— В чем дело, мой мальчик? — спросила она.

— Мэрилин, — заговорил он. — Я всегда старался быть честным с тобой, ведь так? Никогда не лгал?

— Хочу ли я услышать правду, детка? — печально поинтересовалась она.

— Наверно, нет. Редко, кто этого хочет. Это одна из причин того, что в нашей семье политикой занимается Джек, а не я.

— Говорят, у тебя уже лучше получается, чем раньше.

Бобби мрачно усмехнулся.

— Сомнительный комплимент. Послушай, я говорил, что люблю тебя…

— И это была ложь? — спросила она едва слышно.

— Нет, я не лгал , — ответил он. — Я и сейчас повторю. Я люблю тебя. И думаю, ты тоже любишь меня.

— Гм, — произнесла она. — Ты знаешь , что я люблю тебя, милый.

— Да, знаю . — Он взял ее руку в свои ладони. — Если ты любишь меня, то согласна ли сделать все, что бы я ни попросил?

— Все, что бы ни попросил? — прошептала она хрипло. — Все, что пожелаешь, детка. Я принадлежу тебе каждой клеточкой тела и души. — Она приблизила к нему свое лицо, так что они едва не касались щеками, и до боли в пальцах сжала его руку.

— Если ты и вправду любишь меня, не откажи мне в одной просьбе, Мэрилин, — сказал Бобби.

— Говори.

Взгляд Бобби был устремлен в пространство.

— Сделай аборт.

Мэрилин молчала, глаза вдруг наполнились слезами.

— Почему?

Он стал терпеливо объяснять ей, как будто разговаривал с ребенком.

— Потому что я не оставлю Этель…

— Ты любишь ее сильнее, чем меня?

— “Сильнее” — суть не в этом. Она — моя жена и мать моих детей — а их у меня семеро. Я не могу поступиться своим долгом по отношению к ней. Я не могу поступиться своими обязательствами перед Джеком. Я должен вести себя разумно.

— Значит, мы не имеем права любить друг друга? Не имеем права вместе ложиться в постель?

— Мы поступили неразумно. Но в этом нет ничего зазорного. Мы с тобой взрослые люди. Такое случается, я нам обоим это хорошо известно. Мы немного согрешили. Но вот любовь, ребенок — это уже грехи пострашнее и с более опасными последствиями. Слишком многие могут пострадать.

— Тебе бы следовало думать об этом, когда ты ложился на меня в первый раз.

— Ты права, — едва слышно прошептал Бобби, как нашкодивший мальчишка, которого вынудили признаться в озорном проступке. — Мы поступили неверно.

— Нет, — твердо возразила Мэрилин. — Я незамужняя женщина. Я хочу иметь ребенка. Мне не в чем винить себя, просто не того полюбила.

— Зачем ты так?

— Да, не того, но это не твоя вина, милый. — Она рассмеялась. — Глупо любить женатого мужчину, у которого семеро детей, — любая девчонка должна это понимать!

— Тебе нужна какая-нибудь помощь?

— Помощь? О Господи, да у меня огромный опыт. Ты обалдеешь, если узнаешь , сколько раз я оказывалась в такой ситуации. Не надо обижать меня, хорошо? Ты хочешь, чтобы я позаботилась об этом, — позабочусь.

Они долго молчали.

— Я понимаю твое состояние, — вымолвил наконец Бобби.

— Что ж тут не понять. — Она посмотрела ему прямо в лицо. — Да я сама виновата. Беда в том, что мы верим в счастливый конец, но в жизни так не бывает.

— Бывает. Иногда.

— У меня не бывает… Бобби, — спросила она тихо, — мы можем остаться… друзьями?

— Да, конечно…

— А любовниками?

Он медлил с ответом. Просто невероятно, что мужчина, который большую часть своей сознательной жизни занимается политикой, не может убедительно солгать.

— Если ты хочешь этого, — выговорил он.

— А ты хочешь?

— Хочу, конечно…

Слово “конечно” в его устах прозвучало очень неубедительно — оно фактически придало его ответу обратный смысл, — но она не стала заострять на этом внимание. Чтобы хоть как-то удержать его, она готова поступиться всем.

Сперва от нее отреклась киностудия, а теперь вот и мужчина, которого она любит, тоже дает ей отставку.

