— И все же — подумайте…
— Я думаю. Но разве тут вспомнишь? Почти три недели прошло… С тех пор столько всего отправляла… Нет, ничего не выйдет.
Это было сказано совершенно определенно.
Эрминия потянула меня за рукав.
— Пожалуй, все же стоит дать мадемуазель еще десять тысяч франков за Труды.
Еще не понимая, я раскошелился на широкоформатную. Почтальонша пустила ее той же дорогой. Потом смущенно встала:
— Извините, мне пора…
Прежде чем уйти, она прошептала:
— Спасибо…
Когда она скрылась, я взорвался:
— Ну ты даешь! Десять штук за провал в памяти!
— Она все же предоставила нам одно ценное сведение.
— Так за это я ей уже заплатил…
— Нет, я имею в виду место назначения посылки.
Какое же?
— Такой драгоценный груз Рапен, скорее всего, отправил ценной бандеролью.
— Ну и что?
— А то, что он наверняка сохранил квитанцию: ведь квитанцию на двадцать миллионов в урну не бросают. А на квитанции обязательно указывается фамилия и адрес получателя!
XIV
Пусть говорят, что хотят, но в тяжелых случаях ничто не может сравниться с женской изобретательностью. Особенно если речь идет о такой женщине, как Эрминия…
Признаться, я уж было запаниковал. Был полдень четырнадцатого числа. Вечером следующего дня на одном из почтовых отделений Франции посылку неизвестных мне размеров должны были предать забвению. Двадцать четыре миллиона рисковали оказаться в заклеенном почтовом мешке и навсегда заснуть в недрах огромного отдела невостребованных отправлений.
Теперь я понимал, почему Рапен говорил, что должен вернуться во Францию не позже пятнадцатого…
Пугало меня и другое: что если почтальон ошибся и срок истекает пятнадцатого утром, а не пятнадцатого вечером?
— Бумажник Рапена у тебя? — спросила Эрминия.
Я достал его крокодиловую шкуру.
— Вот…
— Ну-ка, посмотри хорошенько.
Я опустошил все кармашки; никаких квитанций там не оказалось.
Я ругался, как извозчик, засовывая бумажник обратно в карман. С террасы нашего кафе были видны горы, и эти горы душили меня, как железный обруч. В них было что-то угрожающее и гнетущее…
— Не будем отчаиваться, — проговорила Эрминия. — Давай-ка лучше поразмыслим.
Но мне как раз требовалось совсем другое: действовать. Я чувствовал, как внутри меня клокочет нетерпение. Оно должно было выйти наружу по-хорошему или вырваться силой. Я подозревал, что в конце концов могу просто-напросто выскочить на улицу и прицепиться к первому попавшемуся перцу, чтоб залепить ему в морду.
— Он не мог выбросить эту квитанцию, — повторила моя подружка. — Это было бы полным безумием… Погоди: ты мужчина. Куда мужчина может положить маленькую, но очень ценную бумажку?
— Ну, в бумажник…
— В бумажнике ее нет. Так: скажи-ка, этот бумажник был у Рапена с собой, когда ты его…?
— Нет. В машине.
— А что было при нем?
Я постарался как можно подробнее вспомнить ту жуткую сцену на итальянском пляже.
Я снял с Рапена брюки, свитер, опустошил карманы и сжег все на костре. В одежде ничего остаться не могло. Хотя, впрочем… Да, в брюках иногда бывает крохотный кармашек для зажигалки — спереди, у самого пояса. Рапен мог сунуть пресловутую квитанцию туда.
Однако поразмыслив, я решил, что навряд ли: он слишком часто переодевался и не стал бы каждый раз перекладывать бумажку в другие штаны.
— Скорее всего, он хранил ее в каком-нибудь постоянном месте, — пробормотала Эрминия, словно проследив за моими мыслями.
Наши глаза одновременно устремились на машину. Как ни парадоксально, машина для путешественника — это и есть единственное постоянное место. Это как бы продолжение его квартиры…
Я подозвал официантку, которая отчаянно вытягивала шею и таращила на нас глаза. Мы вышли.
— Поехали за город, — сказала Эрминия.
Я выгнал тачку из населенного пункта, остановил ее на обочине, и мы будто превратились в стаю саранчи. Несчастная машина безропотно терпела наши надругательства.
