— Наша страна в опасности. Эта штука может идти на изготовление бомб, которые могут разрушить целые города. Ты можешь себе представить, чтобы целые города обращались в пепел?

— Сегодня? Конечно. Сегодня все происходит без должного благородства и величия. Города разрушают, даже не подвергая разграблению. И кто сегодня признает ассасина? А ведь хороший — даже не великий — ассасин может спасти миллионы жизней!

— Ты знаешь, сколько человек погибло в Хиросиме?

— Меньше, чем было убито в Нанкине. Вооружение тут вовсе ни при чем. Гораздо большее значение имеют войска, которые теперь состоят не только из солдат, но и из мирных жителей. Теперь каждый сам себе ассасин. В какой позор превратился наш век! И ты, после моей школы, продолжаешь плыть по течению всеобщей деградации, — сказал Чиун и завел свою шарманку о том, что следовало бы с самого начала знать, что белый, как его ни учи, все равно потянется к белым.

Все это он произносил на ходу, следуя за Римо по атомной станции. Разговор шел на том диалекте корейского языка, на каком говорят на северо-западе полуострова, в месте, которое Мастера Синанджу называют “бухта славы”. В завершение своей тирады он еще раз повторил, что, если бы Римо служил настоящему императору, а не этому сумасшедшему Смиту, они не опустились бы до такого позора.

Они совершали обход объекта, а начальник службы безопасности, дамочка в красивом костюме и модных очках и с очень изящной походкой, стояла и наблюдала за ними. Римо не обращал на нее никакого внимания.

— О, милая леди, я вижу, вы тоже страдаете.

— Меня зовут Консуэло Боннер, — сказала женщина. — Я начальник здешней службы безопасности, и я никакая не леди — я женщина. А что вы двое тут делаете?

— Ш-ш, — сказал Римо. — Я думаю.

— Он не замечает вашей красоты, мадам, — сказал Чиун.

— А вы могли бы себе позволить шикать на мужчину? — спросила Консуэло Боннер.

Ей было двадцать восемь лет, и у нее были такие красивые голубые глаза, нежная белая кожа и черные как смоль волосы, что она без труда могла бы стать фотомоделью, но она предпочла такую работу, где ею не могли бы командовать мужчины.

— Нет. Если бы на вашей должности был мужчина, я бы не стал на него шикать. Я влепил бы его в стену, — сказал Римо.

— Вы не похожи на инженеров-атомщиков, — сказала Консуэло Боннер. — Чему равняется период размножения неравновесного нейтрона, подвергнутого облучению электронным пучком, усиленным мощным лазером?

— Хороший вопрос, — бросил Римо.

— Отвечайте, иначе я вас арестую.

— Семь, — ответил Римо.

— Что? — изумилась Консуэло Боннер. Ответом должна была быть целая формула.

— Двенадцать, — Римо сделал еще одну попытку.

— Это смешно, — сказала Консуэло Боннер.

— Сто двенадцать, — не унывал Римо.

Он повернулся к женщине спиной и направился дальше по коридору, оставив задачку на потом. Он рассудил, что если ядерные отходы были похищены, то это могли сделать только люди, имеющие специальную защитную одежду. Грабителями должны были быть люди, хорошо знающие, как надлежит перевозить уран, тем более в таких количествах и с подобной обстоятельностью. Следовательно, это скорее всего должен был быть кто-то из работников отрасли, тот, кто имеет регулярный доступ к ядерному топливу.

Женщина не отставала ни на шаг. У нее была рация, и она вызвала помощь. Улыбаясь женщине, Чиун пытался объяснить Римо, что женщины любят обхождение. С ними нельзя обращаться грубо, их можно лишь осыпать лепестками любезности. Он повернулся к женщине, намереваясь продемонстрировать, как это надо делать.

— Нежность ваших пальцев, прикасающихся к сему инструменту, не соответствует его назначению, — сказал Чиун. — Вы вся — тысяча восторженных рассветов, лучащихся ликованием и радостью.

— Я ни в чем не уступаю мужчинам. И я умею делать все то, что умеете вы, позвольте вам заметить. А тем более вы, милейший, хотя вы меня даже не слушаете, — парировала она.

— Что? — переспросил Римо.

— Я говорю, я собираюсь взять вас под арест. И я умею делать все, что могут мужчины.

