Раздав бедным их еженедельный паек, терпеливо выслушав жалобы некоторых из них, смягчив их горести и недовольство добрым словом сочувствия и сострадания, Сент Обер вернулся домой через лес.

— Люблю я этот вечерний сумрак в лесу, — молвил Сент Обер, душа которого наслаждалась дивным спокойствием от сознания совершенного доброго дела. — Помню, еще в юности, этот сумрак вызывал в моем воображении целый рой волшебных видений и романтических образов; признаюсь, я и теперь не совсем нечувствителен к тому высокому энтузиазму, который будит мечту поэта: я способен подолгу задумчиво бродить в мрачной тени, вглядываться в сумрак и с восторгом прислушиваться к мистическому шепоту леса.

— Ах, милый отец, — сказала Эмилия с внезапно навернувшейся слезой, — ты описываешь как раз то самое, что я сама чувствую так часто, думая, что эти грезы свойственны мне одной! Но слушай! как ветер зашумел в верхушках деревьев! Как торжественна наступившая затем тишина! А вот снова повеял бриз, словно голос лесного духа, что сторожит лес по ночам. Но что за огонек мелькнул вдали? Исчез… а вот он снова появился у корня того старого каштана… Гляди, отец!

— Ты такая любительница природы, — сказал Сент Обер, — а не узнала светлячка? Однако пойдем дальше, может быть увидим фей — они бывают иногда его спутницами. Светлячок дает свет, а они чаруют его музыкой и пляской.

Эмилия усмехнулась.

— Хорошо, папа, — сказала она, — если ты допускаешь такой союз фей со светлячком, то я сознаюсь, что я предупредила твою мысль и, пожалуй, решусь прочесть тебе стихи, сочиненные мною однажды вечером в этом самом лесу.

Решайся, отбрось колебание: послушаем причудливую игру твоей фантазии. Если она наделила тебя чарами, то тебе нечего завидовать и феям.

Если моей фантазии удастся очаровать твой ум, — сказала Эмилия, — то, конечно, мне не стоит завидовать феям.

И пока они шли по лесу она прочла отцу сочиненную ею поэму о светлячке и о лесных феях.

СВЕТЛЯЧОК

Отрадна тень в лесу на мягкой мураве зеленой

В летний вечер, когда пройдет освежающий дождь,

Когда косые золотистые лучи сверкают сквозь листву

И в разреженном воздухе реет легкокрылая ласточка!

Но еще прелестнее наблюдать, как солнце отходит на покой.

Наступят сумерки, и веселые феи

Запляшут по лесным тропинкам, где цветы

Не склоняют своих гордых головок под их резвыми играми.

При звуках нежной музыки они танцуют до тех пор.

Пока взойдет луна, и луч ее, пронизывая трепещущую листву

И бросая светлые блики на землю, направит фей

В ту чащу, где тоскует соловей.

Там они перестают плясать, пока не замрет песнь грустная его —

Безмолвные, как ночь, внимают они песне.

И вот, растроганные сладкою

Мелодией, они клянутся соловью, что будут охранять

Приют его священный от вторжения людского;

Когда звезда вечерняя опустится за горы

И томная луна покинет свод небесный.

Как станет грустно им, хотя они и феи,

Если не подоспею я со своим бледным фонарем,

И хотя им было б грустно без меня, но они неблагодарны и любви моей не ценят.

Порою, когда путник запоздает в лесу

И я попадусь ему на пути, желая посветить ему и помочь выбраться из леса,

Они своими волшебными чарами заставляют меня сбить его с дороги

И бросить его в грязи, покуда не потухнут звезды.

Тогда они начнут мелькать пред ним в причудливых образах

И подымают заунывный вопль в лесу.

Тогда я в ужасе забиваюсь в свою норку.

Но вот, глядите! крошечные феи вьются в хороводе

Под веселые звуки труб, рогов и тамбуринов

И звонких дудок и нежной лютни.

Пляшут они вокруг дуба — пока не взойдет утренняя заря.

Вон крадется в прогалине влюбленная чета, стараясь избежать царицу фей,

Которая злится на их нежные чувства и ревнует меня.

Вчера я ввечеру светил им в темноте, в траве росистой.

Когда они искали алый цвет, чей сок способен избавить их от ее волшебных чар.

Чтоб наказать меня, царица держит вдалеке свой резвый рой

С веселой музыкой труб, лютней, тамбуринов,

И если я приближусь к дубу, то она махнет своим волшебным жезлом —

Танцы прекратятся и музыка замолкнет.

Ах, если б мне добыть тот алый цвет, чей сок способен победить ее чары.

И если б я умел извлечь тот сок и пустить его по ветру,

Я перестал бы быть ее рабом и путников морочить,

А стал бы помогать влюбленным, не боясь волшебниц.

Но скоро рассеется туман в лесу, погаснет бледная луна, исчезнут звезды

И станет грустно им, хотя они и феи, без тусклого сиянья моего.

Что бы ни думал Сент Обер об этих стихах, он не мог отказать своей дочери в удовольствии надеяться, что он одобряет их. Похвалив ее поэму, он погрузился в задумчивость, и оба молча продолжали путь, пока не достигли замка; г-жа Сент Обер уже удалилась на покой. За последние дни она чувствовала слабость, недомогание и через силу перемогалась ради гостей; зато она теперь совсем расхворалась. На другой день у нее появились лихорадочные симптомы. Сент Обер призвал доктора, и тот определил, что больная страдает той же горячкой, от которой он сам недавно оправился. Она заразилась, ухаживая за мужем, ее слабая натура не в силах была противостоять заразе, которая вызвала тяжелое изнурение. Сент Обер удержал врача у себя в доме. Он вспомнил те чувства и размышления, которые томили его сердце в тот день, когда он в последний раз посетил рыбачий домик вместе с женой, и у него явилось предчувствие, что эта болезнь будет иметь роковой исход. Однако он скрыл это впечатление от больной и от своей дочери, стараясь, напротив, поддерживать в ней надежду, что ее неусыпный уход не останется напрасным. На вопросы Сент Обера доктор высказал мнение, что исход болезни зависит от многих обстоятельств, которых он не в силах предвидеть. Но сама больная, по-видимому, твердо знала к чему дело клонится, и это можно было прочесть по ее глазам. Она часто устремляла взор на своих встревоженных родных с выражением жалости и нежности, как будто предвидела ожидавшую их печаль; ее взгляд, казалось, говорил, что только ради них она сожалеет о жизни. На седьмой день наступил кризис. У доктора было очень озабоченное лицо; она это заметила и, воспользовавшись минутой, когда ее родные вышли из комнаты, сказала ему, что она предчувствует близкую кончину.