— Получай, зараза! — приговаривал шофер. — Получай, паскуда!

Я еле дождался, пока можно будет убрать руки с руля. Наконец, когда грузовик остановился и кабина наполнилась печальными звуками ночи, я тоже принялся за дело. На меня снова наплыл тот красный туман, что стоял в глазах прошлой ночью в квартире уличной бабы. Я перестал чувствовать на лице каменные фаланги Пьеро. Я высвободил левую руку и тоже зарядил ему по чайнику, попав прямо в нос.

Он стерпел молча, но разъярился пуще прежнего. Нужно было поскорее врезать ему в нужное место, пока он не озверел окончательно.

Вот так, сидя бок о бок в кабине, мы не могли придумать ничего лучше, чем лупить друг друга по морде: он меня — правой, а я его — левой. Это могло продолжаться еще довольно долго.

Он понял это. И сообразил, что меня лучше заловить на открытой местности. Он не сомневался в своей силе и знал, что тогда устроит мне настоящую раздачу.

Мимо нас проехал грузовик, который мы недавно обогнали. Если б тот водила знал, что творится в нашей будке, то обязательно остановился бы полюбоваться, и…

Продолжая молотить напарничка, я увидел, как удаляются красные огни того грузовика… Вдруг Пьеро открыл дверцу и спрыгнул на дорогу. Потом быстро нагнулся. С его стороны, под ступенькой, висел ящик с инструментами. Я услышал, как он гремит железками, и понял: он ищет дебелый гаечный ключ или рычаг от домкрата, чтоб наскочить на меня с ним с другой стороны.

Он стал обходить кабину спереди, похожий в мощном свете фар на громадную гориллу. Ему пришлось подобрать пузо, протискиваясь между передком машины и столбом.

Я опустил глаза и увидел, что грузовик остался на скорости. Я включил стартер, машина дернулась вперед… Послышался мягкий удар, потом жуткий крик Пьеро… Я увидел, как он взмахнул руками и уронил голову на грудь. Его наглухо припечатало к столбу; изо рта текла кровь.

Тут я заметил в зеркале фары новой машины. Я быстро выключил все огни и чуть отъехал назад, чтобы освободить труп толстяка. Он тут же исчез. Сжавшись в комок, я подождал, пока проедет тот грузовик. Потом спустился из кабины на дорогу.

Пьеро выглядел, прямо скажем, неважно. Ему раздавило грудную клетку, и от этого он будто уменьшился в размерах. Это здорово меняло его внешность.

С минуту я раздумывал, что делать дальше. Удобнее всего было положить труп в грузовик и продолжить путь. Это оставляло мне запас времени — как минимум сутки. Чего еще желать?

Я открыл заднюю дверь фургона. За ней оказалась гора ящиков. Но оставалось там место и для пассажира — тем более для такого непритязательного, каким стал сейчас Пьеро-потухшие-фары.

Затолкать его в фургон оказалось сущим мучением. Он весил, что корова, этот свежезабитый увалень. А я и так дрожал, как осиновый листок, — измучился, пока молотил его по балде.

В конце концов я рванул его, как штангу, и сдюжил. Сотня килограммов в нем была — никак не меньше.

Я закрыл дверь фургона и вернулся в кабину. Все здесь воняло толстяком: его потом, его жиром. Ко всему этому примешивался водочный перегар.

Я чувствовал грустную горечь во рту…

XVI

Усталость навалилась в Морване, на подъезде к Ла-Рошпо. Началось с такого ощущения, будто укачивает на качелях, и нужно срочно остановиться, иначе потроха застрянут в глотке… Я не стал упорствовать — поставил крейсер на обочине, включил габаритные огни и улегся на сиденье. На лежанку, хоть и удобную, забираться не стал: от нее воняло толстяком.

Он тоже спал — там, сзади. Успокоившись навсегда с расплющенной грудью и перекошенным от боли лицом. Теперь-то он уже все понял и скинул карты…

Мне было немного жаль его. Неплохой был малый, где-то даже симпатичный. Намотал тысячи и тысячи километров — и вот, пожалуйста, доехал до этой роковой минуты.

В моем новом убийстве меня впечатляла только его предначертанность: в плане совести все было в порядке. Это определенно начало входить в привычку.

