Впрочем, Грин — допустим, его риторический вопрос по поводу "слабоумного и злого" человека всего лишь неудачная полемическая гипербола — не зовет человечество назад. Он реалист, и понимает, что это невозможно, как невозможна даже минутная остановка того великолепного явления, которое получило название научно-технической революции. Но он напуган этой революцией, справедливо провидя за ней другую — социальную. Надеясь хотя бы затормозить темпы научного прогресса, он позволил себе «забыть», какие блага принесла человечеству наука.

А ведь достижения современной науки обещают с избытком удовлетворить все потребности человечества! Многое из того, о чем веками грезили фантасты, осуществилось. Рожденные мечтой новые компоненты мира стали действительностью. Прежде всего, продолжительность жизни.

За какие-нибудь сорок — пятьдесят лет она выросла почти вдвое. Одно это делает абсурдной любую попытку вернуться к "добрым старым временам". Развивая мысленный эксперимент Моравиа, мы должны были бы констатировать, что добрая половина оснащенных первобытной техникой теней превратилась бы в… покойников, хотя это и кажется немыслимым в условиях ада.

Наука избавила мир от опустошительных эпидемий, она позволила родиться и выжить таким детям, которые еще двадцать лет назад умирали почти со стопроцентной вероятностью!

Нет слов, мы не знаем еще всех последствий повышения фона радиации. Но даже самые пессимистические прогнозы дают цифру возможных потерь несравненно меньшую, чем тысячи и тысячи спасенных мужчин и женщин, которые живут и трудятся бок о бок с нами только потому, что рентгеновские лучи остановили роковое течение неизлечимых недавно болезней. Речь, таким образом, идет о самом важном: о жизни и здоровье.

Возьмем теперь проблему питания.

Недостаток животного белка во всем мире оценивается в три миллиона тонн. Это соответствует пятнадцати миллионам тонн мяса крупного рогатого скота. С ростом народонаселения этот дефицит угрожающе возрастет, причем его трудно будет покрыть и за счет увеличения продуктивности сельского хозяйства и путем освоения новых ресурсов океана. Но только в одном миллиарде тонн ежегодно добываемой нефти содержится семьсот миллионов тонн жидкого парафина, и наука со всей определенностью говорит, что изготовление семи миллионов тонн белково-витаминного концентрата, эквивалентного трем миллионам тонн белка, потребует всего один процент от этих семисот миллионов тонн парафина.

Что же делать тем двум миллиардам людей, которые сегодня в нашем мире систематически недоедают? Как уговорить их малость попридержать научный поиск, который может-де привести к "нежелательным последствиям"? В ближайшем будущем вряд ли удастся существенно ограничить прирост населения. Что же тогда остается? Насильственно или же, как бы это сказать, стихийно, что ли, уменьшить число живущих? Вряд ли за это ратуют те, кто зовет нас назад к природе, но только так может закончиться любая попытка сдержать научно-технический прогресс.

Ни на одном рубеже науки остановка немыслима. Нет таких завоеваний, которые позволили бы человеку почить на лаврах, вкушать заслуженный отдых. Антибиотики, которые избавили нас от опустошительных эпидемий, привели к возникновению нечувствительных к ним вирусов. Поэтому стоит лишь ослабить бдительность, и на мир обрушится какой-нибудь совсем новый губительный мор. Поэтому только сохранение статус-кво требует все больших и больших затрат. А ведь надо идти дальше…

И, конечно, надеяться, что, развивая одни отрасли науки, технологии, можно притормозить другие — нельзя. Так не бывает. Мир един, и все в нем взаимосвязано. И в том слепке с объективной реальности, который мы зовем научной картиной мира, эти взаимосвязи проявляются в полной мере. Чтобы яснее понять это, достаточно вспомнить, что, скажем, цветной горошек и крохотная плодовая мушка открыли нам коренные тайны нашего собственного биологического бытия. Для этого, правда, пришлось хорошо потрудиться и в области высокомолекулярной химии (это ее заводы отравляют атмосферу и реки), и на поприще гамма-лучей (это с ним связаны известные аспекты атомного оружия). Что же до негативных последствий, то одно только буддийское созерцание не несет в себе никаких неприятностей. Всякая же деятельность чревата издержками.

