— И я вам — тоже!

Услышав вопль Чепа, мистер Хун резко склонил голову набок, и на его лицо упал узкий луч прожектора, освещающего танцпол. При виде улыбающихся губ Хуна — самой отвратительной черты его лица — у Чепа что-то оборвалось в груди.

— Подумайте о себе.

Эту фразу повторяли все. Но тут ее произнес человек совсем невиданного сорта. Впервые в жизни Чеп услышал эту суровую истину из уст китайца, который утверждал, будто является представителем властей.

— Здесь у вас будущего нет.

Предсказание показалось Чепу не очень убедительным. Но фраза китайца возбудила в Чепе иное, неодолимое чувство — чувство уверенности, что в следующем году и вообще в будущем таких Хунов станет хоть пруд пруди: все они будут улыбаться, докучать, угрожать, намекать, проводить в жизнь законы — все эти новые статьи насчет подрывной деятельности и измены. Вот оно, будущее Гонконга — китайская система угроз, взяток и плутовства, передаваемые шепотом слухи о гибельных последствиях, которыми чреваты визиты в «Киску» и прочие сомнительные заведения. По сравнению со старыми новые порядки изменятся мало — вот только сам Чеп окажется уже не британским гражданином в британской колонии, а британским гражданином в «особом административном районе» Китая. Дважды гуэйло.

Чеп посмотрел на человека, сидящего напротив него в полутемной кабинке. Подсвеченное неверными огнями «Киски» лицо мистера Хуна походило на злобную рожу богини-дьяволицы в красном ящике у входа — в кумирне мамы-сан, с яркими фруктами в чаше для подношений. В будущем году людей-дьяволов, подобных мистеру Хуну, станет больше, и Чеп знал, что этого не вытерпит и захочет уехать куда глаза глядят.

Чеп сказал:

— Мне надо спросить у матери.

— Ваша мать уже согласилась на все условия.

Да, и в ней Хун тоже не ошибся.

Чеп выбежал из «Киски». С проституткой он на людях показался бы не задумавшись, но если его увидят уходящим вместе с мистером Хуном… Нет уж!

Монти, казалось, ничуть не удивился, когда Чеп оповестил его о своем решении. Собравшись в конференц-зале офиса «Бриттейн, Квок, Лум и Левин» в Хатчинсон-хаусе, партнеры учредили холдинговую компанию на Каймановых островах. Фирму нарекли «Полная луна», поскольку день ее основания совпал с полнолунием в Коулуне. Сошлись на том, что продажная цена «Империал стичинг» — девять миллионов гонконгских долларов: семь миллионов выплачиваются за землю, а два надлежит разделить поровну между мистером Хуном, с одной стороны, и матерью и сыном Маллердами — с другой.

— В целом выходит восемь, сквайр.

— Только рабочим не говори, — попросил Чеп.

7

Едва согласившись продать «Империал стичинг» мистеру Хуну, Чеп раскаялся в своем решении. На душе у него кошки скребли. Конечно, тут пахло огромными деньгами, но разве деньги в жизни главное? Чепа не утешало даже слово «миллион». При мысли о костистом лице мистера Хуна и его кривой усмешке у Чепа все внутри обрывалось; Хун мерещился Чепу таким, каким предстал перед ним в кабинке бара: глаза, скрытые зловещей тенью, мстительный прищур китайского идола. Но этого идола не улестишь зрелым апельсином или связкой тлеющих благовонных палочек. «Делай, как я велю, или тебе конец» — вот каков был девиз мистера Хуна. Всё решили не деньги, а угрозы.

«У меня не было выбора», — вновь и вновь твердил себе Чеп.

Казалось, еще до начала каких бы то ни было переговоров Хун считал себя владельцем фабрики и не признавал иных вариантов, а Чепу оставалось лишь смириться и отдать фабрику. Но мысль, что мистер Хун вынудил его на этот шаг, бередила Чепу душу.

Зато Бетти радовалась — но от этого, как ни странно, Чепу становилось лишь тоскливее. Радовалась она не только деньгам — «миллиону гиней», но и тому, что, продав фабрику, наконец-то сумела расквитаться с мужем — с постылым мужем, как наконец-то понял Чеп. Ее слова «А я, наоборот, в вину ему ставлю» не шли у Чепа из головы.

