А ведь дёло-то происходило в 1910 году, совсем недавно, еще и ста лет не прошло. Но и для Петербурга это была типичная картина.

Удаление экскрементов из выгребных ям производилось вычерпыванием с помощью специального черпака (в редчайших случаях — насосами) в открытые бочки или ящики. Навоз вывозили нередко в простых телегах, непокрытых вовсе или прикрытых куском грязной рогожи. Кроме городского ассенизационного обоза, размещавшегося на Васильевском острове (33 ящика и 21 бочка с герметическими затворами, 59 работников), было Множество частных золотарей. Для открытия подобного промысла не требовалось особых разрешений. Чтобы стать золотарем, надо было иметь лошадь, телегу и до сорока рублей на покупку ящика. И еще желание работать со специфическим продуктом, готовность жить артелью, в небольшой трудовой колонии, отдельно от других людей, не пользоваться почетом в обществе и не ждать ни наград от него, ни даже благодарности — одно презрение.

Ассенизационные обозы обычно располагались на отдаленных улицах на задних дворах или за городом. В Нарвской части Петербурга было три ассенизационных обоза. Обоз Юргенсона состоял из шести бочек и семи ящиков; и те и другие закрывались герметически, после свалки нечистот мылись водой и дезинфицировались сернокарболовым раствором. Обслуживали обоз 20 человек. Все они жили в двухкомнатной квартире, в подвальном этаже старого деревянного дома, с кухней. Комнаты служили, естественно, для ночлега, кухня была для них столовой. Все работники находились на полном содержании хозяина. Юргенсон платил им по 7—8 рублей, летом до десяти. В ассенизационном обозе Никитина служили 27 человек, которые размещались в двух квартирах при готовой пище. Некоторые из них работали долго, до 17 лет.

Домовладельцы обычно заключали годовые договоры на очистку выгребов отхожих мест (за вывоз помойных ям крестьяне пригородных деревень не только не брали денег с хозяина, но даже платили ему оптом за целый год). Иногда хозяин приглашал ассенизационный обоз в количестве, например, трех ящиков и двух бочек и платил за ящик '/2 рубля, за бочку — два. Регулятором цен служил городской обоз.

Был и еще один способ вывоза нечистот, самый распространенный по причине своей дешевизны. Нечистоты вывозили немцы-колонисты и крестьяне пригородных деревень (чухонцы) на своих лошадях в ящиках самого примитивного устройства. Зимою, считали городские власти, это было еще допустимо, но в остальное время года обозы, тянувшиеся по Невскому или Шлиссельбургском проспекту в 2—3 часа ночи, по неровной булыжной мостовой, насыщали воздух таким зловонием, которое еще долго продолжало висеть в воздухе, да еще и оставляли следы от пролитых экскрементов. Этих добровольных санитаров нередко привлекали к ответственности. Как и некоторых домовладельцев, которые годами не очищали люки своих домов.

Другой способ избавления от нечистот — устройство труб для их спуска. В Петербурге они были в основном (до 80 процентов) деревянные, реже — так называемые «каменные», т. е. кирпичные (20 процентов). Подземные трубы изготовлялись из барочных (не путать со стилем «барокко» — речь идет о барках) досок на городские средства, работы велись под руководством Комитета городских строений. Они выкладывались при строительстве дома и вели в выгребные ямы. Остатки кирпичных труб иногда можно увидеть и в наши дни — два параллельно торчащих ряда кирпичей, идущих сверху вниз вдоль лестничных окрн, внешняя стенка трубы обычно отбита. Крайне редко встречались гончарные трубы, и, как нечто удивительное, упоминаются железные трубы, внутри эмалированные. Эти трубы вели в выгребные ямы.

