Например, история разрушения Дориата начинается, можно сказать, с гнева Карантира, четвертого Феанорова сына, на то, что его двоюродные братья, происходящие от Телери, были допущены к беседе с их прадядюшкой по матери Элвэ Тин голом (Серой Мантией), с которым сам Карантир ни в каком родстве не состоял: «Зачем сыновья Финарфина бегают в пещеры к этому Темному Эльфу со своими рассказами? Кто дал им право говорить с ним от нашего имени? Пусть они хоть совсем переселятся в Белерианд [403], но да не позволено им будет так быстро забыть, что их отец — нолдорский князь, хотя бы мать их и принадлежала к другому племени!»

Последняя фраза так и дышит презрением Мы чувствуем это особенно остро, поскольку нам известно, что в жилах сыновей Финарфина течет одновременно кровь «более благородная» (Ваниар/ов/, по бабушке) и «более низкая» (Телери, по матери), нежели у Карантира. В словах «пещеры Темного Эльфа» звучит дополнительная ирония: Элвэ правит Темными Эльфами, но сам к ним не принадлежит. Он был одним из первых трех эльфов, посланных в Средьземелье из света Валинора, но, полюбив Мелиан [404], так туда никогда и не возвратился. Пятьюдесятью шестью страницами раньше нам сообщается, что из всего своего народа «лишь он один видел Деревья Валинора в цвету [405]; он правил Уманиар/ами/ [406], но сам принадлежал не к Мориквенди, а к эльфам Света…» [407]. Читателю, который не держит в уме генеалогий, забыл о давнем посланничестве эльфов Валинора или так и не усвоил, что «темные эльфы» и Мориквенди — одно и то же, остается только блуждать в потемках. Напряжение момента, прихотливые отношения между частичной и полной правдой от него ускользают. А когда ниточка теряется, то и горькая досада Ангрода [408], о которой говорится семнадцатью страницами позже, и то холодное состояние духа, в котором кладется основание Нарготронду [409], да и вся повествовательная структура «Сильмариллиона» остаются вне связи с целым, теряют смысл и начинают казаться случайными.

Лежащее в основе всего «того равновесие приходится добывать из генеалогий, их сведений о том, где и когда какое эльфийское племя находилось во время походя в Валинор [410], и« описаний разнообразных тонкостей междуэльфийссих отношений. Однако, если во всем этом как следует разобраться, в «Сильмариллионе» проявляется своего рода динамизм, цепочка причин и следствий. Как это часто бывает со скандинавскими сагами, здесь в случае каждого бедствия имеет смысл задавать вопрос «Кто виноват?» Простым ответ никогда не бывает. Возьмем, например, падение Гондолина, Потаенного Города, о котором Толкин начал писать уже во времена «Хоббита». Гондолин был основан Тургоном по прямому указанию Валар/ов/, и именно из этого города берег исток род Эарендила–Заступника. Каким образом узнал Моргот о местонахождении Гондолина? Чтобы ответить на этот вопрос, приходится перелистать чуть ли не весь «Сильмариллион», но в конце концов все опять сводится к «лирическому ядру» и конфликту родства.

«Лирическим ядром» здесь является сцена с участием Хьюрина, «самого могучего из смертных людей–воинов», двадцать восемь лет проведшего в заключении у Моргота, где он был принужден созерцать пытки, которым подвергались его соплеменники, и откуда он был в конце концов выпущен на свободу. Но никто — ни эльфы, ни люди — не захотел приютить его. Он вспоминает, как, еще мальчиком, сподобился побывать в Гондолине. Кроме того, он очень хорошо помнит, что попал в плен и лишился дома именно потому, что прикрывал отступление Тургона — властителя Гондолина — у болота Серех. Эти воспоминания подсказывают ему мысль направиться к границам Гондолина в надежде, что орлы Тургона приметят его и отнесут в потайное королевство. Орлы действительно заметили Тьюрина и сообщили о нем Тургону, но тот поначалу не захотел придти на помощь спасшему его когда–то человеку. Правда, «после долгих раздумий» он изменил свое решение, но время было уже упущено.

