– «Зверь-два», на трех тысячах повторяем. Давай, Коля, вперед, я прикрою.

– Понял, командир, – голос у него вроде бы спокойный. Я его понимаю. У него ведь на правом пульте тоже успокаивающе горят одиннадцать маленьких зелененьких огоньков. Простейшая телеметрия, а насколько все для нервов проще. Это значит, что все остальные самолеты нашей третьей эскадрильи где-то здесь рядом, в воздухе, и серьезных повреждений не имеют. Искать их, крутя головой на триста шестьдесят градусов, некогда. Скорость понемногу падает, и оглядываешься назад каждые сорок секунд. Иначе можно не успеть засечь истребитель противника, пристраивающийся тебе в хвост.

Николай сваливается на крыло и ныряет вниз. Теперь я цепляюсь сзади к нему. Стрелка вариометра (Вариометр – указатель вертикальной скорости) падает до упора, а обе стрелки высотомера крутятся против часовой все быстрее. Длинная вообще мелькает как сумасшедшая. Вывод из пикирования. Перегрузка сначала мягко, а затем все сильней наваливается на тело. Выскочивший откуда-то «спит» пытается развернуться в нашу сторону, но не успевает. На снижении наши «Яки» набрали все те же восемьсот кэмэ в час. Попробуй догони! Стараюсь боковым зрением фиксировать все, что творится вокруг. В воздухе минимум два десятка белых куполов. Будем надеяться, что противник. В моей эскадрилье пока потерь нет. Зеленые огоньки на правом пульте успокаивающе подмигивают. В эфире крики, команды и мат. Второй эскадрилье и командному звену явно несладко приходится. На обоих оружейных контейнерах Колиной машины звездочками вспыхивают огни реактивных двигателей НУРСов. Ракеты пошли. Опять идем вверх. Очень высоко, наверное, свыше десяти тысяч метров, замечаю белую полосу инверсионного следа. Вот кто навел нас на фашистов. Высотный разведчик с локатором. Сейчас его кинокамера с длиннофокусным объективом фиксирует весь бой на мелкозернистую пленку. Все наши действия и все до одной ошибки.

На высотомере три тысячи. Я опять занимаю место впереди. Третий заход. Земля стремительно приближается. Вывод, прицеливание, пуск и набор. После пятого захода пустые контейнеры НУРСов сваливаются. Управление машиной становится ощутимо легче. После шестого освобождается от лишнего теперь груза и машина моего ведомого. Осматриваюсь. Реактивные снаряды неплохо проредили «лапотников», но их еще много. Ну что ж, пришло время пушек. Переключаю тумблеры управления оружием.

– Третья, все освободились? – запрашиваю я своих ребят.

Оказалось, не все. Это мы с Николаем оказались такие быстрые. Остальные только собираются на шестой заход. Ладно, пока нужно понять, что делается вокруг. Часть «спитфайров» смогла оторваться от боя со второй эскадрильей и заняла позиции под строем бомбардировщиков. Последние уже поняли, что плотные порядки позволяют нам одним залпом НУРСов сбивать сразу два-три «лапотника», и разомкнулись. То, что сейчас надо! Теперь им сложнее прикрывать друг друга огнем своих 7,92-миллиметровых пулеметов. «Лапотники», они ведь двухместные. И стрелки в них очень неплохо защищают заднюю полусферу. Точнее, верхнюю ее часть. А снизу их сейчас пытаются прикрыть «спиты». Здесь все дело в плотности оборонительного огня. Чем она выше, тем меньше вероятность успешного захода на такую огрызающуюся цель. Вывод? Пока не догадались заново сомкнуться, нам надо работать все на тех же вертикалях прямо внутри строя «штук» (Sluka – сокращение немецкого термина Sturzkampfflugzeug – «Пикирующий боевой самолет). Вот только столкнуться со своими можно в такой круговерти.

Третья. Я – «Зверь». После израсходования НУРСов все на «спитов». Повторяю, все на «спитов». Как поняли? Доложить.

Поняли правильно.

Коля, прикроешь мне спину от «спитов». Я тебя постараюсь предупреждать обо всех моих действиях. Начали. Задний «лапотник» первой… – только хотел сказать – девятки, но, увидев, что их всего четыре, на ходу поправился: – группы.

