— Это было сделано для твоего же блага, Эрмин! — попытался оправдаться Жозеф. — Я не был уверен, что эта женщина говорит правду. Так же думала и Бетти. Как я мог позволить, чтобы первая попавшаяся женщина, объявив себя твоей матерью, заговорила тебе зубы? Мне нужны были доказательства. Из осторожности…
— Что ж, теперь у вас есть доказательства, месье Маруа. И будет лучше, если вы сейчас же покинете номер, — холодно сказал директор.
Жозеф обвел взглядом комнату. Пальцы его сжимались, как когти хищника, готового схватить свою добычу. Увидев на угловом столике прекрасную китайскую вазу, он схватил ее и швырнул изо всех сил к ногам Лоры. Женщина не дрогнула.
— Я ухожу, но вам это просто так с рук не сойдет, — заявил он. — В этой стране есть законы, и они на моей стороне.
Рабочий вышел, в бешенстве хлопнув дверью. Висевшая на стене в рамке фотография озера Сен-Жан сорвалась с крючка и упала. Эрмин едва переводила дыхание. Предательство Элизабет и Жозефа Маруа взволновало ее до глубины души. По щекам ее катились крупные слезы.
— Мне очень жаль, что так получилось, дорогая, — шепнула ей Лора. — Я не могла больше молчать. Твой опекун кормил меня обещаниями, хотя теперь я думаю, что он не собирался их выполнять. Как не собирался говорить тебе, что я хочу с тобой увидеться.
Грум тихо выскользнул в коридор. Он видел и слышал достаточно. Директор жестом остановил его.
— Альбер, передай, чтобы в номер подали ужин на двоих. Мадам Шарлебуа скорее забудет о неприятном инциденте, наслаждаясь прекрасной едой в обществе своей очаровательной дочери. И принеси бутылку портвейна!
Лора поблагодарила его улыбкой.
«Было время, когда, повстречай меня этот любезный господин, он не дал бы мне и цента на хлеб, — с горечью подумала она. — Деньги слепят глаза, равно как и дорогая одежда, и драгоценности. А ведь все это не более чем блестящий фасад, за которым скрываются наши прегрешения и ошибки…»
Ханс подошел к Эрмин. Девушка не могла думать ни о чем, кроме постигшего ее разочарования. Она находилась в трех шагах от родной матери, однако это ее больше не радовало. Она сгорала от желания узнать, почему родители ее бросили, и в то же время жестоко страдала оттого, что сердце ее полнилось ненавистью к Элизабет и Жозефу.
«Они не имели права!» — бесконечно повторяла она про себя.
— Мадемуазель, прошу вас, сегодня вечером вы должны спеть, — обратился к девушке Ханс. — Я понимаю, что после всего случившегося это будет нелегко. Но ведь люди приехали издалека, чтобы вас послушать. Каждую субботу за столиком в первом ряду сидит пожилая женщина, она восхищается вашим талантом. Я знаю это, потому что говорю о своей матери. Вы станете великой артисткой, я в этом уверен. А артист всегда выполняет условия своего контракта, даже когда это стоит ему огромных усилий. Спойте хотя бы три песни!
Эрмин прочла в грустном взгляде пианиста искреннюю просьбу. Она показалась ей более убедительной, чем ее горе.
— Вы правы, я должна петь, — согласилась девушка. — Но я не хочу встретиться с опекуном в зале ресторана…
— Я вас провожу. Он не осмелится скандалить. Разумеется, если ваша мать позволит… — предложил Ханс.
— Если Эрмин хочет петь, я буду счастлива ее послушать. Я сяду на свое обычное место. У меня словно камень с души свалился!
Директор кивнул. Он готов был одобрить любое решение, лишь бы оно устраивало одну из его лучших клиенток.
— Мое предложение касательно ужина остается в силе, мадам, — напомнил он и галантно поклонился.
— Благодарю, но я сама оплачу ужин, месье, — ответила женщина.
Ханс сделал Эрмин знак, что пора идти. Девушка испуганно посмотрела на мать. Лора подбодрила ее сияющей улыбкой. Она последовала за своей дорогой девочкой и на этот раз не стала надевать шляпку с вуалью.
