— Согласен с вашим мнением. Мы обязаны заняться вопросом о ваших людях. Я уже подготовил свою позицию для того, чтобы она произвела полное облегчение условий жизни ваших земляков… Однако… боюсь, что полное подчинение вам… гммм… не очень разумная вещь. Ведь вы должны будете их наказывать. Это может бросить известную тень, тем более что… Обо мне лично уже давно создано очень плохое мнение. Все же я думаю,-торопливо говорил Гиммлер, — я надеюсь, все это урегулировать позже. Когда сначала будет создана ваша армия, а затем комитет, как вы его назвали, я вас представлю фюреру в рамках вполне официального приема. Тогда… тогда возможно будет заключить союз…

Когда Гиммлер начинал заикаться, это означало, что прием закончен.

Д'Алькэн это хорошо знал. Знал это и Власов. Он тоже поднялся.

Гиммлер пригласил его пообедать.

Во время еды беседа продолжалась, и хотя говорили уже на общие темы, без записи и стенограммы, но некоторые слова Власова запомнились д'Алькэну.

Когда разговор коснулся расстрела Тухачевского, Власов, не сморгнув, ответил:

— Тухачевский сделал ту же ошибку, как и ваши противники, господин министр, 20 июля! Он не знал психологии масс…

Когда Власов — он пробыл у Гиммлера шесть часов! — попрощался и ушел, рейхсфюрер задержал д'Алькэна.

— Вы правы,-сказал он. — Это — крупная, большая личность: Но вы не должны забывать, что он — славянин. Я вам приказываю все время находиться начеку и немедленно доносить мне обо всем, что будет выходить за пределы нами сегодня говоренного. Я должен все время быть настороже! Но то, что говорил Власов о будущем, меня глубоко поразило. С ним мы достигнем гораздо большего, чем всей пропагандой. Однако он — славянин и останется славянином…

На следующий день после встречи Власова с Гиммлером Жиленков вызвал нового редактора газеты «Заря» Ковальчука, старшего преподавателя Зайцева, сотрудника отдела печати Норейкиса и передал им указание Власова составить программу Русского освободительного движения.

Собрав все документы, пропагандисты принялись за работу.

«В составлении манифеста участвовали Жиленков и работники его отдела, — показывал А.А. Власов на московском процессе. — Редактировал манифест я сам при участии Жиленкова, Закутного, Малышкина. [232]

Написанный нами проект манифеста был передан на утверждение Гиммлеру. Последний внес в него свои поправки. После этого манифест был переведен на немецкий язык, и Гиммлер снова проверял его».

Так и был создан текст, который прозвучал 14 ноября 1944 года в Праге и вошел в историю под названием Пражского манифеста…

Глава шестая

Размышляя над судьбой генерала Власова, анализируя факты его биографии, его поступки, слова и мысли, легко опровергнуть любую выдвигаемую его врагами или почитателями версию.

Только безумие нашего времени могло породить мысль о Власове как генерале ГРУ…

Не был Власов и героем, готовым всем пожертвовать ради русского дела, во имя Родины…

Но не был он и предателем в том обыкновенном смысле, который вкладывается в это слово…

Да, зачастую он вел себя не самым подобающим образом.

Да, он говорил одним одно, другим другое.

Но как— то не получается говорить о Власове только как о развратнике, не удается втиснуть его облик в рамки портрета интригана.

Власов больше тех схем, которые прикладываются к нему.

Он выламывается из этих схем, потому что с точки зрения личной пользы, комфорта, удобств и гарантий будущей безопасности необъяснимо упорство, с которым он занимается созданием Русской освободительной армии.

Заниматься этим Власову-предателю не было нужды.

И, конечно же, не нужно изощряться в изобретении фантастических объяснений этого упорства.

Все очень просто и понятно…

Русскую освободительную армию изобрели сотрудники «Вермахт пропаганды» для «пропагандного употребления» в 1942 году.

