Наконец она сделала над собой усилие и отвела взгляд. Наверняка это очередной еретик, принявший идеи лютеранства, и уже сегодня вечером его душа вернется к Господу. Герцогиня искренне надеялась, что Всевышний будет милостив к этому несчастному.

Гаспар де Осуна смотрел на женщину, даже когда та отвела взгляд. Он не знал, кто она, хотя, судя по тому, что женщина занимала одно из почетных мест, она была довольно важной персоной. Кроме того, весь ее облик свидетельствовал о том, что перед ним представительница одного из древних аристократических родов. На это указывали и ее отточенные сдержанные движения, и смешанное выражение высокомерия и снисходительности, застывшее на ее лице.

Наконец он тоже перестал ее разглядывать. Ему было скучно и обидно, что последний день его жизни проходит столь бессодержательно. Поначалу все происходящее вызывало у него определенный интерес, но вскоре он перестал слушать, что говорили на помосте. И начал развлекаться, озираясь по сторонам.

Его интерес к аутодафе несколько оживился, когда на помост начали подниматься реформисты. По крайней мере, это были культурные и просвещенные люди, способные отбивать нападки своих обвинителей, вызывая бурную радость толпы. Гаспар смог убедиться, до какой степени эти люди верят в истинность отстаиваемых ими идей. Ни один из них не отрекся от своих убеждений, а Мария Боркес и вовсе заявила, что Лютер пролил свет на истинную доктрину христианства, которая на протяжении многих веков пребывала в забвении, и попыталась подвигнуть своих обвинителей к раздумьям и обращению в лютеранство.

Особенное впечатление на Гаспара произвел Хулиан Эрнандес, более известный как Хулианильо. В отличие от остальных реформистов Хулиан не был образованным человеком. Зато он был бесконечно предан своим убеждениям. Это был маленький горбатый человечек, с большим трудом изъяснявшийся по-испански. Он жил и работал в Нидерландах и на протяжении многих лет тайно привозил в Севилью запрещенные Церковью книги для членов местной лютеранской общины. Он лично привозил их из Германии, Швейцарии или Нидерландов, пряча в бочонках для вина или под видом товаров, навьюченных на спины лошадей. В Севилье он выгружал их в доме Понсе де Леона или отвозил в монастырь Сан-Исидро, приор которого обратил в протестантизм всех своих монахов.

Когда тот самый приор по имени Гарсия Ариас поднялся на помост, на площади воцарилась тишина, как и в момент появления Хуана Понсе де Леона. Приор — человек аскетической наружности с белыми от рождения волосами и бровями — был также известен как Белый Падре. Он продемонстрировал презрение к самому судилищу и тем, кто его чинил, и без малейших колебаний предложил поскорее покончить «со всем этим».

— Я не знаю, ценят ли свое время ваши милости, но мое время представляет для меня определенную ценность, — заявил он.

Во время короткого перерыва в аутодафе Гаспару де Осуне и остальным осужденным предложили чашку воды, кусок хлеба и нечто, что могло сойти за колбасу.

В три часа судьи вернулись на помост, и аутодафе возобновилось. Ювелир понял, что скоро дойдет очередь и до него. Большинство тех, кто его окружал, а именно члены храма Нового Света, уже побывали на помосте.

Последним из них стал брат Хуан де Леон, также монах из Сан-Исидро. На возвышение его занесли на руках, потому что сам он на ногах не держался. В тюрьме Гаспар слышал о том, что его задержали в Нидерландах, откуда он собирался бежать в Англию. Его подвергли пыткам и привезли в Испанию, предварительно надев на него кляп, который так ни разу и не сняли за долгую дорогу. В Севилье его бросили в подземелье дворца Трианы и снова пытали. От других заключенных Гаспар узнал, что бедняга таки ускользнул от инквизиции — он сошел с ума.

Кого он за весь день так ни разу и не увидел, так это Диего Рамиреса, и объяснения этому странному факту он не находил. Входя утром на площадь, он не сомневался в том, что доминиканец никому не уступит место главного действующего лица на этой жуткой литургии. Тем не менее, его там не оказалось. Инквизиторы по очереди зачитывали обвинительные заключения и объявляли приговоры. В наиболее важных случаях слово брал великий инквизитор Фернандо де Вальдес, но Диего Рамирес так и не появился. Гаспар де Осуна успел узнать этого человека, и теперь не сомневался, что его отсутствие может объясняться только из ряда вон выходящими причинами.

