— Разумеется, так будет лучше. Я говорю глупости. Но это не помешает нам обустроить твою комнату. Если ты когда-нибудь останешься там на ночь, я уже буду счастлива!

Эрмин взяла мать за руку. Они как раз поравнялись с монастырской школой. На последней ступеньке крыльца сидела Шарлотта. Между коленями у девочки был полотняный мешочек.

— Шарлотта! — позвала ее девушка. — Онезим не пришел забрать тебя?

— Нет. Мой брат получил новую работу в Робервале, там же, где и папа. Никто не может забирать меня в такое время. Мама говорит, что я перестану ходить в школу.

— Ни в коем случае! Знаешь, что я придумала? По вечерам я стану отвозить тебя домой на Шинуке. Ты будешь ездить верхом. А сейчас давай руку, и пойдем домой. Мама, ты не соскучишься без меня? Увидимся завтра. Я пообещала Бетти, что приготовлю ужин.

Молодая женщина отрицательно помотала головой. Она устала, и разговаривать не хотелось. Лора стояла и смотрела вслед Эрмин и Шарлотте, пока девочки не скрылись за углом домика священника.

«Сколько лет мне придется прожить в этом поселке, который скоро исчезнет с карты страны? — спрашивала она себя. — Ну почему Эрмин так хочется жить именно здесь? Похоже, она раз и навсегда решила провести свою жизнь в Валь-Жальбере, где нет ни врача, ни магазинов и скоро не будет даже церкви. А затем и монастырскую школу закроют. Как только вырастут последние ученики…»

Через неделю, после мессы, они снова вернулись к этому разговору. Эрмин вместе с Лорой пришли на службу. С другой стороны прохода сидели Маруа. Все вместе они занимали целую скамью: Жозеф в коричневом костюме и при галстуке, Симон — в синем, Элизабет, которая в этот день впервые вышла из дома после болезни, Арман и Эдмон.

Аббат Деганьон объявил об окончательном прекращении церковных служб с первого января 1931 года, чем очень огорчил своих прихожан.

На выходе из церкви Жозеф несколько раз повторил мэру, что много месяцев назад заподозрил, чем кончится дело. Бледная и исхудавшая, Элизабет смотрела и слушала с отсутствующим видом. Эрмин подошла и поцеловала ее.

— Тебе не следовало вставать, Бетти! Ты еще очень слаба. Скажи, ты не расстроишься, если я пообедаю у мамы?

— Нет, конечно. Тем более что ты разогрела нашу еду перед уходом. Я поем и снова лягу.

Они обменялись нежными понимающими взглядами, которые разбудили в Лоре ревность. «Но что я могу с этим поделать? Эта женщина и моя дочь столько пережили вместе! Они так близки, понимают и любят друг друга… Я же оставила ее годовалой крошкой и только теперь обрела вновь. Мы еще чужие друг другу».

Эта мысль приводила ее в отчаяние. Но Эрмин об этом не догадывалась. Она вернулась к Лоре и ласково ей улыбнулась.

— Я сильно проголодалась, мам. Наверное, всему виной сырость и холод. Погода скоро поменяется.

— Ты права, я тоже вся продрогла, — ответила молодая женщина. — Давай поскорее вернемся домой!

На обед Мирей приготовила курицу в сливочном соусе, картофельное пюре и яблочный пирог. Экономка любила повторять, что готовит на французский манер. Эрмин не видела большой разницы между ее яствами и блюдами, которыми кормила свою семью Бетти, однако помалкивала.

Лора попросила накрыть к обеду круглый столик в гостиной. Серебряные приборы и хрусталь сияли. Накрахмаленные и безукоризненно чистые салфетки были подобраны в тон скатерти.

— Можно подумать, что мы в «Château Roberval»! — весело заметила Эрмин. — По крайней мере, мне кажется, что твоя гостиная так же красива, как номер в отеле.

Они сели друг напротив друга, под люстрой с подвесками. Из кухни доносился грохот кастрюль.

— Мама, почему Мирей и Селестен обедают отдельно, даже когда меня нет?

— Им было бы неудобно сидеть со мной за одним столом, дорогая.

— Это странно, — сказала Эрмин. — Мне не верится, что ты была такой, как мы, когда родила меня.

— Что ты хочешь сказать этим «такой, как мы»?

