— Иди,-сказал я ему, — и доложи командиру полка обо всем, а мы пойдем. Так приказано.

Вышли из болота в то место, где должна быть дивизионная разведка. Это всего сто метров от нашего переднего края и противника. Разведки там и духом не пахло. У меня была трубка ТАТ, я включился в линию и доложил [96] о положении командиру полка. Потом рассредоточил своих бойцов. Тарасова посадил вправо у березы, остальных безоружных посадил у лежащей елки. Сам с Шишкиным остался у провода. Догадались и провод телефонный обрезали, чтобы немцы нас не подслушивали. Смотрим, провод пополз. Мы поняли, что немцы тянут его на себя, чтобы определить расстояние до нас. Тут Тарасов замахал мне.

— Вон,-говорит. — Немцы! Отбиваться было нечем.

— Не кричи,-говорю, — пускай идут.

Только прошли, смотрим, немцы идут прямо на нас и, не доходя метров пятнадцать, поворачивают влево. Колонной, друг за другом, несут на себе пулемет, миномет, коробки с боеприпасами. Ждать больше было нечего. Я поднял автомат, провел слева направо по строю, выпустив весь диск. Потом скомандовал: «За мной!» Все бросились за мной в болото.

— Ложись,-говорю, — между больших кочек.

Толвка легли, как немцы открыли ответный пулеметный и автоматный огонь, мелкие березки и сосенки, с краю болота, все оказались срезаны. Огонь прекратили, но на нас не пошли, а двинулись дальше. Мы поднялись все, за исключением лейтенанта Киселя, которого не оказалось, и пошли по болоту за первой группой немцев, потом взяли вправо и вышли на лежневку. Включился в линию и передал командиру полка, что патронов нет. Спросил, что делать дальше?

Он ни слова не сказал, повесил трубку.

Мы сидим на кочках кружком.

— Слышите?-говорит один. — Вода булькает.

— Наверное, немцы,-говорит другой боец.

Взглянули, верно, метрах в сорока немцы, идут прямо на нас, врассыпную. Одежда у них, как и у нас, вся в грязи. Стрелять было нечем, и я сказал: «За мной!» Встали и пошли в направлении за первой группой немцев. Немцы, видимо, приняли нас за своих из первой группы и не дали по нам ни одного выстрела. Когда догнали первую группу немцев, в кустарнике услышали разговор и свернули вправо, и вдруг голос:

— Стой! Кто идет?

— Свои!

Подошли, это, оказалось, состав батальона, семнадцать человек с лейтенантом, отступившие с линии обороны. Я спросил:

— Патроны есть?

— Есть!

Взяли у них патроны. Объяснил, что сюда идут немцы, а одна группа уже пошла мимо.

— Идемте,-говорю, — от нас несколько метров — кружевина чистого болота, топь, мы их тут встретим… [97]

Вышли из болота и подходим к своим позициям. Увидели, лежит кучкой одежда Самарина, она для нас была известная, обгоревшая. А где же Самарин? Кругом осмотрели, его нет. Кто-то сказал:

— Может, переоделся и ушел с ними.

Не верили в это. Подошли к нашим позициям.

Здесь опознали только по туловищу и одежде Гончарука Василия Ивановича. Конского железнодорожника. Немцы ему выбили и выстреляли все лицо и мозги. Осталась только черепная коробка. Около него лежало семь убитых немцев. Сердце сжалось. Жаль было верного друга и героя. Постояли, посмотрели, помолчали и за дело. Велел лейтенанту занять оборону левее, я со своими правее, а далее, вправо никого нет, стык. Немного еще продвинулись, и стал устраивать точки из разного хлама. Приходит боец и говорит:

— Товарищ командир, там ваш боец, пойдемте.

— Мои все здесь,-отвечаю. — Вот, рядом все, делают точки.

— Нет ваш.

Пошли посмотрели, а это Самарин, лежит на спине, голый. Все тело и лицо выжжено шомполами.

Накаленный шомпол вжигался в тело во всю его толщину, и мясо обугливалось вокруг него, так всего сожгли. Он не помнит, как после ему стреляли в спину, и пуля вышла в живот. Так как все были истощены, в том числе и Самарин, то у него вокруг раны был кружок крови, миллиметра два ширины и полсантиметра ширины жидкого, как чай, зеленого от травы кала.