Ювелир ждал аутодафе в камере. О нем, казалось, забыли, и он успел усомниться в том, что предстало его взгляду, когда он лежал на пыточной скамье. Была ли происшедшая на его глазах трансформация реальной или стала плодом воображения его затуманенного страданием мозга? Тем не менее в его ушах продолжали звучать слова Диего Рамиреса.

— Пора тебе узнать, с кем ты имеешь дело, — произнес он.

И тут его уши удлинились, лицо покрылось жесткими волосами, ноздри расширились, а губы раздвинулись в зловещей ухмылке, обнажив острые клыки.

Но хуже всего были его глаза. Они налились кровью, радужная оболочка окрасилась в ярко-желтый цвет, а зрачки обрели форму черных миндалин…

Сидя на жесткой скамье в ожидании приговора, Гаспар де Осуна снова вспомнил этот момент и усомнился в реальности увиденного. Разум твердил, что это невозможно, но сердце подсказывало, что страшное зрелище было правдой.

В отличие от Рамиреса второй участвовавший в пытке доминиканский монах, брат Альвар, на площади был. Он занял одно из мест, отведенных для членов инквизиции, и за все время так ни разу его и не покинул. Рядом с ним громоздилась кипа папок с досье, которые он откладывал в сторону, когда очередной преступник поднимался на помост. В его обязанности также входило соблюдение всех формальностей, предшествующих оглашению приговора. В результате такой активности брат Альвар выделялся среди остальных инквизиторов, и Гаспар даже предположил, что на него возложат чтение дел, расследованных его отсутствующим коллегой.

Он обратил внимание на то, что в стопке нерассмотренных дел папок осталось совсем мало. Было ясно, что где-то среди них находится досье, заведенное на него, Гаспара де Осуну.

Рядом с Альваром Пересом де Лебрихой сидел великий инквизитор. Время от времени они перебрасывались какими-то фразами. Фернандо де Вальдес обладал патрицианской внешностью, а его архиепископские одежды лишь подчеркивали элегантность и утонченность. Время от времени великий инквизитор вмешивался в ход аутодафе, и Гаспар был вынужден признать, что священник производит поистине величественное впечатление.

Тут Лебриха взял очередную папку и передал ее Вальдесу. Тот перелистал ее и обернулся к соседу. Склонив головы друг к другу, они о чем-то шептались.

Выслушав Вальдеса, брат Альвар поднял голову и обвел взглядом площадку с заключенными. Наконец доминиканец встретился глазами с ювелиром, и на его лице отразилось удивление. Видимо, он не ожидал, что Гаспар за ним наблюдает.

Не отводя глаз от Осуны, Лебриха осторожно коснулся локтя соседа и что-то пробормотал, указывая пальцем в сторону Гаспара. Вскоре взгляд великого инквизитора также устремился на ювелира. Темные глаза Вальдеса несколько минут пристально изучали заключенного из-под задумчиво сдвинутых к переносице бровей. Затем, как будто утратив к нему интерес, он погрузился в чтение дела, которое ему протянул доминиканец.

«… обвиняется в следовании иудаизму. Посему трибунал святейшей инквизиции приговаривает его к сожжению». Под документом стояли имя и подпись Диего Рамиреса. Более в материалах следствия, лежащих перед Фернандо де Вальдесом, ничего не было. В течение трех предшествующих аутодафе дней он вместе с севильскими инквизиторами изучал досье всех преступников, которые сегодня предстанут перед трибуналом. Его внимание еще тогда привлекло дело ювелира Гаспара де Осуны.

Фернандо де Вальдес был очень взыскательным и скрупулезным человеком. Он был свято убежден в том, что инквизиция является орудием, которое Господь вложил в руки людей для борьбы с теми, кто отходит от истинной веры. Он неукоснительно преследовал все, что хотя бы отдаленно отдавало ересью, вселяя страх как во врагов, так и в друзей.