Намечаю на глаз траекторию и ныряю вниз перед самым носом третьей шестерки «юнкерсов». Проношусь под второй и с ходу пристраиваюсь к замыкающему бомбардировщику первой группы. Отреагировать его стрелок не успевает. Короткая очередь, и экипаж «штуки» разорван на куски снарядами моих пушек. Вниз! Иначе нарвусь на пулеметы впереди летящих «лапотников». Слишком быстро мы с ведомым выскакиваем далеко вперед, запоздалые очереди передних пушек «юнкерсов» нас даже задеть не могут. Почему все так стремительно? Я ведь чуть не воткнулся в бомбардировщик, чей экипаж я расстрелял. Элементарный расчет. У меня было около семисот семидесяти километров в час. У «штуки» крейсерская скорость двести семьдесят. Теперь понятно, почему мы их делаем как стоячих. Полтысячи кэмэ в час разницы. А если?…

«Зверь-два», пробуем «ножницы» начиная с задней группы «лапотников». Как понял?

Работать, как по конусу?

Именно!

Молодец! Быстро соображает. Позавчера я показывал всей эскадрилье, как можно догнать цель, идя сбоку от нее. Потом на скольжении доворачиваешь и почти в упор стреляешь. Мы проносимся подо всей вражеской армадой встречным курсом на высоте метров шестьсот. Боевой разворот с набором высоты и наша пара сзади всей фашистской группировки. Я успел отдать команду своим орлам работать по истребителям противника. Так, Коля влево, я вправо. Наши «Яки» рисуют встречные синусоиды. На максимальном размахе обходя построения «юнкерсов», даю крен и ручку чуть на себя. Машина на сумасшедшей скорости мчится параллельно боковой «штуке», но под углом градусов в двадцать к траектории полета. Каким-то шестым чувством успеваю поймать момент, когда неповоротливая туша «лапотника» перекрывает сразу все кольца прицела. Очень короткая очередь и «юнкере», получив несколько снарядов с дистанции сорок метров, сыпется вниз. Промазать с такого расстояния невозможно. Но я этого уже не вижу. Строго дозированное движение ноги, и скольжение превращается в вираж. Чуть приподняв капот, пропускаю под собой Николая и перекладываю рули вправо. Наши самолеты, как кончики ножниц – разошлись, сошлись и опять расходятся. Спокойно успеваю выбрать цель, поставить машину в нужное положение, нажать гашетку и плавно уйти под ведомого. На очередном заходе мы «отстригаем» каждый по одному «лапотнику». И ни одна сволочь на «спите» не в состоянии даже успеть прицелиться в нас. Подходя к передней паре «юнкерсов», я вижу, как они сбрасывают с горизонта бомбы на пустое поле, спеша избавиться от бесполезного теперь груза, и разворачиваются назад. Успеваю пристроиться к одному и нажать гашетку. Но пушки почему-то молчат. Очень неприятное ощущение. Как будто голый в толпе народа. Бросаю взгляд на счетчики боеприпасов. На индикаторах всех трех пушек нули. Ручку на себя – и осмотреться. Пикирующие бомбардировщики беспорядочно выкидывают бомбы и разворачиваются назад.

На правом пульте у меня только десять зеленых огоньков. Один горит желтым. Ну хоть не красный, и то хлеб. Четвертый номер поврежден.

«Голубь-два», что у тебя? – запрашиваю я по радио.

Радиатор «спит» разворотил, – слышу я ответ Лехи Устименко, – его Ваня успел приголубить.

Еще хохмит! Значит, не все так плохо. Но когда вернемся на аэродром, я этому хохмачу втык сделаю. Подставился, паразит, под противника.

Курс сто, РУД до упора и тяни вверх. Набирай высоту, пока мотор не заклинил.

Без воды в системе охлаждения двигатель выдержит минуту. В лучшем случае – две.

Уже тяну, – отвечает ведомый Голубева.

Где он? Это только кажется, что в небе так легко найти друг друга. На голубом фоне все далеко идущие самолеты – черные точки. Только подойдя ближе, можно определить, кто есть кто. Вот он, мой Лешка! За «Яком» тянется струйка дыма? Нет. Это пар. Двигатель теряет последние остатки воды. След исчезает, но тут же появляется вновь. Только уже не белый, а черный. В перегретом моторе горит масло. Но вот и он кончился. «Бобик сдох», как любит выражаться сам Леха. Высота четыре шестьсот, вижу я на приборе, пристраиваясь сзади к «Голубю-один», который охраняет своего ведомого. Устименко должен с запасом пропланировать отсюда до линии фронта. Аэродинамическое качество у наших истребителей очень приличное. Снаружи самолет вылизан, как гоночная машина. Как следствие, мы с этой высоты и без двигателя очень далеко можем планировать.