Рядом со мной все дохло — только успевай считать. Я один стоил целой эпидемии испанского гриппа…

Больше всего меня поражала этакая непринужденность, с которой я превратился в убийцу. До того, как меня посадили, я выступал по мелочам и ничем особенным похвастать не мог. Теперь же у меня появилась железная уверенность. Я сеял смерть полной горстью, хладнокровно, без малейших колебаний.

Санитар, старая кобыла, теперь вот — Пьеро…

Засыпая, я думал о них. Об этих троих, умерших только из-за того, что их дороги пересеклись с моей. И я находил, что судьба подсунула здоровенную свинью как им, так и мне.

Я проспал довольно долго, но сон мой был зыбким и непрочным. Всякий раз, когда мимо проезжала машина, я ее «осознавал» и испытывал смутную тревогу. Но в конце концов я все же забыл, что нахожусь на шоссе, и вошел в полосу полной пустоты.

Меня разбудили крики и стук в дверь. Я распахнул бельма и увидел потолок кабины, а под ним — грошового чертика на веревочке, которого прицепил на счастье Пьеро.

Стучали будто мне по чайнику. Я сел, зыркнул в окошко и тут же почуял слабость в коленках. Около грузовика стояли двое из дорожной полиции: с мотоциклами, в шлемах, сапогах и со злыми физиономиями. На груди у них висели медные бляхи, совсем как у быков-медалистов с сельхозвыставки.

Тот, что играл на дверце Вагнера, заговорил первым.

— Вы — Пьер Гиден? — спросил он.

Я на секунду растерялся, так как эта фамилия мне ни о чем не говорила, но тут вспомнил, что в Париже, в водительском кафе, соседи по столу называли толстяка Пьеро именно так.

— Да, а в чем дело? Я разве что-то нарушил? Стою с габаритами, как полагается…

Я говорил просто так, от фонаря, потому что уже наступил день — и, видать, давно наступил. Паршивый день — серый и какой-то больной.

— Дело не в этом, — сказал мотоциклист. — Вы брали в Париже попутчика?

Черт! Моя задница тут же захлопала половинками. Быстро же они меня вычислили! К счастью, мотоциклисты, похоже, плохо разглядели мою физиономию, или же она порядком изменилась от ударов толстяка.

— Да, — сказал я. — Было дело, подсадил одного братишку. Он обломался, ну, и…

— Это он вам все наплел: на самом деле это опасный преступник, бежавший из тюрьмы. Настоящий убийца. Куда он делся?

— Я его высадил в Аваллоне.

— Почему?

— Остановились пожрать. Потом он вышел покурить или нужду справить. Пришел и говорит, что его согласился подбросить какой-то турист. Оно и понятно: на легковушке-то быстрее, чем на моем паровозе.

Мотоциклисты набычились. Они-то, небось, уже воображали, как притащат с собой старину Капута и загребут поздравления, повышения, гип-гип-ура, портреты в газетах. А тут — на-ка, выкуси, птичка улетела!

— Преступник, говорите? — пробормотал я. — Ну и дела! Я-то думал, коллега… До чего ж люди притворяться умеют!

— Вы видели машину, в которую он сел?

— Да.

— Что за машина?

— Серый «пежо».

— Ах, вот как?

— Ага…

— А номер случайно не записали?

— А на кой черт? Если я начну записывать все, что по дороге попадается, этим записям конца и края не будет. Помню только, что регистрационные цифры 75.

— Это уже кое-что, — сказал первый мотоциклист.

Он записал липовый номер в свой блокнот: это какую же дырявую башку надо иметь, чтоб не запомнить такую элементарщину!

Пока он писал, второй спросил меня:

— А что это с вами стряслось?

Я поднес руку к лицу: на нем и вправду живого места не было.

— Не попал на подножку, когда слазил. Ночью, знаете, все не слава богу…

— Ну что ж, могло быть и хуже, — участливо брякнул он.

— Это уж точно!

Первый уже укладывал блокнот в карман, сунув карандаш в переплет.

— Как приедете в Ниццу, зайдите в комиссариат Для записи показаний.

— Хорошо.

— Кстати, мы уже звонили вашему шефу.

— На фига?! — завопил я. — Хотите, чтоб меня выперли? Старикашка строго-настрого запрещает нам брать пассажиров!