— Простите! — Внезапно Керри становится серьезной. — Ужас какой!

— Керри, если ты не возражаешь, я бы хотел записать разговор, чтобы ничего не забыть потом. Хорошо?

— Ладно. Только если я начну реветь, то тогда выключайте? Я все утро проревела. До сих пор не верится, что она умерла.

— Договорились.

Мэдден разглядывает девушку. Симпатичная, но очень отличается от своей подруги. Вся красота на поверхности, а глубины никакой. Темные прямые волосы, фигурка отличная, маленький носик, голубые глаза. Но роста небольшого и очень аппетитная. Из тех девчушек, которым никогда не стать моделями. Бюст большой — как и у матери, кстати (Мэдден встретился с ней, когда входил в дом), — и, судя по вырезу облегающей футболки, Керри не стесняется этот бюст демонстрировать.

Иногда, видимо сердясь на подругу, Кристен в дневнике называла ее вертихвосткой, воображалой и болтушкой. Вполне вероятно, что Мэдден заранее настроился, прочитав дневник, но, похоже, Кристен была права. Да, глаза у Керри припухли от слез, но макияж наложен тщательно, даже помада на губах имеется, чересчур красная, на взгляд Мэддена, для такого разговора. Вроде бы барышня понимает, что ей предстоит стать одной из главных героинь этой трагедии, понимает и нервничает. Сосредоточенно жует жвачку и ковыряет заусенцы.

— Она тебе вчера несколько раз на мобильный звонила, — говорит Мэдден.

— Да, мы поговорили, а потом еще эсэмэсками перекидывались.

— И какой у нее был голос?

— Расстроенный, по-моему.

— То есть ты не уверена?

— Ну, она сказала, что сейчас к ней приедут из полиции — вопросы задавать. И что она пытается дозвониться до доктора Когана и предупредить его.

— И что, дозвонилась?

— Она сказала, что говорила с ним полминуты. Он сказал, что не может разговаривать. И чтобы она перестала ему звонить. Сказал, что ему не хочется ее обижать, но говорить он не будет. И повесил трубку.

— И поэтому она расстроилась?

— Да из-за всего вместе, скорее. Ну, из-за полиции тоже — она знала, что его надо предупредить, ведь он может с работы вылететь. И при этом злилась, потому что он не хотел ее слушать. И отец не хотел.

«А надо было слушать, — подумал Мэдден. — Почему никто из вас не слушал?»

— Кристен сказала, она не знает, что теперь делать. И это ж все уже пару дней продолжалось, с тех пор как ее родители дневник нашли.

— Но про самоубийство она не говорила?

Девушка замолкает. Разглядывает стол и ерзает.

— Керри, она что-нибудь про это говорила? — настаивает Хэнк.

— Ну, может…

— Что она сказала?

— Она не сказала прямо. Так, намеки всякие…

Керри смотрит в сторону, на глазах появляются слезы. Закрывает рот рукой. Видно, что совсем расстроилась.

— У меня есть… подруга, — говорит она.

Мэдден терпеливо ждет, когда она возьмет себя в руки.

— У меня есть подруга, — снова начинает Керри. — Ее старшая сестра на востоке жила, в Нью-Йорке, когда все это случилось… в смысле, 11 сентября.

Мэдден удивленно смотрит на Керри:

— Так…

— Ну вот, у этой сестры приятель был. Он ей звонит тем утром и говорит: «Не поверишь, в соседнюю башню только что самолет врезался. Прямо в середину».

Мэдден кивает, надеясь, что она все-таки вернется к тому, с чего начала.

— Короче, они полчаса, наверное, болтали. О всякой фигне, как люди обычно треплются… Прикалывались, короче. Он ей говорит: «Ящик включи», ну и все такое.

— И она не сказала ему, чтобы он выбирался оттуда. — Мэдден уже знает, что будет дальше.

— Ага. И он погиб, короче. А потом вся его семья и все друзья ее обвиняли. Я тогда совсем маленькая была, но до сих пор помню, как это было. Она никак в себя не могла прийти. Стала совсем другим человеком.

Вчера у Кройтеров оказалось, что у него нет с собой носовых платков. На этот раз он запасся. Мэдден достает упаковку бумажных салфеток и протягивает ее Керри.

— Спасибо! — говорит она и вытирает глаза.

— Керри, я никого обвинять не собираюсь. Мне просто надо понять, что произошло.