— Как Бетти, мадам Мелани, Мирей… Простым человеком, у которого нет больших денег. Мне кажется, ты всегда была богатой. У тебя изысканные манеры, правильная речь… Даже меховая шубка, в которой ты пришла на мессу — я никогда не видела ничего красивее…

Уязвленная словами дочери, Лора нервно покусывала нижнюю губу.

— Эрмин, я прожила почти двенадцать лет в тени Фрэнка, который родился в очень состоятельной семье. Благодаря ему я многому научилась. Как тебе объяснить?.. Он показал мне другой мир, изменил меня. Я не смогу стать прежней Лорой. Хотя так ли велика разница между мною тогдашней и мною теперешней? В первый вечер, который мы провели вместе, я рассказывала тебе, что на родине, в Бельгии, я училась, да и твой отец получил хорошее образование. Я не могу говорить, как местные жители, потому что я иностранка. И не надо на меня за это сердиться, дорогая.

— Но я и не сержусь, мам, — поспешила заверить ее Эрмин, которую удивил сухой тон матери. — Бетти часто говорит, что сестры дали мне неплохое образование и привили хорошие манеры. Надеюсь, что тебе за меня не стыдно.

Мирей вошла в комнату, неся блестящую от жира курицу и блюдо с картофельным пюре. Она услышала последние слова девушки и не смогла удержаться от замечания:

— Ну как твоей матери может быть за тебя стыдно, Эрмин? Как только тебе такое в голову могло прийти? Ты состоишь из одних достоинств: милая, всегда готовая помочь, ласковая, скромная!

Лоре вмешательство экономки пришлось не по вкусу, и она сделала ей знак выйти. Потом спросила тихо:

— С каких это пор Мирей говорит тебе «ты»?

— С тех самых, когда я ее об этом попросила, — отрезала Эрмин. — Еще я просила, чтобы она перестала величать меня «мадемуазель». Это слишком помпезно. И поскольку я не могу познакомиться со своими дедушкой и бабушкой со стороны отца, я представляю себе, что моя бабушка — Мирей.

— А Селестен — дедушка? — с улыбкой спросила Лора. — Моя дорогая девочка, прости меня. Я знаю, что настроение у меня иногда быстро меняется, и не могу это контролировать. Думаю, это последствие многих лет амнезии. Один доктор из Монреаля объяснил, что механизм работы памяти очень и очень сложен. Я помню свою жизнь до брака с Жослином, помню жизнь в браке с Фрэнком Шарлебуа. Но иногда мне кажется, что во мне живут две разные женщины. И, если бы я тебя не нашла, думаю, в конце концов сошла бы с ума.

После этих слов пришел черед девушки кусать губы. Она нашла не один повод упрекнуть себя.

«Бедная мамочка, наверняка все это ужасно! Она не хочет жаловаться, но, конечно же, страдает от одиночества и оттого, что не может узнать правду о моем отце!»

Когда Мирей внесла теплый яблочный пирог, щедро политый сливками, Лора посмотрела на часы.

— Я пригласила Ханса на десерт. Он опаздывает. Это один из его недостатков. Вернее, единственный его недостаток, других я не вижу.

— Мама, я бы предпочла провести это время с тобой наедине. Если Ханс приедет, вы станете просить меня спеть или повторить арию из «Богемы».

— Тебе нужно выучить другие оперные арии к следующему лету. Я твердо решила представить тебя директорам театров. Потом, получив признание на родине, ты сможешь рассчитывать на контракты в Европе. Я мечтаю посетить Италию со своей любимой дочерью. Ты будешь петь в Ла Скалав Милане, мы побываем в Венеции… Быть может, возьмем Ханса с собой? Он будет аккомпанировать тебе на фортепиано. Вы уже привыкли работать вместе.

Эрмин вздохнула. Однако было видно, что слова матери не доставили ей удовольствия.

— Прошу тебя, дорогая, не хмурься! Я не хотела спешить с этим разговором, чтобы тебя не смущать, но это надо сделать. Я хочу поговорить с тобой о Хансе. Несколько дней назад я сказала тебе, что он в тебя влюблен. Это правда. Я задала ему прямой вопрос, и он ответил. Но он полагает, что ты к нему безразлична, что он тебе не нравится. Он молча страдает, хотя я пообещала, что поговорю с тобой о нем.

— Ханс очень милый, мама. Но я считаю, что он слишком взрослый для меня. Он годится мне в отцы!