Она принялась листать вырезки. Многие материалы были старыми и неинтересными, но некоторые были ей совершенно незнакомы. С большим интересом она прочла о переполохе в Норботтене весной 1987 года, когда военные искали советские подводные лодки и диверсионные отряды русского спецназа, сутками обшаривая местность и переворачивая даже мелкие камушки. Пятнадцать лет в Норботтене ходили рассказы о том, как какой-то русский водолаз прострелил ногу шведскому офицеру. Пес офицера взял верховой след, сам офицер открыл огонь по зарослям кустарника, а потом в кустах обнаружили следы крови. Кровавый след тянулся до моря, где и исчез. Бенни Экланд очень интересно излагал слухи и россказни, но не делал попыток докопаться до сути, до того, что же произошло на самом деле. Выводы штаба разведки цитировались в статье очень скупо. Вообще, все было выдержано в духе того времени — дело происходило в восьмидесятые годы, — когда все было не так, как теперь. Расследования часто приводили к нелепым результатам. Это касалось и военных, которые якобы даже обнаружили в норботтенском фарватере фрагменты поврежденной русской подводной лодки.

Почти в самом низу стопки находилась статья, которую, собственно, и искала Анника. Там была действительно стоящая новость.

В конце шестидесятых годов в Норботтенской воздушной флотилии произошла замена старых разведывательных самолетов более современными истребителя — ми-разведчиками типа «Дракон», писал Бенни Экланд. С этого момента на базе начался непрерывный саботаж в отношении новой техники. «Оружием» служили спички. Злоумышленники засовывали их в трубки Пито. Эти трубки, как тонкие копья, были уложены вдоль фюзеляжа и служили для измерения параметров наружного воздуха и атмосферного давления за бортом.

В то время накопилось достаточно сведений об организованных левых группах в Лулео, прежде всего о группировках маоистского толка. На них и возложили вину. Вредительство продолжалось, хотя ни один преступник так и не был задержан. Однако в статье была ссылка на нераскрытый источник, который утверждал, что действия хулиганов заложили основу для совершения более тяжкого преступления с Ф-21. Маоистский дракон разбудил какие-то силы, и их действия уже привели к катастрофическим последствиям.

После каждого полета, когда машина садилась, остатки масла сливали либо на землю, либо в специальные емкости. Сливали также все неиспользованное горючее.

Время совершения преступления — ночь с восемнадцатого на девятнадцатое ноября — было выбрано не случайно. В тот вечер все машины флотилии выполняли учебный вечерний полет, а после посадки были оставлены на летном поле. Именно в это время террористы и нанесли удар.

Вместо того чтобы, как обычно, засунуть спичку в трубку Пито, преступники подожгли емкости со слитым горючим. Мощные взрывы произошли мгновенно.

По зрелом размышлении о печальной истории флотилии напрашивается мысль о том, что и за этим преступлением стояли те же левацкие группировки с той только разницей, что последняя выходка повлекла за собой смерть человека, писал Бенни Экланд.

Формулировка очень шаткая, но сама теория дьявольски интересна, подумала Анника.

— Я могу снять копию? — спросила она и взяла в руку статью.

Архивариус ответил, не отрывая глаз от экрана и не прекращая тюкать по клавишам:

— Нашла что-то стоящее?

— Да, нашла, — ответила Анника. — Этих данных я раньше не видела. Может быть, это надо напечатать повторно.

— Копировальный аппарат стоит на лестничной площадке. Если его хорошенько стукнуть, то он, может быть, заработает.

Мужчина бесшумно скользнул в черные ворота. Боль стихла, ее сменила сильная дрожь. Мысли его метались по промерзшим улицам.

С годами Лулео сжался и съежился.

Город его памяти, большой, надежный и уверенный в себе, заважничал, увлекшись мелочной мишурой и коммерцией.

Ночью эта самоочевидность отступала, становилась невидимой, словно ее и не существовало вовсе. Здесь не было больше силы. Стургатан была закрыта для движения автомобилей, превращена в продуваемую всеми ветрами детскую площадку, заботливо обсаженную карликовыми березами. Здесь, где люди должны были получать вознаграждение за труд, теперь потребители мучились своими страхами.