— Тогда пописайте-ка в окошко, — сказал Римо, продолжая искать хранилище.

Теперь он сам видел, что это туалеты. К ним подходили большие трубы, напоминающие ядерный реактор. А трубы реактора, напротив, скорее походили на оборудование небольшой ванной комнаты. Через пару минут это заведение было бы весьма кстати.

Консуэло Боннер предусмотрительно выжидала, пока подойдет подкрепление. Восемь охранников. По четыре на каждого.

— Даю вам последний шанс. Вы находитесь в запретной зоне. Вы проникли сюда при весьма подозрительных обстоятельствах, и я вынуждена просить вас следовать за мной. Если вы откажетесь, я буду вынуждена вас задержать.

— Пописай-ка лучше в окошко, — повторил Римо.

— Что за грубости с такой милой леди, — упрекнул Чиун.

— Задержите их, — приказала Консуэло.

Охранники разбились на две группы, каждая из которых зажала нарушителя в строгом соответствии с инструкцией, так что ему некуда было деться. Но почему-то оказалось, что зажали они сами себя. Консуэло Боннер быстро заморгала. Ее люди прошли подготовку в лучших полицейских школах. Она своими глазами видела их в деле. Один даже мог сломать головой доску. Все владели боевыми искусствами, а сейчас они набили себе шишек не хуже младенцев в манежике.

— Вперед! — рявкнула она. — Пустите в дело дубинки. Что угодно. Стреляйте! Уйдут!

Позабыв про строгий порядок, охранники гуртом бросились вдогонку парочке, которая с невозмутимым видом шагала по коридору.

После потасовки на ногах остались только двое, а третий признался, что не успел даже ничего почувствовать. Нарушители продолжали удаляться. Консуэло Боннер сняла очки. Она вознамерилась обратиться к старшему из нарушителей. Он по крайней мере показался ей джентльменом.

— Вы, вероятно, меня не поняли. Я только забочусь о безопасности станции.

— Ага, безопасности от расхитителей урана, — отозвался Римо.

— У вас нет доказательств. Эта станция охраняется не хуже, чем если бы этим ведал мужчина, — заявила Консуэло.

— Именно это я и хотел сказать. Здесь черт знает что творится.

— Вы что же, считаете, что мужчины работают лучше? — спросила Консуэло.

— Мы считаем, что нам, как мужчинам, не суждено иметь детей, поэтому приходится довольствоваться своими ограниченными возможностями, — пояснил Чиун.

Консуэло Боннер продолжала семенить за ними по коридору.

— Если вы не инженеры, тогда кто же вы?

— Возможно, наши интересы совпадают с вашими, — сказал Римо.

— Мы пришли восславить вашу красоту, — сказал Чиун.

Римо по-корейски заметил Чиуну, что эта женщина не из тех, кто поддается на такую бессовестную лесть. Чиун, тоже по-корейски, ответил, что Римо ведет себя как настоящий белый. Что плохого в том, чтобы доставить кому-то удовольствие ласковым словом? Чиун знает, что значит жить без благодарности. Он научился этому за все те годы, что он воспитывал Римо. Но почему должна страдать бедная женщина?

— Говорю тебе в последний раз: я не собираюсь писать, что я не белый. И что я-де тебе солгал, и что в твоих уроках было что-то такое, что сделало меня корейцем. Я белый. И всегда был белым. И всегда буду белым. И когда я стану писать летопись Синанджу...

Чиун поднял руку.

— Ты напишешь, что мы всего лишь наемные охранники, а великий Дом Синанджу, дом ассасинов всего мира, превратился в приют жалких прислужников.

— Мы спасаем страну.

— А что эта страна для тебя сделала? Чему она тебя научила? Что она такое — твоя страна? Есть тысячи стран, и будут еще тысячи. Но Синанджу была, есть и будет... если ты нас не подведешь.

— И я не намерен жениться ни на какой толстой уродине из Синанджу, — добавил Римо.

Разговор шел на корейском и напоминал пулеметный огонь. Консуэло Боннер не разобрала ни слова. Она поняла только, что они спорили. И еще она поняла, что эти двое имеют не больше отношения к ядерной физике, чем китайский бильярд. Было ясно, что восьмерым охранникам их не одолеть, а возможно, что и шестнадцати тоже.