— Не уходи сегодня, дорогой, — взмолилась Мэрилин. — Не оставляй меня одну коротать ночь.

— Ну…

— Прошу тебя. — Она чувствовала, что внутри он весь зажат и не может расслабиться. А вдруг ему даны четкие указания переговорить с ней, немедленно убраться из ее дома и укрыться в “Беверли-Хилтон”? — Тебе совсем не обязательно любить меня сегодня, если не хочешь, — прошептала Мэрилин. — Просто побудь со мною рядом и все.

— Конечно, я останусь.

Она встала с дивана, четко сознавая, какой эффект производит на Бобби ее одурманивающая красота. Никогда еще не была она столь обольстительной, как в этот момент, а возможно, такого эффекта вообще не добивалась ни одна женщина. Она взяла его руку в свои ладони и притянула его лицо к своему животу, тотчас ощутив на коже его теплое дыхание, просачивающееся сквозь тонкую, как паутинка, ткань платья.

— Расстегни мне молнию, детка, — попросила она сиплым голосом.

49

Одолжив у знакомых частный самолет, она прилетела в Тихуану. На взлетно-посадочной полосе ее ждал лимузин, который должен был отвезти прямо в больницу. Это была небольшая специализированная клиника, оснащенная сверхсовременным оборудованием. Она находилась на территории Мексики, и законы штата Калифорния здесь не действовали. В этой клинике за кругленькую сумму американский гинеколог делал богатым американкам простейшие операции, за которые в США его посадили бы в тюрьму. Только администрация и обслуживающий персонал были мексиканцами, но и они работали здесь потому, что умели держать язык за зубами.

Наглотавшись таблеток, чтобы притупить послеоперационные боли, Мэрилин лежала на больничной койке, и ей хотелось плакать. Она отказалась от своего ребенка, ребенка Бобби, отказалась, хотя инстинктивно чувствовала, что это ее последний шанс стать матерью, начать новую жизнь и обрести все то, что она променяла на славу.

Через сорок восемь часов после аборта она снова была в Лос-Анджелесе. Она никому не говорила, куда и зачем ездила. Даже миссис Мюррей думала, что она уехала с Лофордами в Тахо. Сразу же по возвращении домой она позвонила Бобби в министерство юстиции и доложила, что его требование выполнено.

Ей пришлось пробиваться к нему через коммутатор, так как его прямой номер сменили.

Хоффа беспокойно вышагивал по кабинету. Он терпеть не мог подобную чушь. Всю эту глупую болтовню итальяшек об уважении и чести. Как будто нельзя сразу перейти к делу. Он не особо жаловал Палермо, этого прилизанного итальяшку, который всегда одет с иголочки, но делать было нечего; Палермо явился к нему в качестве связного от мафии, и с этим приходилось мириться. Джанкана отсиживался где-то в Куэрнаваке, скрываясь от повесток и наемных убийц; Моу Далиц не общался ни с кем, даже с Дорфманом; группа Лански — Траффиканте, Марчелло и Роселли — тоже залегла на дно. Именно теперь, когда он нуждается в помощи, когда этот мерзкий змееныш Бобби Кеннеди все-таки привлекает его к судебной ответственности на основании серьезного обвинения, от которого он пока не знает, как отвертеться, — именно теперь все убегают и прячутся.

— Слушай, — сказал Палермо, разводя руками, — тебе трудно. Мы понимаем.

— Трудно? Тебя-то за решетку не сажают.

— Этого не случится, Джимми.

— Не трепись! На этот раз Бобби имеет серьезные доказательства и понимает это. А ты напомни своим ребятам: если я погорю, они погорят вместе со мной.

Палермо печально покачал головой.

— Джимми, неужели ты хочешь, чтобы я так и передал? Не может быть.

— Еще как хочу.

Палермо изучающе разглядывал носки своих начищенных до блеска туфель. Если Хоффе надоело жить, его это не касается. Он что, совсем дурак и решил, что закон omertà на него не распространяется? Похоже, так и есть.

— Скажи своим: пусть только попробуют бросить меня одного, — зловеще проговорил Хоффа.

Палермо кивнул. Именно так и хотят поступить “его” люди.