— Как прекрасно снова видеть вас, миссис Ваксман, — сказал он. — Сегодня вечером вы выглядите превосходно.

— Ты тоже неплохо выглядишь, Марвин, — ответила моя мама без тени улыбки. После этого она прищурила глаза и начала оглядывать зал в поисках знакомых.

— С вами ваша прелестная дочь, — добавил Марвин.

— Да, Марвин, — просияла мама. С ней это редко случалось.

— Сюда, леди, — сказал Марвин и повел нас к столу напротив большого окна, из которого, когда не было темно, виднелось поле для гольфа, спроектированное архитектором Джеком Никлаусом.

Пока мы шли по этой столовой размером с зал для танцев, я поразилась огромному количеству, пустующих столиков. Этот клуб едва ли можно было назвать переполненным.

— А где все? — спросила я маму. — Я думала, что вечер омаров — самый популярный вечер на этой неделе.

— Это все экономический спад, — ответила она. — Представляешь, некоторые члены не могут платить ежегодный взнос в семьсот пятьдесят долларов и вынуждены покинуть клуб.

О, это я могла представить себе очень отчетливо.

Марвин усадил нас за наш столик и положил нам на колени белые выглаженные салфетки.

— Вам принести ваш любимый коктейль, миссис Ваксман? Дюбонне Руж [51]с одним кубиком льда и ломтиком лимона?

— Это было бы замечательно, Марвин, — ответила мама, закуривая свой «Винстон».

— А ваша прекрасная дочь? Она будет коктейль? — спросил Марвин, глядя на меня.

— Я выпью стакан белого вина, — сказала я. Но потом вспомнила наш первый ужин с Кулли на «Марлоу» и улыбнулась. — Или нет, Марвин, лучше принесите мне рома «Маунт Гэй» с тоником.

— Что? — воскликнула мама с испуганным видом.

Марвин тоже выглядел несколько испуганным, но он принял заказ, поклонился и ушел.

Мне бы хотелось, чтобы Кулли увидел это место, подумала я. Может быть, когда все утрясется и мы узнаем друг друга получше, я познакомлю его с мамой. А с другой стороны, Может быть, и нет.

— Теперь расскажи мне о расследовании этого убийства, — сказала мама, разглядывая не меня, а обедающих, многие из которых махали ей рукой и посылали воздушные поцелуи.

Я поведала, как начала работать на Мелани, как обнаружила в кабинете ее тело и что у меня не было алиби на ночь убийства. Вначале моя мама, как и Бетани Даунз, крайне заинтересовалась, видела ли я рукопись книги об Элистере Даунзе во время работы в доме Мелани. Но потом, когда я объяснила ей, что понятия не имею, что именно написано в этой книге, она поинтересовалась, где я была в ночь убийства и почему у меня нет алиби.

— Я встречалась с одним человеком, — сказала я. — Он привез меня домой около одиннадцати и уехал. Весь остаток ночи я провела в поместье Маплбарк одна.

— Кто этот человек? — спросила она.

— Мама, его зовут Кулли Харрингтон. Он фотограф. — Я знала, что меня ждет, и поэтому собралась с силами.

— Что это за имя такое — Харрингтон? Могу только сказать, что это не еврейское имя.

— Нет, мам, он не еврей. Он принадлежит к англиканской церкви.

Мама побледнела, но не испугалась.

— И чем он зарабатывает на жизнь? Ты говорила, он фотограф?

— Ага. Он делал фотографии Маплбарк для брошюры. Так мы и встретились.

— Так это был деловой ужин? Вы обсуждали продажу твоего дома?

— Нет, дом тут ни при чем. Это был приватный вечер. Кулли и я, мы… встречаемся.

— Встречаетесь? У фотографов нет денег. Элисон, что с тобой происходит?

Как раз в тот момент, когда я собралась объяснить маме, что я изменилась, что для счастья мне больше не нужны деньги, что Кулли милый, восхитительный и талантливый, пришел Марвин и принес наши напитки. Я взяла свой стакан, а мама сделала большой глоток из своего. Глоток был таким большим, что она случайно проглотила ломтик лимона, который плавал на поверхности Дюбонне, прямо над единственным кубиком льда. Мама начала страшно кашлять, лимон попал ей в дыхательное горло, и она захрипела:

— Помогите, помогите! — Ее лицо начало приобретать синюшный оттенок.