— Я понимаю.

Она сморкается в бумажный платок. Мэдден ждет.

Через минуту Керри продолжает:

— Она говорила про «Офицера и джентльмена». Был такой старый фильм с Ричардом Гиром. Смотрели?

— Вроде да, — неуверенно отвечает Мэдден.

— Это ее любимый фильм был. И там в конце есть сцена, когда Гир, то есть Майо, вернее, его друг Сид кончает жизнь самоубийством, потому что его бросила невеста. Ужасно грустная сцена. Мы всегда ревели в этом месте. И вчера она сказала, что теперь понимает, почему Сид это сделал. Раньше не понимала, а теперь понимает.

Мэдден изумленно смотрит на нее.

— А как Сид покончил с собой? — спрашивает он.

— Повесился в душе.

Мэдден невольно вздрагивает. Ему трудно сохранять невозмутимое лицо.

— А что? — спрашивает Керри. — Она что, тоже в душе повесилась?!

— Тебе мама не сказала?

— Нет! — Девушка окончательно срывается в истерику. — Нет, не сказала!

Мэдден кивает.

— Выключите диктофон. Пожалуйста, выключите!

11

Обратный отсчет

10 ноября 2006 года, 7.30

Закончив обход, Коган пошел завтракать в столовую. Взял себе овсяную кашу, два банана, йогурт, апельсиновый сок и осторожно потащил поднос на середину зала, высматривая, к кому бы пристроиться. За одним столиком сидел Ким с ординаторами, за другим Боб Кляйн из сосудистой хирургии читал газету «Сан-Хосе ньюс». Кляйн заметил Когана и помахал ему, приглашая сесть рядом.

— Что, ночка была бурная? — спросил Боб, откладывая газету.

— Одна авария. Девчонка шестнадцати лет. Врезалась в телефонную будку на папиной машине. Сломала пару ребер плюс разрыв селезенки.

— Белая или черная?

— Белая.

— Говорят, ты с Беклер поцапался.

Сарафанное радио. Быстро. Наверняка бедняга Розенбаум постарался.

— Да я что? Я ей просто дал пару советов по-дружески.

— Ну разумеется.

Кляйн был типичным американским евреем. Выглядел он лет на десять старше своего возраста. В волосах седина, в глазах постоянная тревога. А ведь он моложе Когана года на два. Кляйн был человеком циничным и с удовольствием смеялся над окружающими и самим собой. «Бывают такие люди, которым нужно обязательно спать восемь часов в сутки. Вот я из них. При этом мне хватило идиотизма выбрать профессию, в которой восьмичасовой сон принципиально невозможен», — говорил Боб.

Все для него вращалось вокруг сна и мирового заговора с целью его, Боба, этого сна лишить. Все у него были под подозрением, в особенности члены его семьи.

— Жена с сыном меня доконают, — сказал он сердито, со вкусом зевнув. — У меня сегодня доклад. Вчера прошу Триш уложить ребенка. Я ведь его позавчера укладывал? Ну и вот. А мне еще нужно посидеть поработать. Она его кладет, а он как давай орать: «Папа, папа, хочу папу!» Она приходит ко мне и говорит, что ребенок без меня не ложится. Встаю из-за компьютера, иду в детскую, а Триш мне вслед: «Да уложи ты его, это ж пара минут». И я сажусь читать про черепашек ниндзя. Через полчаса он по-прежнему скачет по кровати на ушах. Выхожу в гостиную и спрашиваю Триш: может, няня его днем укладывала и он выспался? А она не отвечает. Валяется на диване и храпит во всю сопатку.

— Все няни кладут детей днем поспать, — прокомментировал Коган. — Им так удобнее. Уложил ребенка — и можешь ненадолго расслабиться. А вечером чадо задает родителям жару.

— Вот именно. Ну, я возвращаюсь в детскую и ложусь с ним рядом. — Кляйн решил рассказать свою печальную историю до конца. — Двенадцатый час, а он скачет. И порывается вылезти из кровати. Я ему говорю: Сэм, если ты встанешь, я тебя запру в комнате.

— Надо с ними пожестче. Он, конечно, еще маленький совсем, но скоро ведь Рождество, так что ему есть что терять. Я забыл, вы Рождество празднуете? Или Хануку?

Жена Кляйна, Триш, еврейкой не была.

— Хануку.