Во время недолгого перехода от номера Лоры к эстраде ресторана Эрмин в немногих словах описала все, что случилось, Хансу Цале. Пианист сумел внушить ей доверие.
— Кто бы мог подумать, что все так сложится! — вздохнул он.
Одобрительный шум послышался в зале, когда девушка вышла на маленькую сцену. Она была тронута тем, что ее выступления ожидали, и даже польщена. Пальцы Ханса пробежали по клавишам, двое скрипачей взмахнули смычками, и над залом вознеслись первые аккорды песни «Палома».
Жозеф вернулся за свой столик. Он только что изложил мэру Валь-Жальбера свое видение дела, сделав упор на странном поведении Лоры Шарден как в прошлом, так и в настоящем. Рабочий был зол и разговаривал так громко, что сидевшая за соседним столиком дама потеряла терпение.
— Потише, месье! — сердито воскликнула она.
Мэр заметил напряженным шепотом:
— Дама права, Жозеф! Мы все это обсудим позже, по дороге домой. У Эрмин удивительный дар и ангельский голос!
Девушка спела «Золотые хлеба» и «О, Канада!», как того желал директор отеля. Пение частично освободило ее от беспокойства и гнева, с корнем вырвав из сердца все страдания, которые она испытала за свою недолгую еще жизнь и которые пришла пора позабыть. Этим вечером голос снежного соловья звучал с такой силой, брал такие высокие ноты, что аудитория буквально вибрировала от восторга.
Последовал гром аплодисментов. Ханс, сидя за своим фортепиано, не сводил глаз с хрупкой фигурки в белом. Эрмин оказалась настоящим чудом, исключением из правил.
«Она могла бы выступать в Капитолии, в Квебеке, — думал он. — У девочки сопрано исключительной красоты! Поработав над техникой, она покорит весь мир!»
Заглядывая в будущее, музыкант видел театр Ла Скала в Милане, театр дела Моне в Брюсселе и нью-йоркский Метрополитен Опера. Рядом с девушкой он видел себя — человека, который направляет и строит ее карьеру.
Внезапно Эрмин торопливо подошла к нему.
— Месье Цале, я больше не могу! Я хочу закончить выступление. Мой опекун не сводит с меня глаз, делает мне знаки, чтобы я подошла. В глубине зала я вижу свою мать, ту, кого я привыкла называть «дама в черном». Понимаете ли вы? Моя мать! Я называю ее так, словно это нечто само собой разумеющееся, а ведь она много лет не интересовалась моей судьбой…
— Соберитесь с силами, мадемуазель, — тихо сказал ей Ханс. — Вы пели прекрасно! Закончите выступление, тем более что осталась всего одна песня. Потом я вам советую выслушать своего опекуна. И обязательно еще раз поговорите с матерью. У меня нет четкого представления о ситуации. Однако узнать правду нужно обязательно.
Их разговор не остался незамеченным. Дирижер дважды кашлянул, адресуя певице и ее аккомпаниатору недвусмысленные взгляды.
— Она ни слова не сказала о моем отце, — добавила Эрмин едва слышно. — Почему?
— Спросите у нее сами, — ответил Ханс. — А теперь нужно спеть последнюю песню.
Девушка еще раз дала себя уговорить. Она вернулась к рампе и посмотрела сначала на Жозефа, потом на Лору. Но, к великому ее изумлению, Ханс последовал за ней. И звонким голосом четко объявил:
— Песня, которую сейчас исполнит для вас снежный соловей, пользуется огромной популярностью во Франции. В нашей стране она пока мало известна, но вам обязательно понравится. «Белые розы»!
Эрмин поблагодарила его улыбкой. Заиграл оркестр. На первых словах припева голос девушки задрожал.
Она остановилась, задыхаясь. Мысли вихрем закружились в голове, но тут же чудесным образом все встало на свои места.
«Я ее нашла, мою милую мамочку! Я молилась всей душой, и вот она пришла! Как в моем сне! Остальное не имеет значения, все наладится. Потому что моя мать вернулась!»
Публика затаила дыхание, все взгляды были прикованы к губам снежного соловья, который наконец снова запел. Многие женщины утирали слезы. История маленького мальчика, который несет розы своей умирающей матери, не могла не растрогать их сердца.