Мы были похожи на сумасшедших. Мы молча опрокидывали сиденья, срывали резиновые коврики, вытаскивали пепельницы, выворачивали карманы на чехлах, вспарывали солнцезащитные козырьки… Ничего. Ничего!
Мы перетряхнули атлас дорог, облазили весь багажник, отвинтили плафон под потолком… Ничего!
На глазах у Эрминии блестели слезы, а я так сильно сжимал зубы, что болело за ушами.
Отчаявшись, мы сели рядом на сиденье. Погода сделалась угрюмой, лобовое стекло запотело от первых холодов. Я поднял воротник куртки: типичный жест преступника. Жест, свойственный каждому, кого будили на рассвете тюремщики…
— Двадцать четыре миллиона… — пробормотала Эрминия.
— Ага, — сказал я. — На сосиски с горчицей точно бы хватило.
— Пожалуй.
— Поехали бы в круиз, да?
— Да…
— В Америку. Я давно мечтаю…
Тут я вспомнил о своих старых планах, и это брызнуло мне в душу горечью.
— Пока что ты едешь в горы, — сказала она. — Ждать, пока на одной из них свистнет рак.
— А что делать?
— Давай вернемся в Мантон. И как можно скорее. Осмотрим всю одежду Рапена. Ты говорил, что у него были драгоценности… Может быть, квитанция где-то среди них?
— Ну что ж…
Мы рванули обратно по Альпийскому шоссе. На вершинах уже лежал снег; до зимы, похоже, оставалось совсем недолго.
«Альфа» словно специально создана для извилистых дорог. Кажется, мы достигли родных пенатов меньше чем за четыре часа. Мы забыли пообедать, но есть нам и не хотелось. На протяжении всего пути Эрминия не отводила глаз от часов.
— Если мы попадем домой к пяти часам и сразу же найдем квитанцию и если почта, на которую отправлена посылка, Недалеко от Мантона, то сегодня вечером деньги будут у нас!
— Неплохо бы!
Мы полоскали себе горло надеждой, но если разобраться, то все это было под большим вопросом. Появись Бидон хотя бы на несколько дней раньше — мы успели бы объездить все почтовые отделения на побережье и чего-нибудь да достигли… Теперь же время работало против нас. Дело протухло. Почти… И все-таки каждый из нас думал о том, что мы будем делать с двадцатью четырьмя миллионами! Что ни говори, жизнь — штука забавная…
Мы приехали в Мантон чуть раньше пяти. Я бешено затормозил у дома, и настал черед спальни. Вскоре в доме не осталось ни одной принадлежавшей Рапену тряпки и безделушки, которую мы не прощупали бы от и до. Через полчаса в комнате царил форменный погром, а мы так ничего и не нашли. С нас ручьями бежал пот… Щеки наши горели, а в глазах плыл подозрительный туман.
— Пролет, — вздохнула Эрминия.
Да, это был пролет. Да еще какой. Такой, которого я даже представить не мог, потому что когда мы вернулись в гостиную, собираясь сорвать злость на виски, в ворота сада кто-то постучал. Мы настороженно переглянулись.
— Пойди посмотри, кто там, — велел я Эрминии.
Она пошла открывать и почти сразу же вернулась.
С ней был полицейский. Я едва сдержался, чтобы не схватиться за свою пушку и не бабахнуть в него. Меня остановило то, что меня вряд ли пришел бы арестовывать один-единственный легаш, да еще в форме. Подобные операции обычно проводят одетые в штатское сыщики из уголовки.
Я нашел в себе силы улыбнуться.
— Добрый день, мсье. В чем дело?
Полицейский, молодой парень с бледным вспотевшим лицом, машинально козырнул.
— Я по поводу нарушения вами правил дорожного движения.
— Не может быть!
— Может. Позавчера вы оставили машину в неположенном месте. Мой коллега составил протокол, и я пришел вписать в него ваши личные данные…
— А откуда у вас мой адрес?
— Мне его сообщил домовладелец. Он проходил мимо в тот момент, когда мой коллега записывал номер машины… Здесь ведь все друг друга знают. Я вздохнул посвободнее. Это был всего-навсего пустяковый, ничего не значащий инцидент.
— Ваша фамилия Рапен?