– Лунная фея, – горячо прошептал Филипп, склоняясь к ее влажным губам, слегка приоткрытым, ожидавшим и приглашавшим.

Положив ладонь на ее затылок, он проник в сладкие глубины ее рта, заставив ее разжать губы, прерывая судорожное дыханье все более жадными поцелуями.

На сей раз Фелина лучше пережила то смятение, которое вызывали в ней его ласки. Утонув в страстных объятьях, она отдалась яростному натиску без малейшей попытки сопротивления.

Ее удивительная податливость и нежность сбили Филиппа с толку больше, чем это могла бы сделать утонченная изощренность.

Далекая от эротического мастерства, с которым, например, возбуждала любовника Тереза д'Ароне, Фелина демонстрировала странную смесь невинности и огня. Микстура тем более опасная, что сама Фелина на все реагировала совершенно естественно, не имея и понятия о собственной притягательности.

Сквозь тончайший шелк ночной рубашки он чувствовал контуры нежного тела, совсем не обладавшего бешеной энергией, характерной для него самого. Крутая линия спины, хрупкая талия и мягкая округлость упругих, идеально сформированных грудей, чьи розовевшие соски остро и требовательно торчали под тканью.

Его губы продвигались дальше, захватывали напрягшуюся шею, улавливая учащенный пульс в ямке возле ключицы. Легкий аромат розового масла пропитал ее кожу, показавшуюся ему еще глаже и прекрасней, чем шелк.

Нетерпеливо развязал он ленты на вырезе рубашки и сдвинул материю с плеч книзу, обнажив верхнюю часть бюста.

Фелина издала сдавленный стон. Она не знала, что с ней происходит, знала только, что жар его поцелуев распространялся внутри нее, как обжигающее пламя. У нее не осталось ни воли, ни сил для противодействия, она вся превратилась в чудесное томление. Каждая ласка вызывала жажду следующей.

Нет, нет, пусть они не прекращаются...

– Моя малышка, лунная фея...

Филипп унес ее под защиту небольшого павильона и положил на примитивное ложе из двух накидок. Фелина не ощущала ни жесткости мрамора, ни прохлады ночи. Возбуждение согревало се так же, как и его соколиные глаза.

Она не сопротивлялась, когда он окончательно снял с нее ночной наряд. Ей казалось самым чудесным и естественным подставлять обнаженное тело под лунный свет. Не чувствовать никакой лишней ткани между собой и его руками.

Утопая в неописуемом блаженстве, отдалась она во власть всех своих чувств, отдалась ласкающим пальцам и губам, умело находившим каждую пядь на ее теле. Если даже ладони, касавшиеся грудей, вызывали у нее дрожь, то горячие губы, смыкавшиеся вокруг сосков, и шершавый, влажный язык, снова и снова круживший то вокруг одного, то вокруг другого крохотного холмика, заставляли ее тихо всхлипывать.

Мышцы ее живота напряглись от призывных сосущих и щекочущих ласк. Сдержанные стоны означали полное наслаждение. Запустив пальцы в темные волосы Филиппа, она еще крепче прижимала его рот к своим соскам. Почти непереносимое желание довело ее чувственность до последних границ.

Ласковые руки прикоснулись к мелким шелковистым колечкам между ее ног, и она, не раздумывая, освободила рукам дальнейший путь. Стремясь к полной отдаче, Фелина инстинктивно обнаружила в себе древнюю науку любви и страсти, а ее вздохи показали маркизу, что она целиком разделяет его сладострастие.

Для него, равно привычного и к изощренной эротике, и к пугливому, судорожному сопротивлению, и к молчаливой покорности, такая стыдливая и одновременно темпераментная девица была первым настоящим чудом.

Дрожащими руками он стянул с себя одежду и при свете луны продемонстрировал Фелине облик атлетически сложенного мужчины, с юных лет закаленного военными упражнениями.

Нежными поцелуями покрыла она рубцы от старых ран на его теле, удивленно прикасаясь к бугоркам напряженных мышц.

Как прекрасно он выглядел и как жаждал ее! И она способна вызывать в этом соколе дрожь!

Осознание внезапной власти и торжествующего триумфа вызвало вспышку в серебристых зрачках. Девушка еще крепче обняла его, выгнувшись по дуге мускулистого, пружинистого тела.

