– Отнюдь нет. Просто профессиональный интерес. Я люблю слежку, погоню, преследования, но в наше время этого почти нет. Для того чтобы поймать «конса», достаточно простейшей ловушки. Вы, должно быть, уже знаете о взрыве бомбы в Топеке? Конечно, нехорошо, критиковать коллег, но, право, они могли бы догадаться, что все было подстроено «консами». Они используют любой предлог для демонстрации.

– Но почему вы так думаете, комиссар? – спросила Кэти.

Макдональд многозначительно улыбнулся.

– Интуиция. Это трудно объяснить. «Консы», конечно, против гидравлической разработки недр. Но дело не в этом. Им достаточно любого предлога для того, чтоб выразить недовольство.

– Почему же они против? – настаивала Кэти. – Ведь нам нужны и уголь, и руда?

– Ну вот еще, – шутливо недовольным тоном ответил Макдональд. – Вы еще чего доброго захотите, чтобы я начал объяснять вам психологию «консов». Некоторых я допрашивал сутками, но ни разу не получал вразумительного ответа. Поймай я этого «конса» из Топеки, уверен, он бы охотно болтал, но все это было бы отъявленной чепухой. Например, он сказал бы, что при гидравлическом способе разработки разрушается верхний слой почвы. – Ну и что же? – Разве вы не понимаете? – Чего не понимаю? – Да ведь верхний слой почвы невозможно восстановить! – Ну и что же? – ответил бы я. – Восстановят, если нужно. А кроме того, куда лучше выращивать овощи на искусственных почвах. Тогда он обязательно сказал бы, что на искусственных почвах не вырастить пастбищ для скота и все такое прочее. Разговоры с ними всегда заканчиваются так. Они утверждают, что мир летит в тартарары и люди должны наконец это понять, а я им отвечаю, что до сих пор все как-то обходилось, обойдется и дальше.

Кэти недоверчиво рассмеялась, а он продолжал:

– Все они болваны и ужасно упрямы. Но дисциплина у них железная, система ячеек. Если поймаешь одного, то зацепишь еще одного-двух, не больше. Связи между ячейками нет, а связь с верхушкой поддерживается через специальных людей. Мне кажется, я хорошо знаю «консов» и поэтому не боюсь саботажа или демонстраций на своем участке. Здесь у них ничего не выйдет.

В самолете, откинувшись на спинки сидений, мы с Кэти смотрели, как на уровне наших глаз вдоль пассажирской кабины парадным строем проплывала реклама. Это была старая добрая реклама для детей, текст к которой я написал много лет назад, еще в пору моего ученичества. Легонько толкнув Кэти локтем, я сообщил ей об этом, пока реклама подмигивала нам под звуки детской песенки Виктора Герберта «В стране игрушек».

Вдруг мелодия оборвалась, экран погас и холодный голос диктора объявил:

«Самолет пролетает над сдвигом Сан-Андреас. Начинается зона землетрясений. Пассажиры ставятся в известность, что, согласно федеральным законам, пока самолет находится над зоной землетрясений, любые страховые полисы от несчастных случаев при землетрясениях не действительны».

Потом опять парадным строем поплыла реклама.

– Надо думать, – заметила вдруг Кэти, – где-нибудь здесь в самом конце совсем крошечными буквами набрано: «Страховые полисы от увечий, нанесенных яком, действительны везде, кроме Тибета».

– Страховой полис на такой случай? Неужели он у тебя есть? – в недоумении спросил я.

– Кто знает, где бедной девушке может повстречаться разъяренный як?

– Ты, кажется, изволишь шутить? – заметил я обиженно, стараясь сохранить достоинство. – Через несколько минут посадка. Я хотел бы нагрянуть к Гаррису без предупреждения. Парень он неплохой, но Ренстед мог заразить его пораженческими настроениями. В нашей профессии это самое опасное заболевание.

– Можно я поеду с тобой, Митч?

Мы смотрели в окна, пока наш самолет медленно кружил над аэродромом Сан-Диего, дожидаясь сигнала на посадку. Кэти была в этих краях впервые, а я однажды уже приезжал сюда. Но в этом районе тебя всегда ждет что-нибудь новое. Дома здесь то и дело рушатся и воздвигаются новые. Да разве это дома! Они скорее похожи на шатры из пластмассы. Когда случается землетрясение, они шатаются, но стоят на месте, а если землетрясение такой силы, что не выдерживают даже эти конструкции, потери не так уж велики – несколько потрескавшихся пластмассовых щитов да сборные детали, которые на худой конец всегда можно извлечь из-под обломков и снова пустить в дело.

