— Хорошо, Ник. — Он закончил мять мои ребра, и теперь, наклонившись, направил мне в глаза яркий свет.

— Где вы живете?

— Здесь, — сказал я, понимая, что это не ответ, как вдруг новая боль, внезапно слившись со старой, охватила все мое тело, заставив меня выгнуть спину. Рука врача метнулась к капельнице, и я уже знал, что за этим последует. Но мне еще рано было впадать в сон, сперва я должен был выяснить, насколько я изувечен. Я сделал попытку протестовать, но язык не слушался меня. Я видел, как нахмурилась сестра, и хотел успокоить ее — дескать, я прошел через худшее, гораздо худшее, но в этот момент провалился в знакомый темный и мягкий колодец наркоза.

Мне снилась «Сикоракс». Ночью, когда разрезаемые яхтой волны блещут фосфоресцирующими искорками, я часто бросал штурвал и шел на нос, к самому бушприту. Там я поворачивался лицом к яхте и разглядывал ее, будто со стороны. Мне часто мечталось об этом, только в мечтах у меня были здоровые ноги. И сейчас, во сне, я стоял у бушприта и любовался изяществом своей яхты, разрезающей густые морские волны, оставляя за кормой переливающуюся дорожку.

Вот так, наверное, мы поплывем с ней когда-нибудь в вечность, разрезая сверкающие воды, подгоняемые ночными ветрами и полностью, полностью свободные...

* * *

«Сикоракс» была задумана как игрушка для богача, но строили ее мастера, имевшие дело лишь с рыбачьими баркасами, и она вышла похожей на смэк[2], этакий бриксхемский мул со скошенной кормой, тупым носом и гафельным вооружением.

Конструкция была старой, проверенной не одним поколением людей, которым приходилось плавать через опасные Западные проходы. Сделанная на совесть, яхта имела сугубо функциональный вид, ничего лишнего. Единственными ее украшениями служили элегантный тахометр, крепящийся на консоли, и искусно выточенные детали такелажа.

Первого владельца яхты не интересовала скорость, он хотел иметь судно для длительных путешествий, способное выдержать любую бурю.

Пять чудесных лет прожила «Сикоракс», а потом грянула Великая депрессия. Богатый владелец избавился от яхты, и вплоть до 1932 года она каждый сезон переходила из рук в руки — одних не устраивала ее тихоходность, для других она была чересчур дорогой в эксплуатации. «Сикоракс» постарела, ее металлические детали потускнели, паруса разорвались, краска пооблупилась, но медная обшивка служила исправно и в трюмах было так же сухо, как в год постройки.

К середине тридцатых яхта превратилась в трудягу. Все ненужное с палубы убрали, оставив лишь тесную капитанскую каюту в кормовой части, у грот-мачты. Длинную скошенную корму укоротили, и та стала совсем квадратной. Сняли бизань, и от этого яхта сделалась похожей на какое-то морское чудище. Но несмотря на все неприятности, она была упряма, как дьявол, — да и правда, было в ней что-то дьявольское. Ее название сменили, и хотя это считается плохой приметой, под именем «Девица Паулина» она благополучно отработала пять навигаций в качестве базы для глубоководного лова.

Война положила конец ее карьере. Яхту бросили на песчаном берегу в Доулиш-Уоррен, оторвали окислившуюся обшивку, а с киля сняли свинец. Солдаты превратили ее в мишень для стрельб, черновая обшивка покоробилась, сквозь нее сочилась дождевая вода, и дубовый остов начал подгнивать.

Мой отец набрел на заброшенную яхту в шестидесятых годах. В то время он был на взлете и делал так много этих чертовых денег, что не знал, куда их девать. Он разбогател на лизинговых операциях на лондонском рынке недвижимости и мог позволить себе иметь «роллс-ройс», парочку «ягуаров», три «мазератти» и два гоночных катера «Николсон», которые были пришвартованы на реке возле его дома в Девоне, где я и родился. Помимо этого у отца имелись дома в Лондоне и Беркшире, а также квартира с видом на залив в Сан-Тропезе. По неясным причинам мой папаша воспылал мечтой пополнить свою флотилию чем-нибудь антикварным. Он вообще обожал все броское — быстрые машины, ярких женщин и чтобы дети непременно учились в Итоне. Мой старший брат, когда учился там, носил какой-то экстравагантный жилет, меня же, к моему великому облегчению, туда даже не приняли. Я был слишком глуп и ленив, и меня отправили в интернат для тупиц, где я в полнейшем невежестве счастливо проводил время.

