Изменить стиль страницы

Однако по мере того как шли дни, ей становилось все яснее, что единственный шанс на успех — взять на себя эту низменную роль. Более того, когда состояние нервов привело ее наконец к такому решению, оно просто уже оказалось навязанным ей оскорблением, нанесенным ее вкусу — тому, что, по крайней мере, еще оставалось от сего высокого принципа после нескольких месяцев соучастия в великих планах и призывах. Попытаться избежать дальнейших разговоров? Легко сказать! Оуэн ждет от нее борьбы, а какая же борьба, если она будет надувать губы и молчать? Она оказалась в невероятно странном положении: предъявила ультиматум, и этот ультиматум тут же разорвали у нее на виду. В подобных случаях посланник всегда отбывает восвояси и, уж конечно, не сидит, пяля глаза и бездельничая, у вражеского стана. Каждое утро миссис Герет демонстративно у всех на виду просматривала «Морнинг пост», единственную получаемую ею газету; и каждое утро, не найдя там искомого, трактовала этот пробел как новое свидетельство того, что «все кончено». Для чего, собственно, существовала эта «Пост», как не для того, чтобы сообщать родителям, что их чада вступают в мерзкий, никчемный брак? А коль скоро в источнике бед совершенно сухо, вывод можно сделать только один: на этот раз мы чудом беду избежали. Она чуть ли не обвиняла Фледу в пассивности: не может — или не хочет? — ничего из людей извлечь! — и тут же, не переведя дыхания, изливала на нее потоки лести, которые угнетали ее сильнее, чем брань. Сама миссис Герет, разумеется, тут сторона и умывает руки, но Фледа знает уйму людей, которые знают Мону и, без сомнения, пользуются ее доверием — непостижимые люди, восхищающиеся Моной и вечно гостящие в Уотербате. Какая польза в том, что у нее, Фледы, блестящий ум, что она лучше всех, естественно и легко пишет письма, если при всем своем блестящем уме она — под предлогом переписки — не способна извлечь никаких подробностей из этих болванов? Фледа не только была произведена в блестящие умы, но собственными ушами слышала, как ее превозносили в эти дни, находя в ней новые и дивные достоинства; в странных разговорах, ведшихся в Риксе, она вдруг стала фигурировать как исключительная, чуть ли не опасная красавица. Советы насчет ее прически и наряда, которыми ее приятельница, едва проникнув в ее тайну, принялась усиленно заниматься, стали, прямо или косвенно, непрерывно повторяться. У нее появилось такое чувство, что ее не только рекламируют и преподносят, но наставляют и просвещают по части умений, в которых она мало что смыслит, — уловок, непостижимых для бедной девушки, которой, при ее благородной бедности и без материнского попечения, приходилось смотреть на вещи трезво и самой заполнять пробелы.

Уловки эти, когда миссис Герет была в приподнятом настроении, преподносились с задорным циничным юмором, с которым Фледа не вполне была в ладу, и они оставляли нашу юную леди в недоумении: что, собственно, от нее хотят?

— Я хочу, чтобы вы прорвались!

Вот таким расхожим и широким по смыслу выражением миссис Герет обозначила предписываемый ею курс. Она вновь и вновь опровергала, как она называла, Фледину «картину» (хотя несколько легких мазков отнюдь не заслуживали такого названия) равнодушия, к которому прежняя привязанность обязывала владельца Пойнтона.

— Вы хотите сказать, что, Мона там или не Мона, он, видя вас день за днем, не испытывал тех чувств, которые вспыхивают в каждом мужчине?

Таково было дознание, которому Фледу то и дело и без всякого повода подвергали. Она уже почти привыкла к его неизменному рефрену:

— Вы хотите сказать, что, когда на днях ему, этому остолопу, вас чуть ли не на тарелочке преподнесли и он, вот здесь, на этом самом месте, остался с вами совершенно один…

Тут у бедной девушки уже не могло быть никаких сомнений, что она хотела сказать, но у нее не было уверенности, что миссис Герет не разразится попреками и поучениями снова, только в другом месте и в другое время. Наконец Фледа написала отцу, что ему придется, на время, приютить ее у себя; а когда, к вящему удовольствию своей приятельницы, она отправилась в Лондон, та поехала с ней на станцию, чтобы проводить и пожелать доброго пути. Как раз когда они выходили из дома, принесли «Морнинг пост», и миссис Герет захватила свежий номер с собой для уезжающей Фледы, которая в жизни не потратила на газету и пенни. Однако, стоя на платформе у окна вагона, где, купив билет и пройдя контроль, расположилась юная путешественница, миссис Герет раскрыла «Пост» и, мгновенно просмотрев весь выпуск, как всегда, воскликнула:

— Ничего… ничего… ничего. И вы еще будете мне говорить!