Но имеем ли мы право воспевать мощь науки, не думая о негативных аспектах ее стремительного полета? Можем ли мы после Хиросимы разделять прекраснодушные восторги авторов утопических романов прошлого?

Поэтому столь наивными кажутся нам заключительные сцены, в целом прекрасно написанного, острого и напряженного романа Бестера. Традиционным для американской массовой литературы «хэппиэндом» он не решил поставленных им же самим проблем. С гибелью Де Куртнэ и уничтожением личности Рича не умер их жестокий мир. Новая схватка новых монополистов и идея превращения Галактики в выгребную яму может осуществиться. И не Пауэллу — стереотипу «честных» шерифов, помешать этому. Более того, Бестер сам же подорвал миропорядок своего гипотетического общества будущего. Разве все его «щупачи» остаются верными профессиональному долгу? Этике, наконец? Напротив, у нас создается впечатление, что любой из них готов, за соответствующую мзду, разумеется, нарушить святая святых своей лиги. И это понятно, ибо мир «щупачей» — всего лишь слепок с реального мира продажных политиканов, слепой продажной Фемиды. Поэтому мы не очень-то верим в мудрость кибера Мозеса и честность его жрецов. Рич оплатил избирательную кампанию комиссара Крэбба, но Крэбб, несмотря на первоначальные подозрения на его счет, остается верен долгу. Это тоже стереотип американских развлекательных фильмов. Но насколько правдиво описывает он реальную ситуацию? Недавний скандал в нью-йоркской полиции продемонстрировал перед всем миром чудовищную коррупцию, царящую в среде «копов», их взаимосвязь с гангстерским синдикатом. Бестер не мог этого не знать. Отсюда очевидная неубедительность некоторых его решений. Отход от правды мстит за себя художественной беспомощностью. Мы не можем принять точку зрения автора, что «открытость» сознания и подсознания ведет к полному взаимопониманию и социальной гармонии. Мы знаем, что никакие, пусть даже самые сказочные, чудеса и изобретения не способны привести к социальному обновлению, как не способны они снять классовую борьбу с повестки дня.

Бестер с талантом, поистине выдающимся, нарисовал образ современного капиталистического хищника, далеко не простой, не однозначный образ. Его Рич — не карикатура, это сильная, в чем-то привлекательная и очень сложная натура. Он быстр, резок и красив, как только может быть красив и резок опасный хищник. Бестер вскрывает перед нами кромешную тьму подсознания своего героя, и мы обнаруживаем там не только жажду наживы, не только зло во имя зла, но и не проросшие зерна великодушия, честность и смелость. Рич являет нам себя в разных ракурсах и в разных ситуациях. В последних главах, где катастрофически сужается вокруг него Вселенная, которую он готов был превратить в сточную канаву, мы можем проявить даже невольную жалость. Тем более что Бестер устами Пауэлла прозрачно намекает на иное будущее, уготованное телесной оболочке, которая еще минуту назад звалась Ричем. Но, как навязчивый лейтмотив, вроде "восемь, сэр, семь, сэр…", не утихает мысленный голос Рича:

"Не ломай голову, не пытайся рассчитывать. Предоставь все инстинкту. Ты убийца. Прирожденный убийца. Нужно просто выждать время и убить".

Художник оказался сильнее мыслителя.

Будущее в романе Бестера, несмотря на трансгалактический размах, является социальной копией современной Америки. Поэтому никакая телепатия не способна оградить его от преступления, изначально присущего самой природе капитализма. И Бестер вольно или невольно показал это. Причем с мастерством большого писателя.

В этом лишний раз убеждает нас сопоставление фантастического мира Бестера с аналогичными решениями других американских фантастов.