Меня интересовали только корабли, и в те длинные летние каникулы перед отъездом в интернат я помогал восстанавливать «Сикоракс» на том же месте, где она впервые сошла со стапелей. Мой отец, в точности как первый хозяин яхты, приказал не жалеть средств. Она должна была обрести былую красоту.

Корпус яхты реставрировали любовно и с почти утерянным ныне мастерством. Я помогал конопатить и смолить остов судна и привык к шедшим словно из глубины веков ударам деревянного молотка, которые эхо разносило по всему заливу. Мы обмазывали корпус дегтем, обклеивали бумагой, а поверх клали медь, так что он засверкал у нас как золотой. Мы вновь удлинили корму, чтобы разместить бакштаги для новой бизани, заново покрыли палубу тиком и соорудили еще одну каюту, в которой старательно установили всякие приборы, собранные отцом.

Для мачт мы тщательно отобрали ели из северной части леса, чтобы сердцевина дерева шла строго по оси, а не смещалась бы в сторону солнца, как у деревьев в южной части. Я помогал обтесывать стволы, пока те не превращались в абсолютно гладкие и блестящие мачты. Мы пропитывали новое рангоутное дерево льняным маслом и парафином, а затем покрывали его слой за слоем лаком. До сих пор, закрывая глаза, я вижу готовую грот-мачту, лежащую на подпорках, поблескивая на солнце, прямую, как портняжная линейка.

Сшили новые паруса, пропустили через них шкоты, отполировали керосиновые лампы — и вот на стапеле Девонского дока вновь ожила яхта. На новом транце выгравировали ее прежнее имя — «Сикоракс» и буквы позолотили. Дизель установили в «брюхе» кормовой части, и наконец настал день, когда яхту подняли на тросах и спустили на грязную воду дока. Ее еще нужно было оснастить, но я смотрел, как яхта покачивается на приливной волне, и поклялся себе, что, пока я жив, она будет моей.

Отец не мог понять моей любви к «Сикоракс». Сам он, как только ее спустили на воду, утратил к ней всякий интерес. Безусловно, по части внешнего вида яхта не имела себе равных, но в то же время она не была тем тихоходным послушным судном, о котором мечтал мой родитель. Ему нужна была лоханка, на которой можно было бы расслабиться с девушками в ленивые часы заката, а «Сикоракс» была чересчур своенравна. Она умела стойко противостоять морским ветрам, но киль ее был слишком велик для спокойных прогулок по реке. Отец продал бы судно, но не в его правилах было расставаться с красивыми вещами, а «Сикоракс» была потрясающе красива, и отец пришвартовал ее рядом с домом, чтобы яхта служила садовым украшением. Иногда мой папаша запускал мотор и совершал небольшие прогулки вверх по реке, но поднимать на яхте паруса любил только я. Мы с Джимми Николсом выводили ее в море, навстречу большим волнам, идущим с Атлантики. Она могла и взбрыкнуть, но, по словам Джимми, лучшей яхты еще не сходило с девонских стапелей.

— Она упрямится, только когда ты пытаешься подчинить ее, — говорил мне Джимми со своим ирландским акцентом. — Положись на нее, и она тебя не подведет.

Через шесть лет после того, как «Сикоракс» вновь была спущена на воду, я собрался в армию. Ярость моего отца не имела границ.

— Черт побери! — возмущался он. — В армию?! — и добавил с ноткой надежды в голосе: — В гвардию?

— Нет, не в гвардию.

— Тогда почему же не на флот, черт возьми? Ты же так любишь море, или я не прав? По-моему, это единственное, что тебя занимает. Море да бабьи юбки.

— Мне не нравятся большие корабли.

— Ты растрачиваешь жизнь впустую!

Я был лишен особых способностей, но отец считал, что я мог бы зарабатывать на жизнь, будучи банковским служащим, или брокером, или прибегая к каким-нибудь иным завуалированным формам воровства, в чем он сам и мой старший брат так поднаторели.

вернуться

2

Смэк — одномачтовое рыболовное судно.