Ее недоверие к Чепу, ее докучливая опека — все это объяснялось тем, что он очень походил на отца. Теперь Чеп понял, как жилось его отцу, какую обиду затаила на отца мать. Она не могла простить Джорджу ни его интрижек со швеями-китаянками с фабрики, ни предосудительных связей с филиппинками-официантками, ни тайных визитов в «курятники» и «гнезда фениксов», массажные салоны и «синие отели», ни состряпанных на ходу отговорок. Интересно, а насчет мамы-сан она тоже знает?

— Он меня за дуру держал, — твердила Бетти.

Возможность получить крупную сумму наличными вселила в нее отвагу, разожгла мстительность. Кредит, процентные выплаты, «бумажная прибыль» [13], даже строчки цифр, отпечатанные на страницах банковской книжки, — все эти премудрости так и остались выше ее понимания, но образ лежащего в сумочке кирпичика — оклеенной коричневой липкой лентой пачки розовых банкнот Гонконгско-Шанхайского банка, пахнущего свежей типографской краской денежного брикета трехдюймовой толщины — вселял в нее ощущение силы и даже словно бы возвращал здоровье. «Вот что мне нужно, Чеп, — маленький знак внимания от сэра Гоншанбанка».

— Да, он ни одной юбки не пропускал, дорогой мой муженек, — говорила она. — Гулял напропалую.

Чеп молчал, а сердце у него болезненно сжималось. Говоря об отце, она имела в виду и самого Чепа.

На сделку с мистером Хуном Бетти согласилась охотно. Ее-то убедили безо всяких угроз, она даже благодарна китайцу за приятный сюрприз. Возможно, она права. Но Чепа все равно нервировал этот скользкий, бойко лопочущий по-английски тип с континента — с какого боку ни взгляни, все равно монстром кажется. Нельзя, кстати, забывать, что мать пошла на сделку прежде всего из мести мужу — правда, сама бы она в этом никогда не призналась, стала бы возражать, что мужа любила, — а также ради денег, хотя никогда не знала, что с деньгами делать.

Самые фантастические представления о деньгах — у последних бедняков. Девушки из баров имели обыкновение требовать — если уж дело доходило до требований — чуть ли не луну с неба. «Мне надо десять тысяч», — как-то объявила Чепу Бэби. Он только рассмеялся. Бэби возомнила, что имеет над ним власть, что заворожила его своей сексуальной виртуозностью. Все пошло от «Давай-давай делать сенят». Всякий раз, когда он просил ее об этом, Бэби начинала ломаться и говорить: «Я тебе позволю это мне делать все-все время, когда мы приедем в Англию». Однажды, словно вздумав раздразнить его аппетит, Бэби заявилась в «Киску» в кожаном собачьем ошейнике. Вот какой награды она требовала за свои трюки ученой собачки: в благодарность за ее милостиво подставленный зад он должен до гробовой доски обеспечивать саму Бэби и ее мать с сестрой, а возможно, и еще целую ораву родственников. Но Чеп не был рабом секса. Сам акт надолго не затягивался, а потом ему вообще ничего не хотелось — разве что уединиться с пинтой пива и закуской: тарелкой маслянистой жареной картошки или сандвичем с беконом.

Цены, которые назначают люди с пустыми карманами, всегда нелепы; порой речь идет о жалких грошах, но чаще — об астрономических величинах. Такую же чушь они несут, толкуя о домах или машинах. «Почему у тебя нет „мерседес-бенца“?» — спросила Лус как-то дождливым вечером (Чеп ее подвозил), презрительно оглядев его престарелый «ровер». Лус была из Манилы, города маршрутных такси, переделанных из армейских джипов, и древних легковушек. У этих доверчивых нищих только одно на уме, и сколько им ни дай — все будет мало; короче, слово «миллион» не значит, по сути, ничего. Пустой звук, а не реальная сумма.

Чеп подозревал, что все это относится и к мистеру Хуну, который вряд ли хоть когда-нибудь в жизни видал нормальные деньги. Вплоть до позавчерашнего дня китайцев можно было исчерпывающе описать одной фразой: «Все они одинаково нищие и несчастные». Чеп терпеть не мог иметь дело с нуворишами, но, разумеется, теперь они все там нувориши; каждый встречный — гениальный финансист, а Китай — страна будущего, как будто она и не простояла сорок пять лет на своих костлявых коленях, распевая дурным голосом социалистические гимны и лобызая гипсовые статуи Председателя Мао.