует сознаться, — ответил он, кланяясь, — вы, граф, так любезны, что было бы просто неучтивостью с моей стороны не удовлетворить ваше любопытство.

И кавалер Телемак де Сент-Беат принялся есть и пить с такой охотой и аппетитом, что д'Эспиншаль, в восторге, едва мог поддержать компанию своему собеседнику.

V

Во все продолжение ужина граф очень пристально изучал лицо своего гостя; ему казалось, будто это лицо напоминало что-то знакомое; что он знает кого-то очень похожего на гасконца. Гость возбуждал в нем сильнейшее любопытство, и он неутомимо подливал и подливал кавалеру вино, так что под конец Телемак де Сент-Беат, хотя и любивший выпить, начал сознавать могущие грозить в будущем неудобства продолжать ужинать с такими возлияниями.

Когда подали десерт, кавалер Телемак де Сент-Беат успел совершенно овладеть своими мыслями. Он улыбался графу и показывал при этом два ряда острых белых зубов, похожих на зубы рыси. Глаза его горели, а щеки покрывал яркий румянец. Заканчивался ужин, гость и хозяин казались друг другу давними знакомыми.

Но болтливее гасконец все же не сделался. Он был очень хитер и осторожен. Несчастья образовали его характер и научили, как и когда следует уметь господствовать разумом над чувствами и сердцем.

Обдумав хорошенько, он пришел к заключению, что ничто не мешает ему, в благодарность за оказанное гостеприимство, рассказать любопытные подробности своей истории. Рассказ свой он начал следующими словами:

— Нас на свете двое: я и сестра моя. Мать умерла, когда родилась сестра, которая, разумеется, гораздо моложе меня. Ей всего двадцать первый год, тогда как мне двадцать шесть. Наш отец умер лет десять назад, и я затрудняюсь объяснить, какой смертью он закончил свою жизнь. Одни говорят, будто бы вепрь на охоте растерзал его; другие, более знакомые с обстоятельствами, что покойный де Сент-Беат, проиграв все свое состояние в карты, сам пробил себя собственной шпагой. Не подлежит сомнению одно: он оставил меня и мою сестру в нищете. Семнадцати лет отроду я поступил пажом к графу д'Аргель. Он жестоко бил меня и довел до такой степени, что однажды я сам отколотил его. За это меня выгнали со службы.

Впоследствии я сознал всю справедливость правила, по которому бедному дворянину, ведомому судьбой, мудрость советует не быть очень чувствительным на удары и гордым относительно непременной отдачи долга, например, излишне полученных палок.

Рассерженный граф д'Аргель мстительно преследовал меня, и благодаря его угрозам в целом Аргеле никто не хотел подать мне, умиравшему с голода, куска хлеба.

Что было делать? Думал я с первого начала поступить в военную службу, но, увы! у меня именно недоставало пистолей, чтобы добраться в Перпиньян, Тулузу или Байонну, где были королевские офицеры, могущие принять меня в армию.

Кроме того, меня еще обманывала надежда выиграть процесс, лет двадцать назад начавшийся между моей фамилией и родом графов Монтолен. Выиграй я это дело, мне досталось бы такое имение, при помощи которого я мог бы просто смеяться над графом д'Аргель и над всеми палками, произрастающими в его обширных лесах.