Он был жив. Тихо шевеля губами, сообщил, что немцев много, есть русские.

По рассказам, он был председателем артели и золотоискателем. Сибиряк.

Все стоявшие около Самарина Анатолия поняли лицо фашизма, невыразимую бесчеловечность издевательств. Даже не один зверь в мире не допустит того, как фашизм. Это поразило нас.

Доложил обо всем командиру полка, и он приказал мне принести Самарина на КП в санчасть. Двое суток мы не спали, не ели и не пили, было не до этого. Все время в ходу, да еще несли Самарина пять километров. Положили его в санчасть. Бойцов, которые со мной тащили, отправил на свои места.

Подошел к ручью попить, смотрю, у воды лежит икра. Ну, думаю, кто-то щуку поймал, а икру выпотрошил (в ручье щук не было). Вот повезло мне, взял и съел ее. Подошел к своим, старшина Григорьев Иван Николаевич говорит:

— Товарищ командир, мы лягушку поймали, сварили, давайте есть.

— Так это вы выбросили из лягушки икру?

— Да.

— Зачем я ее съел?

Поставили котелок для еды. Там от лягушки плавала одна капля жира. Впятером съели одну лягушку…

Меня вызвали на КП.

Командир полка приказал:

— Собирай всех, которые близко, около тебя. [98]

Около елки была выкопана яма. Приказали все туда сложить. Сложили штабные документы, бумаги, рацию, противотанковые ружья и другую технику и закопали.

Когда отходили, я спросил начальника санчасти Сидоркина о состоянии Самарина. Он сказал, что Самарин уже скончался.

Так как атаковали штаб дивизии, нас повели обходными путями туда. По пути увидели в стороне пятерых немцев. Я позвал бойцов, чтобы уничтожить их. Представитель дивизии, старший лейтенант, приказал нам вернуться. Я спросил, почему бы нам не уничтожить немцев? Лейтенант ответил: «Завяжем бой, нам не выполнить задачу».

Мы пришли в штаб дивизии часам к 9 утра. Немцы вели бой. Командованием был составлен план операции по уничтожению противника.

Мне, с группой из десяти бойцов, было приказано занять оборону перед лицом наступающего противника. Стоять насмерть, ни шагу назад. Огонь, до наступления немцев, не открывать.

По домыслу одна группа должна была зайти и действовать справа, во фланг противника, другая группа — слева, тоже во фланг немцев. Мы осмотрели местность, и подошли к небольшому ручью, метрах в сорока от немцев. Видели, как они переползают. Патронов было мало, и бойцы начали говорить: «Вот где наша могила».

Первая группа зашла далековато и левым флангом проходила мимо немцев. Немцы открыли по ним огонь ружейный и минометный, и, видимо, сообщили координаты своей артиллерии. Срезали всю нашу группу.

В это время стала действовать левая группа, уже в тылу немцев. В результате немцы потеснились на территорию первой группы, а наши заняли их позиции. Тогда немецкая артиллерия стала бить по немцам, а наша артиллерия — по нашим. Связи никакой не было. Послал бойца сообщить об этом, но бежать было далеко, и пока он бегал, здесь бой уже прекратился. Остатки немцев отошли. Стало тише. Посыльный явился и передал приказание явиться на КП.

Уже вечерело. Командир полка приказал мне идти с группой своих бойцов на наш передний край. Снимать всех бойцов и вести сюда.

Опять пошли обходными путями, моховыми болотами. Прибыли утром. Зашли в санчасть, осмотрели все и нашли Самарина, он был еще живой. Стали искать кругом, чем бы его покормить. Немного нашли и покормили. Он тихо сказал:

— Эх! Какое бы было удивление, если бы я остался жив.

— Пойдем на передний край, соберем всех,-сказал я. — А обратно зайдем за тобой и возьмем тебя.

Когда собрал с переднего края, там и двадцати человек не было. Зашли к Самарину. Зная, что сами еле ногами двигаем, а нести придется всем, я еще раз спросил:

— Как, ребята, понесем Самарина?

— Понесем!-ответили мне. [99]

Фельдшер Григорий Николаевич Запольский отозвал меня от ребят и сказал:

— Самарина нести бесполезно, так как у него прострелены кишки и уже третьи сутки все воспалено, его ничем нельзя спасти.