Если попытаться проанализировать эволюцию взглядов прибалтийских немцев, стоявших у истоков движения, на примере того же Вильфрида Карловича Штрик-Штрикфельдта, то обнаружится, что его представления о новой ост-политике ни в коей мере не подменяли национал-социалистической доктрины. Они лишь предполагали смягчение ее, да и то только на период войны, пока не сломлено до конца сопротивление Советского Союза…

С этим, рассчитанным на безопасное снабжение действующей армии обновлением ост-политики, с этой, предназначенной лишь для «пропагандного [233] употребления» Русской освободительной армией и связал судьбу Власов-предатель.

Но шли дни, шли месяцы…

Согласно пропагандистскому сценарию Власов изображал вождя Русского освободительного движения. Он принимал игрушечные парады. Он выступал в Смоленске, в Пскове, в Гатчине…

И постепенно генерал, которого засосали было волховские болота, вдруг ощутил некую твердь под ногами. Он продолжал барахтаться в трясине, он способен был засосать в топь других людей, но сам не тонул. Эту вязкую генеральскую силу во Власове с необыкновенной тонкостью оккультиста ощутил Гитлер, назвавший Власова «человеком из трясины»…

И наступил момент, когда Власов перестал быть человеком из трясины, а сам превратился в трясину. Он продолжал изображать из себя песочек в детской песочнице, где забавляются сотрудники «Вермахт пропаганды», но заменить его был не способен.

Когда после покушения на Гитлера у военных отобрали руководство Власовским движением и передали в СС, капитаны фон Гроте и Штрих-Штрикфельдт всячески отговаривали Власова от контактов с Гиммлером.

Власов отвечал, что теперь он не один, за его спиной — Русское освободительное движение, и он не может обмануть соратников. О том, что он не может разочаровать обаятельную Хейди Биленберг, в постели которой потратил столько сил, убеждая СС в своей готовности к сотрудничеству, Власов своим «ангелам» не говорил…

Не говорил он и о том, что само Движение ожило, стало самостоятельным и не может зависеть теперь ни от чьих — в том числе и самого Власова — советов и пожеланий. «Ангелы» из ведомства Гелена понимали это и сами.

Встреча Власова с Гиммлером, как утверждает Штрик-Штрикфельдт, переменила все. На Штрик-Штрикфельдта обрушился шквал телефонных звонков и просьб о встречах от промышленников и из министерства Шпеера.

— Это очень важно и спешно,-говорили они. — Речь идет о том, чтобы получить информацию о Власовском движении из первых рук. Власову, может быть, удастся помочь. И нам тоже!

Ну, а Гелен — ему чудом удалось уберечься от репрессий, последовавших после 20 июля! — и не скрывал своего разочарования…

Грустно было не только ему.

«Надежда на возможность преображения каждого человека привела меня и к Власову, — пишет Штрик-Штрикфельдт в своей книге. — Ею мы питались все это тяжелое время. И вот эта надежда была мертва. Я сказал [234] Власову, что у меня из-под ног выбита почва и что мои внутренние силы иссякли».

— Вы напрасно надеетесь,-сказал Власову Штрик-Штрикфельдт. — Ни Гиммлер, ни Гитлер не переменятся. Слишком поздно ожидать изменения хода войны.

— Если бы Германия продержалась еще 12-15 месяцев, у нас было бы время создать достаточно мощный военный кулак,-сказал Власов. — Этот кулак с поддержкой вермахта и малых европейских народов мог бы составить нечто, с чем Америка и Англия, так же как и Москва, стали бы считаться. Но этого времени у нас не будет…

— Я вижу только один выход, Андрей Андреевич. Вы должны ехать в Прагу и обнародовать Манифест. Тогда весь свободный мир услышит о вас. А когда пражские церемонии закончатся, вы должны уйти, заявив, что национал-социалистическое правительство не сдержало данных вам обещаний. Только так вы можете заложить фундамент для будущего развития. Я знаю, что это легко сказать и трудно сделать. Без сомнения, это приведет вас в лагерь или в тюрьму. Но Русское освободительное движение будет жить.

— Жалко, что уже нет Зыкова, который мог бы сказать свое слово,-ответил Власов и сделал паузу, чтобы «домашний святой» мог вспомнить о грустной судьбе «наркомзятя». — Может быть, еврей нашел бы выход. Он всегда чуял его. А я выходы искать не умею и не хочу, когда миллионы людей{50}надеются на Власова. Я не могу бросить их, я должен идти по этому пути до горького конца… [235]