Она выпрямилась, опустила плечи, открыла глаза, и в этот момент открылась входная дверь.

— Папа!

Радостные вопли детей, приветственные объятия, низкий голос Томаса — смесь восторга и осторожной защиты от детских наскоков. Анника уставилась на плиту и подумала, что ей надо взглянуть на него, она посмотрит ему в лицо и получит ответ.

— Привет, — сказал он ей в спину и поцеловал в затылок. — Как ты себя чувствуешь? Лучше?

Она сделала еще один глубокий вдох, потом обернулась и испытующе посмотрела ему в глаза.

Он выглядел как обычно.

Он выглядел абсолютно так же, как и всегда.

Темно-серый пиджак, темно-синие джинсы, светло-серая рубашка, блестящий шелковый галстук. Глаза тоже были такими же, как всегда, — немного усталыми, изобличавшими человека, давно расставшегося с иллюзиями. Над темными бровями топорщился ежик густых светлых волос.

Анника вдруг поняла, что не дышит, и торопливо вдохнула.

— Так себе, — ответила она. — Немного лучше.

Она отвернулась, поворошила курятину и, помолчав, призналась:

— Нет, меня только что вырвало.

— Смотри не зарази нас всех своей зимней тошнотой, — сказал Томас и сел за стол.

Это не мог быть он. Это был кто-то другой.

— Что у тебя нового на работе? — спросила она и поставила на стол чугунок с курицей.

Он вздохнул, развернул лежавшую на столе утреннюю газету, и теперь она не видела его глаз.

— Крамне из департамента юстиции тертый калач, — сказал Томас. — Много болтает, но мало делает. Вся работа достается мне и еще одной девочке из областного совета, а Крамне собирает сливки.

Анника застыла с рисом в руках. Она склонилась к столу и пыталась прочесть название рубрики на первой полосе газеты. Что-то о предложениях в области культуры, которые должны быть представлены на следующей неделе.

— Из объединения областных советов, — поправила она Томаса. — Как ее зовут?

Томас сделал неловкое движение, и угол газеты съехал со стола. Анника поймала его взгляд на короткое мгновение, прежде чем он шлепнул по газете, чтобы она не упала со стола.

— София, — ответил он. — София Гренборг.

Анника смотрела на портрет министра культуры, украшавший передовую статью.

— И как она?

Томас оторвался от газеты и, помедлив пару секунд, ответил.

— Амбициозна, — сказал он, — но дельная. Часто пытается лоббировать интересы областного совета за наш счет. Иногда сильно раздражает.

Он сложил газету и бросил ее на подоконник.

— Нет, — сказал он, — пойду за детьми. Не хочу на этой неделе пропускать теннис.

Он вышел и немного погодя вернулся, таща под мышками обоих детей. Он посадил их на стулья, потрогал качающиеся зубы, похвалил новые сапоги, пошутил по поводу хвостиков Эллен, послушал рассказы о машине сладостей и об обещании съездить в Упсалу повидаться с Бесхвостым Пелле.

«Я просто себя накручиваю, — подумала Анника. — Я ошиблась, это был не он».

Она старалась смеяться вместе с ними, но ком из льдинок и бритв в груди никак не хотел таять.

Это был не он. Это был кто-то другой. Мы — его семья, и он любит нас. Он никогда не обманет детей.

Дети торопливо глотали курицу, чтобы не пропустить «Болибомпу».

— Чертовски вкусно, спасибо, — сказал Томас и поцеловал жену, едва коснувшись ее губ.

Они вместе убрали со стола, касаясь друг друга руками и часто заглядывая друг другу в глаза.

«Он никогда меня не оставит».

Она засыпала в машину моющий порошок и нажала кнопку. Томас обхватил ладонями щеки Анники и, озабоченно нахмурив лоб, обеспокоенно посмотрел ей в лицо.

— Хорошо, что ты еще один день не пойдешь на работу, — сказал он. — Ты еще очень бледная.

Она опустила глаза и отвела его руки от своего лица.

— Я себя не совсем хорошо чувствую, — сказала она и вышла из кухни.

— Не сиди долго и не жди меня, — крикнул он ей вслед. — Я обещал Арнольду выиграть наконец у него кружку пива.