Я замерла. На долю секунды я почувствовала себя совершенно неспособной помочь ей и пыталась придумать шутку. Быстро! Шутку! Надо пошутить, приказывала я себе, в то время как моя мама, согнувшись над столом, пыталась сделать вдох. К счастью для нее, сработал мой дочерний инстинкт. Я вскочила со стула, обняла ее и стукнула кулаком в грудь. Один раз, второй, третий.

К моей и маминой радости, смертоносный ломтик лимона вылетел у нее изо рта и упал на стол возле серебряных солонки и перечницы.

— Мам, ты в порядке? — спросила я. — Нам не нужно позвать врача? — Я оглянулась вокруг, думая, что здесь наверняка должен быть врач.

К моему удивлению, ни один из присутствующих не проявил озабоченности по поводу случившегося. Никого не встревожил тот факт, что моя мать едва не оказалась на краю гибели. Все сидели с белыми пластиковыми нагрудниками и залитыми маслом подбородками, погрузив пальцы в омаров, весом не менее пяти фунтов, и высасывали мясо из клешней. Они были так заняты трапезой и друг другом, что, скорее всего, не заметили бы, если б в комнате приземлилась летающая тарелка. Вечер «Омаров штата Мэн» был вечером «Омаров штата Мэн» и ничем другим.

— Ты действительно в порядке? — снова спросила я маму. — Может, тебе дать воды? Или пойдем домой? Мы можем попросить Марвина передать парковщику, чтобы тот подогнал машину к входу.

— В этом нет совершенно никакой необходимости, — резко сказала мама, принимая свой обычный вид. — Я никуда не пойду. Мы еще не получили наших омаров. Я заплатила за них довольно большие деньги, так что мы останемся и съедим их.

— Не думаю, что ты будешь есть прямо сейчас. Ты едва не подавилась до смерти. Лимоном.

— Лимон здесь абсолютно ни при чем. Я чуть не умерла, когда ты сказала, что встречаешься с фотографом.

— Да, мам, так оно и было.

Я предложила ей сменить тему на более безобидную, чем мои любовные похождения, и поговорить о том, будет ли в конце недели идти снег и сменят ли ведущего актера в «Как меняется мир». Она была счастлива как моллюск — или, лучше сказать, омар? — к тому моменту, когда Марвин принес наше блюдо и повязал нам пластиковые переднички, на которых, кстати, были напечатаны следующие слова: ЗАГОРОДНЫЙ КЛУБ ГРАССИ ГЛЕН — ЛУЧШИЙ СРЕДИ ИЗБРАННЫХ.

— Очень сладкие и нежные, — сказала мама, вытащив вилкой из хвоста омара большой кусок мякоти, обмакнув его в растопленное масло и затолкав себе в рот.

— Да, они очень сладкие и нежные, — согласилась я.

Вероятно, единственное, в чем мы всегда с ней сходились, был вкус омаров. Между нами лежала настоящая пропасть в том, чего мы хотели от жизни, и не меньшая пропасть в том, как мы этого добивались. Мне стало грустно, когда я подумала об этом, но меня это не испугало. Больше меня это не будет пугать, никогда. Мне больше не требовалось одобрение моей мамы, как не требовалось одобрение какого-то мужчины. Единственный человек, чьего одобрения я хотела заслужить, была я сама, и я сделаю все возможное, чтобы этого добиться.

Глава 12

На пятницу у меня было запланировано достать из «порше» рукопись книги об Элистере Даунзе, принести ее в дом и прочитать всю эту чертовщину. Но мне не позволили это сделать. Сначала позвонила Дженет Клейборн и поинтересовалась, не смогу ли я показать мой дом чете из Канзаса. Она сказала, что компания ее мужа переезжает в Манхеттен. Мне так хотелось избавиться от Маплбарк до того, как банк приберет его к рукам, что я согласилась нарушить свои планы и показать дом. Хлеборобы из Канзаса оказались парой продюсеров из «Каррент Аффеа». Я поняла это, когда обнаружила, что они роются в ящике с моим нижним бельем. В свою защиту они выдвинули то, что это оправдывалось «настоящим и жестким тележурнализмом». Потом позвонил Тодд Беннет, этот обиженный соавтор Мелани, и спросил, может ли он приехать. Он сказал, что ему надо обговорить со мной очень важное дело. Слишком много дел, чтобы с комфортом устроиться в кресле и прочитать про всю подноготную сенатора Даунза.