Каждый день, отмеченный очередным «ничего», вбивал гвоздь в гроб этого брака. Мгновение спустя поезд тронулся, но, быстро шагая рядом, миссис Герет схватила руку Фледы, которая зачем-то высунулась, и посмотрела на нее чарующими глазами:

— Дайте же волю своим чувствам, милая моя… только дайте волю своим чувствам!

Глава 13

Никаких вопросов миссис Герет задавать не желала; в доказательство чего после отъезда Фледы в Лондон исправно держала замкнутым рот. Ни одного письма из Рикса в Уэст-Кенсингтон не пришло, и Фледа, которая не могла сообщить ничего такого, что порадовало бы тот или другой стан, воздерживалась начинать переписку. Не будь так тяжело на душе, ее, возможно, позабавила бы мысль, что эта сдержанность Рикса, видимо, означает, какая свобода действий ей предоставлена. Во всяком случае, добрых вестей для приятельницы у нее пока не было, разве только, что само ее молчание уже не плохая весть. Она все еще не имела возможности написать, что «пробилась». С другой стороны, и материала для сообщения, что Мона не так уж неотторжима от своей добычи, тоже не накопила. Она до сих пор не взялась за свое, столь прославленное миссис Герет перо, чтобы вызвать отклики из Уотербата; она упорно уклонялась от выяснений, что, когда, где, далеко или близко, говорилось, допускалось или предполагалось. Она только каждое утро тратила одно пенни на «Морнинг пост»; и только всякий раз убеждалась, что этому вдохновенному глашатаю мало есть что сказать как о нависшей беде, так и об отмене некоего бракосочетания. В то же время было очевидно, что ввиду сложившихся обстоятельств миссис Герет скорее торжествует победу, чем трепещет, и в случае еще нескольких таких побед совсем перестанет трепетать. Но что было совершенно очевидно, так это ее несокрушимая уверенность в редкостном понимании сложившихся обстоятельств, которые, прояви Фледа желание, помогли бы ей получить желаемое. Обстоятельства, как было растолковано Фледе, особенно благоприятствовали ее вторжению; ее быстро вынудили оценить их по достоинству. Одним из последствий близости Фледы с миссис Герет была полная утрата чувства близости с кем-либо еще. Владелица Рикса создала вокруг нее пустыню, подчинив себе и поглотив целиком, так что все другие знакомства отпали. Разве не предупреждали ее тогда, в самом начале, что друзья считают ее потерянной и примирились, в общем и целом, с этой утратой? Ее нынешнее место в огромном бесчувственном городе вырисовывалось смутно: она, во всяком случае, смотрела на него глазами, полными сомнения. Она никому не посылала записок и ни от кого их не получала, не предавалась воспоминаниям и не стучалась ни в чьи двери; она блуждала в западных лондонских дебрях или упражнялась в робких выдумках по части «искусства домоводства», к которому, прежде чем отведала от горького древа познания, питала уважение. Ее единственным намерением было сидеть тихо как мышь, а когда ее попытки забыться в прогулках по серому предместью ничего не дали, почувствовала себя мухой, ползающей по пыльной морской карте.

Откуда миссис Герет знала заранее, что, если Фледа решит «опуститься» (так Фледа это называла), все ей в этом поможет? Особенно ее отец — на вид старик на все семьдесят, хотя ему было всего пятьдесят семь, который сразу после завтрака семенил в свой клуб, оставляя ее на весь день одну. Возвращаясь за полночь, он окидывал ее суровым взглядом и не пускался в разговоры. А лишь неподражаемыми штрихами дал понять, что присутствие «семьи» вынуждает его изменить распорядок дня. Она проводила время в гостиной, где ее окружали предметы, которые он, как любил говорить, коллекционировал, — предметы, ветхие и обшарпанные, мало радовавшие глаз его дочери: старые фляги из-под бренди и спичечные коробки, старые календари и справочники вперемежку с набором перочисток и пепельниц — улов, добытый на блошиных рынках. Он был совершенно невосприимчив к той стороне натуры своей дочери, которая завоевала ей любовь миссис Герет, и Фледа не раз слышала от него: жаль, что она, черт побери, не интересуется ничем примечательным. Почему она ничего не коллекционирует — не важно что? Это дало бы ей интерес к жизни: кругом столько занятных штучек. У него, без сомнения, есть вкус к изящным вещам, который его дети от него не унаследовали. Тут проходила граница в их взаимопонимании — граница, которая, как остро сейчас почувствовала Фледа, вызывала у него раздраженный вопрос: с каким тайным умыслом она сюда пожаловала? А так как она и сама себе задавала буквально тот же вопрос, то не ей было раскрывать сию тайну. Она вряд ли могла назвать или объяснить поручение, исполняемое ею в городе, разве что сказать, что ей необходимо было уехать из Рикса. Она поступила очень предусмотрительно, но что дальше? А дальше ничего, кроме состояния еще большей тревоги. У нее не было ни дома, ни понимания ситуации — ничего на всем белом свете, кроме чувства тревожного ожидания.