Проклятие свободы, подумалось ему. Тот чертов человек из Ренессанса, проснувшийся в одно прекрасное утро двенадцатого века во Флоренции и обнаружив капитализм, наверное, сел в кровати, обдумал возможности своего «я» и понял, что государство — это организм, которым можно управлять и манипулировать.

Он опустился на скамью возле библиотеки. Наркотическое опьянение постепенно проходило. Конечно, это плохо — неподвижно сидеть на таком холоде, но сейчас мужчина его не замечал.

Он захотел посидеть здесь и посмотреть на храм, на дом, где он основал свою династию. Нелепая уродливая пристройка на углу Безымянной улицы, один из его земных домов. Ярко освещенный изнутри, выкачивающий доходы — точно так же, как и тогда.

Но он не был нашим, он никогда не был нашим.

Мимо прошли две молодые женщины. Он видел, как они остановились у входа в вестибюль и принялись читать афишу культурной программы.

Наверное, там открыто, рассеянно подумал он. Наверное, стоит встать и пойти туда.

Женщины, встретившиеся ему в нескольких метрах от входа, мимолетно посмотрели на него, а потом отвернулись, заинтересовавшись чем-то другим в этом тесном мире. Мы его не знаем, притворимся, что вообще его не видим. В больших городах люди не замечают друг друга. Он считал, что последнее лучше.

Библиотека еще работала. Он остановился посреди вестибюля и открыл шлюз воспоминаниям, и они залили его, едва не лишив способности дышать. Время потекло вспять, ему снова было двадцать лет. Стояло жаркое лето, рядом была его девушка, его любимая Красная Волчица, которой удавалось такое, во что трудно было поверить. Он притянул ее к себе, вдыхая аромат медно-рыжих волос, и не смог удержать рыдания.

Внезапный сквозняк, пробравший его до костей, вернул мужчину в сегодняшний день.

— Что с тобой? Тебе помочь?

Какой-то старик дружелюбно смотрел на него.

Стандартная реплика, подумал человек и покачал головой, поперхнувшись невысказанной французской фразой.

Вестибюль блистал во всем своем претенциозном великолепии. Старик отвернулся и ушел в тепло, оставив мужчину наедине с доской объявлений: салон психологических консультаций, чтение Евангелий, концерт Хокана Хагегора и фестиваль феминисток.

Мужчина подождал, умиротворенность успокоила, погладила по волосам. Он неуверенно шагнул к внутренней двери, посмотрел сквозь ее стеклянное полотно. Потом быстро прошел через холл и вниз — к задней лестнице.

«О боже, — подумал он, — я здесь, я на самом деле здесь».

Он посмотрел на закрытые двери — на одну за другой, приглядываясь к тому, что за ними делалось. Он знал здесь все. Дубовые панели, каменную лестницу, телефонный коммутатор, скудное освещение. Он улыбнулся своей призрачной тени — молодому человеку, бронировавшему места от имени организации любителей рыбалки, а потом проводившему допоздна встречи маоистов.

Он правильно сделал, что приехал сюда.

11 ноября, среда

Андерс Шюман надел пиджак и выпил последнюю чашку кофе. Затянувшиеся сумерки превратили окно в неплохое зеркало. Андерс поправил воротник, глядя на свое отражение на фоне силуэта русского посольства. Он остался стоять, глядя в полутьму за окном, не в силах отвести от нее глаз.

«Наконец-то я там, — подумал он. — Не полезный идиот, а управляющий. На совещании руководства, которое начнется через четверть часа, его не просто выслушают, но выслушают с уважением».

Не эйфория ли это? Не самоуспокоенность? Не просто ли это ощущение удачи, приходившее всякий раз, когда он прикасался к документам и диаграммам?

Глаза в окне не отвечали.

— Андерс, — раздался в селекторе возбужденный голос секретарши, — к тебе идет Герман Веннергрен.