Развертывать капитальное строительство в Южной Калифорнии не имело никакого смысла. С тех пор как испытания водородных бомб в районе Сан-Андреас привели к сильным сдвигам почвы, возникла реальная опасность, что в один прекрасный день весь район преспокойно сползет в Тихий океан. Случиться это могло в любую минуту. Но, глянув вниз, мы убедились, что Сан-Диего все еще стоит на месте и, как всякие приезжие, понадеялись, что, пока мы здесь, ничего не произойдет. Говорят, что раньше землетрясения случались чуть ли не каждый день и вызывали панику среди населения, главным образом потому, что здания старой конструкции, разрушаясь, загромождали улицы грудами обломков. Но постепенно, как и следовало ожидать от местных уроженцев, они привыкли к землетрясениям и, пожалуй, теперь даже гордились ими. Ссылаясь на многочисленные статистические данные, они даже могли убедить вас, что в этих краях куда больше шансов погибнуть от удара молнии или упавшего метеорита, чем от землетрясения.

Мы наняли быстроходный педальный лимузин с тремя водителями, и он мигом доставил нас в местное отделение фирмы «Фаулер Шокен». Я не очень доверял сотрудникам Отдела рынков. Чутье подсказывало мне, что у Хэма Гарриса наверняка есть свой человек на аэродроме, который не замедлит предупредить его о моем приезде. Гаррис, конечно, соответствующим образом подготовится, а в таких случаях, как известно, любая ревизия ничего не даст.

Но поведение секретарши Гарриса немало удивило меня. Ни мое имя, ни мое лицо не были ей знакомы. Когда я назвал себя, она лениво ответила:

– Пойду узнаю, сможет ли мистер Гаррис принять вас, мистер Коннели.

– Мистер Кортней, а не Коннели, милая барышня, а к тому же я – начальник вашего мистера Гарриса.

А потом перед нашими глазами предстала картина такого безделья и нерадивости, что у меня от ужаса волосы встали дыбом.

Сняв пиджак, Гаррис дулся в карты с двумя младшими клерками. Двое других юнцов с остекленевшим тупым взором сидели перед гипнотелевизором, находясь, несомненно, в состоянии полного транса. Еще один клерк, сидя у стола, рассеянно постукивал пальцем по клавишам счетной машины.

– Гаррис! – рявкнул я громовым голосом. Все, кроме тех, кто сидел перед телевизором, вздрогнули, повернулись в мою сторону и застыли с открытыми ртами. Я подошел и выключил телевизор: теперь и эти двое тоже осоловело уставились на меня.

– М-м-истер Кортней, – запинаясь, пробормотал Гаррис. – Мы вас не ждали…

– Вижу, что не ждали. Можете продолжать, – заявил я клеркам, – а мы, Гаррис, пройдем в ваш кабинет.

Кэти скромно последовала за нами.

– Гаррис, – сказал я. – За хорошую работу многое можно простить. А вы посылали нам чертовски ценные для нашего проекта сведения. Но меня беспокоит, серьезно беспокоит то, что я здесь увидел. Надеюсь, все еще поправимо…

В это время на столе Гарриса зазвонил телефон, и я снял трубку.

– Хэм! – послышался взволнованный голос. – Он здесь, поторопись! Он взял лимузин.

– Благодарю, – заметил я и положил трубку на рычаг. – Ваш «жучок» с аэродрома. – Гаррис побледнел. – А теперь покажите образцы рекламы, записи интервью, анализ общественного мнения, карточки учета, короче – всю работу, включая и вашу собственную. Покажите то, что вам хотелось бы скрыть от меня. Выкладывайте-ка все на стол.

Он долго молчал, стоя передо мной, и наконец сказал:

– У меня ничего нет.

– Что же вы можете мне показать?

– Общие сводки, – пробормотал он, – сводные отчеты.

– Иначе говоря, фальшивки? Фиктивные сводки, которыми вы потчевали нас все время по телеграфу?

Он кивнул головой. Вид у него был несчастный.