Она застыла на пороге, ледяной ком с острыми краями тяжело перевернулся в ее груди. Она остановилась, прислушиваясь к биению сердца.

— Хорошо, — ответила она и, вновь овладев своими мышцами и тяжело переставляя ноги, прошла в спальню и опустилась на кровать. Она слышала, как Томас достает из гардероба в прихожей свою спортивную сумку и ракетки. Потом он весело попрощался, и Анника внимательно прислушалась к вялому ответу детей и своему молчанию.

Он заметил в ней какую-то странность?

Он так отреагировал на что-то особенное?

Она сделала глубокий вдох, потом медленно выпустила воздух из груди.

Если честно, то она и правда бывала немного странной в последний год. Просто до сих пор Томас на это не реагировал.

Она встала, обогнула кровать и подошла к телефону, стоявшему на ее стороне.

— Томас сказал, что ты больна, — сказал в трубку Арнольд, единственный из старых друзей Томаса, принявший его новую жену. — Тебе лучше?

Анника в ответ пробормотала что-то невразумительное.

— Я понимаю, что он не может играть сегодня, потому что ты плохо себя чувствуешь, но это тянется уже вторую неделю.

Анника упала. Пол под ногами превратился в черную дыру, и она скользнула в космическую бездну.

— Мне надо подыскать себе другого партнера, если Томасу постоянно что-то мешает. Надеюсь, ты меня понимаешь.

— Может быть, тебе стоит немного подождать? — спросила Анника, поднявшись и сев на кровать. — Он очень любит играть с тобой.

Арнольд раздраженно вздохнул.

— Может быть, — сказал он, — но Томас очень нерешительный человек, он не способен определиться и твердо стоять на своем. Разве может нормальный человек купить абонемент на всю осень, а потом послать игру подальше.

Анника прикрыла ладонью глаза, сердце выбивало бешеную барабанную дробь.

— Я все ему передам, — сказала она и положила трубку.

Должно быть, она провела в забытьи какое-то время, потому что, очнувшись, обнаружила, что дети сидят на кровати, по обе стороны от матери и поют какую-то смутно знакомую песенку. Анника принялась мурлыкать мелодию вместе с ними, где-то в затылке начали подпевать ангелы.

«Это мои дети, — подумала она. — Он никогда не сможет их у меня отнять».

— Нет, — произнесла она вслух. — Ну а теперь пора спать.

Она уложила их в кроватки и стала читать вслух, сама не понимая, что читает. Она отложила книгу, поцеловала детей и обошла квартиру, выключив везде свет. Остановившись в нише окна в гостиной, она прижалась лбом к холодному как лед стеклу. Сквозняк, тянувший из-под плохо пригнанного подоконника, обвевал холодом бедра, противно скрежетала болтающаяся петля оконной створки. Внутри царила тихая немота, в груди ворочался холодный камень.

За спиной, в темноте, неподвижно застыла квартира. Качавшиеся на ветру уличные фонари бросали пляшущие желтые блики на стены и потолок. Снаружи ее окно представлялось бездонной черной дырой.

Муж неверен, подумала она. Свен тоже всегда был неверен.

Она все время молча глотала эту обиду, а однажды, когда осмелилась протестовать, он ударил ее клещами по голове. Она непроизвольно прикоснулась пальцами к узкому шраму на лбу. Рубчик был почти незаметен, и она редко о нем вспоминала.

Она привыкла к неверности.

Она видела его сейчас, как наяву, его, свою первую любовь, друга детства, жениха, звезду хоккея с мячом. Свен Матссон, который любил ее больше всего на свете, Свен, который обожал ее до такой степени, что никто, кроме него, не имел права к ней подходить, довел дело до того, что она и помыслить не могла ни о ком другом, кроме него, а по сути, и ни о чем другом, кроме него. Все прочее было наказуемо, и он наказывал, наказывал вплоть до того дня, когда вырос перед ней за доменной печью у моста с охотничьим ножом в руке. Анника погасила воспоминание, выпрямилась и отогнала его от себя, выключила на том моменте, каковой она вспоминала как кошмарный сон. То страшное чувство, которое вернулось после ночи в туннеле. Ребята из шестой студии обсуждали, что делать с ней, со Свеном и его окровавленным ножом и кошкой, летящей по воздуху с распоротым животом и выпущенными кишками.