Совершенно очевидно, что в этой сцене все эмблематично [411]. Даже действие почти останавливается: возникает впечатление, что долгое раздумье Тургона вообще не занимает времени. Хьюрин остается на том же месте, прислушивается к тому же «свисту ветра» — как до паузы, так и после. Но на самом деле раздумье Тургона введено в текст только для того, чтобы дать Хьюрину возможность принять роковое решение, а затем пожалеть об этом — или, можно было бы сказать, для того, чтобы оправдать употребление эпитета «безжалостный» в приведенном выше отрывке. Речь идет не о пейзаже, а о Тургоне, а также обо всех эльфах и людях, которые отвергли Хьюрина до того. В согласии с тем же принципом переадресовки утесы «молчаливы», травы «сухи», красный закат и седые волосы Хьюрина знаменуют будущую катастрофу и подчеркивают его отчаяние, а солнце, уходящее в «тень», знаменует конец Гондолииа, оживляя память о том давнем закате, когда люди и альфы потерпели поражение в битве с Мелкором Все это говорит о том, что в сердце Хьюрина царит ложный закат, что Хьюрин потерял надежду, что его надежда сдалась перед эльфийским — естественным — безразличием Однако безразличие — иллюзия, молчание таит в себе чутко внемлющие уши, отчаяние — роковая ошибка…

Эта сцена представляет из себя выставленную на обозрение картину, художественное полотно.Однако у нее есть и смысловой центр — взрыв спонтанных эмоций (как во многих сценах из средневековых романов). Стоит нам спросить: «Кто виноват?» — и вся сцена приходит в движение Кто же виноват? Тургон, заподозривший Тьюрина в предательстве? Правители Дориата — ведь по–настоящему ожесточился Хьюрин именно после смерти своего сына Тьюрина, в судьбу которого было вовлечено так много действующих лиц — и в том числе они? Полный ответ содержал бы в себе всю злосчастную историю Средьземелья. Однако к этому ответу следовало бы добавить несколько слов и об индивидуальных слабостях непосредственных участников ключевой сцены: именно эти слабости довершают картину, в чем и состоит се подлинная ирония и зловещий смысл. Но падение Гондолина имеет и другую причину. Эта причина — Маэглин, который опять–таки рожден от смешанного брака. Маэглин — сын сестры Тургона, Арэдели, которую похитил Эол — «темный эльф» par excellence (323), один из тех эльфов, которые никогда не бывали в Валиноре и на всех остальных эльфов смотрели как на захватчиков. В некотором смысле этот их предрассудок является источником и причиной всех предательств Маэглина, однако эта причина многократно усилена цепочкой чьих–то конкретных прегрешений или ошибок. Одно из этих прегрешений — то, что Эол насильственно удерживал у себя Арэдель. Из–за этого сын досадует на отца, а отец перед смертью пророчески проклинает сына. С другой стороны, в цепочку включается и гордыня сынов Феанора, которые (как и в случае с Тинголом) признают только кровное родство. Тот факт, что Эол породнился с ними через брак с Арэделью, они игнорируют. В ответ на просьбу пересечь границу его земель Куруфин говорит Эолу: «Позволение я тебе могу дать, но благоволения от меня не жди… Чем скорее ты покинешь мою страну, тем больше мне удружишь» (324). Эол парирует эту игру слов (с отсылкой опять–таки не куда–нибудь, а к «Макбету»): «Как хорошо, о князь Куруфин, обрести родич астоль радого прийти на помощь» ( kin–kindly). Но сарказм Маэглина только провоцирует открытое обвинение и открытый отказ породниться: «Тех, кто похищает у Нолдор/ов/ дочерей… Нолдор/ы/ родичами не считают». Характерно, что Тургон, хотя его рана глубже досады Куруфина, не впадает в подобную ошибку и начинает свою речь так: «Приветствую тебя, о родич, ибо я считаю тебя родичем...» Однако к этому времени Эол уже успел ожесточиться и сам отвергает родство с Тургоном Начинается все с его собственного греха; Куруфин ухудшает положение; наконец, Арэдель тоже во многом виновата. Она гордо, не слушая ничьего совета, ушла из Гондолина, покинула своих более мудрых родных братьев, чтобы навестить двоюродных — эльфов куда более опасных; при этом она повиновалась исключительно велению сердца — злому притяжению Феанорова огня. Ослушание Арэдели по отношению к Тургону откликается в поведении ее сына Маэглина одиннадцатью страницами позже, когда он, тоже незаконно, вопреки установлениям Тургона, делает вылазку за рубеж горных пределов Гондолина, где попадает в плен к Морготу и становится предателем Но даже его мотивы многообразны: в первую очередь это, конечно, страх перед Морготом, но, кроме того, и зависть к смертному (Туору), и отсутствие всецелой преданности деду, который как–никак казнил его отца. К тому же Маэглин лелеял амбициозное желание заполучить в жены Идрил [412]. Это желание кажется последним отзвуком старинной мечты Синдар/ов/ — вернуть себе земли, занятые пришельцами из Валинора. Хьюрин, Маэглин, Арэдель, Эол, Куруфин, Тургон — все они вносят свой вклад в падение Гондолина [413]. При этом хорошо видно, что характеры персонажей все время остаются неизменными; просто благодаря напряжениям рождающимся по ходу действия, один за другим выходят на свет изначальные недостатки (или достоинства) каждого из них.