Такое оказалось сильнее самообладания Филиппа. Он подтянул ее под себя и прижал свою твердую мужскую плоть к мягким, соблазнительным губам ее женственности. Губы раскрылись, раздвинулись, освобождая путь. Препятствие Фелина устранила сама, закинув длинные стройные ноги на его бедра и буквально бросившись ему навстречу в пламенной жажде любви. Ее внезапный вопль он заглушил поцелуем обладателя, заставившим забыть о боли.

Мучительное напряжение в ней уменьшалось с каждым его движением. Слившись с волнами сладострастного танца, она казалась себе растворившейся, расплавившейся, взлетающей к небесам, ставшей одним целым с мужчиной, подарившим ей неожиданное блаженство.

Настолько соединилась она с ним, что ощущала внутри него свое возбуждение, а громкий стук его сердца точно совпадал со стуком ее собственного. Сплетенные друг с другом, поднявшиеся вдвоем на вершину безудержной страсти, они забыли о времени и месте.

– Родная...

Хриплый приглушенный голос нарушил глубокое, похожее на легкую смерть, забытье.

Что такое?

Ощущая вялость во всем теле, она попыталась, не открывая глаз, еще больше погрузиться в окружавшее ее тепло. Должно быть, она спала, но каким прекрасным был сон. Еще ни разу не испытывала она такого неожиданного счастья.

Зачем же теперь просыпаться?

– Если не хочешь, чтобы нас застал рассвет, любовь моя неутолимая, поскорее возвращайся в свою спальню...

Фелина поняла, что райское чудо исчезает. Ошеломленно поглядела она вокруг. Голова ее покоилась на широком плече, а перед глазами возникла обнаженная мускулистая мужская грудь, середину которой покрывал ковер из темных волос.

Фелина резко поднялась и, глянув в ясные глаза Филиппа, вновь пришла в себя. Непроизвольная улыбка, придавшая ее чертам оттенок восхищения, заиграла на губах.

Нет, ей ничего не приснилось! Он действительно любил ее! О, как здорово!

– Но ведь еще ночь... – пробормотала она умиротворенно, отодвигая в сторону голову и отбрасывая назад распущенные волосы.

Обольстительная нимфа с обнаженными плечами, с обнаженным бюстом, залитая лунным светом.

– Ты великолепна, лунная фея! – признался он хриплым голосом, вновь полностью осознавая происшедшее и в то же время утопая в серебристом пламени ее необыкновенных глаз.

Счастливая Фелина улыбнулась. Впервые захотелось ей выглядеть красивой. Для него.

– И ты мне нравишься. Любовь к тебе приносит мне счастье! – сказала она просто.

Простота искренних слов вдруг заставила маркиза опомниться.

Что он наделал? Неужели демоны ночи лишили его рассудка? Он постарался скрыть свое замешательство.

– Боюсь, ты можешь простудиться от любви, малышка, если сразу не оденешься! Во всем, вероятно, виновата глупая луна. Надеюсь, я не сделал тебе больно?

Филипп произнес эти фразы как можно небрежнее. Фелина растерянно покачала головой. Она не решилась сказать, что ждала не такого ответа. Ладно, со временем она научится лучше понимать Филиппа. Для начала достаточно знать, что он ответил на ее любовь, Послушно завернулась она в уже приготовленную им накидку, которую он с заботливостью матери застегнул у нее на шее.

– Ты очень снисходительна ко мне, спасибо! А теперь иди спать, малышка! Спокойной ночи! – пробормотал он при этом.

Фелина пожалела о том, что он не поцеловал ее еще раз, но особенно переживать по данному поводу ей не пришлось. Хотя она и старалась снова и снова представить себе происшедшее, тем не менее заснула, едва прикоснувшись к подушке в спальне хозяйки замка Анделис.

Ни разу не спала она под этой крышей так сладко и крепко, без всяких сновидений. И невдомек ей было, что маркиз в тот же час бесцеремонно разбудил камердинера, приказав ему паковать багаж, и поднял переполох в конюшне внезапным распоряжением об отъезде.

Филипп Вернон сбегал. Во-первых, от себя, во-вторых, от Фелины.

Позволенное им себе было непростительным. Где способность контролировать события, используя их в свою пользу? Ни разу не приходилось ему становиться воском в руках женщины, да еще к тому же и крестьянки!