Лишь двадцать процентов выгребных ям делалось из непроницаемых материалов: из цемента, реже из керамики или железа, остальные выгреба сооружались из плохого барочного леса и за редким исключением даже не обмазывались глиной, как требовалось по Обязательному постановлению 1884 года. Деревянные крышки быстро разбухали и плохо закрывали выгреба. Снимать крышки нередко приходилось с помощью ломов и топоров, что приводило к порче крышек, образованию в них щелей, которые пропускали потом из выгребов зловонные газы. Зимой люки обыкновенно замерзали и покрывались льдом и снегом. Лишь в некоторых домах выгребы имели чугунные крышки, а в трех домах — две металлические крышки (Фонарный пер., 7/8, Вознесенский пр., 20, Новый пер., 4). Некоторые выгреба частью находились внутри здания (в старых домах), частью выходили во двор. Нечистоты свободно впитывались в окружающую почву. При быстром росте населения и все более уплотняющейся застройке в последней трети XIX века положение становилось крайне опасным. Между тем всякий контроль за состоянием выгребных ям был крайне затруднителен.

Смешанные выгреба состояли из срубов без перегородок и принимали одновременно нечистоты простых отхожих мест и ватерклозетов, которые под напором ватерклозетной воды шли в городскую трубу. Некоторые выгребы были закрыты мостовой, а в некоторых домах вообще не было выгребов, и нечистоты спускались в городскую трубу, а то и прямо в Мойку. В редких случаях имелись выгребы с «дворовыми» фильтрами для задержки густых нечистот с гравием, углем или древесными прутьями, еще реже ставились решетки; правда, «фильтром» все эти препятствия назвать сложно, что понимали и современники.

В основном в XVIII — первой половине XIX века нечистоты, а также стоки промышленных предприятий спускались без очистки и в реки и каналы и, как уже говорилось, вывозились в Финский залив. Загрязнение городских водотоков и засорение уличных каналов вынудили правительство еще в 1845 году издать закон, запрещавший присоединять дворовые выгреба к уличным трубам.

Некоторые домовладельцы для избавления от нечистот использовали общегородскую дождевую канализацию, которая существовала в Петербурге с XVIII века. В 1834 году ее протяженность составляла 45 тысяч погонных сажен, а в 1849-м — около 50 тысяч сажен, охватывая все основные улицы города.

Использовать дождевую канализацию как бытовую было строжайше запрещено в конце 1860-х Уставом о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, однако массовость и неискоренимость этого явления была признана властями и даже законодательно закреплена в Обязательных постановлениях, принятых 2 августа 1884 года, когда было разрешено спускать туда нечистоты из клозетов и простых отхожих мест, но оговаривалось, что при присоединении к дождевой канализации должны устраиваться особые заградительные решетки для задержания твердых нечистот. Однако и это требование не принималось в расчет — осадочные колодцы дождевой канализации на перекрестках улиц превратились в выгребные ямы.

Деревянная дождевая канализация была головной болью городских властей. Она имела щели и неплотные стыки (в палец шириной), потому что делалась из самого простого материала — горбыля и барочного леса. Для проникновения в окружающую почву дождевой воды это нормально, но, когда по этим трубам пошли нечистоты, санитарные врачи обеспокоились — эпидемии стали распространяться на целые районы, причем нередко фиксировалось направление распространения инфекции с направлением дождевой канализации.

Разработка петербургской канализации была поручена еще в середине XIX века, конечно же, англичанину — инженеру Уильяму Линдлею (W. Lindley, 1808-1900). Пробурив на петербургских улицах 62 скважины, он изучил характер местных почв, высчитал, что на человека приходится 36 пудов экскрементов в год, после чего решил все питерские нечистоты отводить в Невскую губу: «К западу от Гутуевского острова тянутся песчаные мели, покрытые водою лишь от '/2 до 3 футов при среднем ее стоянии, и только против средины Канонерского острова один из глубоких и главных каналов Невы опять приближается к берегу... посредством короткой трубы можно достигнуть глубокой воды и сильного течения, которое обеспечивает размножение нечистот, делая их безвредными и уносит вдаль». Англичанин не учел, что ветры каждый год вызывают в Петербурге наводнения. Да и как он мог это учесть, если в Петербурге был короткое' время, а в основном перемещался из одного европейского города в другой, давая консультации. Его проекты были в основном реализованы в Гамбурге, но там наводнений не бывает.