– И ты, Ковыль, в мельники метишь? – Ленивый По усмехнулся.

– Мечу…

Оно понятно. Ходил Ковыль в подмастерьях, звезд не хватал. Они же одногодки со Стоеком. Одно время дружили даже. Потом разбежались их пути-дорожки. Стоек прямой, упертый. Если решил чего, значит так и будет, подбородок выпятит и прет, как бармин, напролом. А Ковыль, наоборот, тихий, задумчивый. Если не получается чего, переносицу поскребет да зайдет с другого боку. Книги читать любил и все рисовал чего-то, то палочкой на земле, то чертилкой на пергаменте. Рос Ковыль без отца, мать похоронил рано. Так и остался один. Вечера коротал у себя в сарайчике, поделывал разные безделушки, забавные, но бесполезные. Что называется, бабам на смех, детворе на потеху. Добрые люди советовали, уезжай, мол, в Столицу, в Академию. Учиться. Уж коли к наукам душа. Здесь-то, все одно, в люди не выбиться. Так и состаришься в подмастерьях. Но покидать Долину Ковыль не хотел. Держала его здесь одна… причина. Еще одна причина, разделявшая их со Стоеком. Главная.

– Ну, показывай, чего у тебя…

Был у Ковыля железный сундук, прилаженный к нему ветряк, чуть побольше таких, которыми играют дети, и лохань с водой. Ковыль старался держаться уверенно, что-то настраивал, прикручивал. Но давалась ему эта уверенность с трудом. Непросто собраться с мыслями под прицелом недоверчивых усмешек. Да еще понимая, что сейчас, возможно, решается его, Ковыля, судьба.

– Скоро ты?..

– Готово.

Ковыль сорвал из-под ног цветок желтого звездочника, жестом фокусника продемонстрировал собранию и упрятал куда-то в недра сундука. Теперь оставалось подождать ветра… Словно по заказу налетел полевой дурак, потрепал листву, взметнул вихри пыли на дороге, разметал мусор, словно молодой пес, закрутил ветряк и умчался дальше в поле. А Ковылю большего и не надо.

Дернул он неприметный рычажок, загудел сундук и негромко щелкнул. Ковыль извлек на свет противень с горсткой зеленой пыли, не без гордости протянул мастерам.

– Это чего?

– Живичный порошок это.

– Ну-ка!.. – Аптекарь взял щепоть пыли, потер, понюхал, попробовал на язык. – Ну, вообще, похоже…

– Так чего тут такого? – пожал плечами Ленивый По. – Высушить да смолоть. Делов-то…

– Да нет, – Ковыль усмехнулся. – Сенная мякина получится… Глядите! – Он высыпал содержимое противня в воду, и пылинки, повинуясь неведомой силе, сложились в узор, в точности напоминающий прежний цветок.

Опыт повторили трижды, с листом ледяной ракиты, со стеблем травы-ревуна и с соцветием синего лютика.

– Даже не знаю… – Аптекарь поскреб бороду. – Работать, оно, вроде, работает. Но мельница ли это?..

Почувствовал, не иначе, мастер в юноше будущего своего конкурента.

– Тебе быв город податься, в Лигу Мастеров…

– Я останусь здесь, – помотал головой Ковыль. – В Уложении четко сказано: мельницей считать устройство, производящее измельчение силою ветра. Вот устройство, вот, – Ковыль крутанул ветряк, – сила ветра.

– При помощи жерновов, – Аптекарь воздел к небу указательный палец. – Измельчение силою ветра, при помощи жерновов.

Ковыль вздохнул и пробормотал под нос:

– Как знал, как знал… – отнял у сундука заднюю стенку и продемонстрировал собранию два вертикально расположенных плоских камня на оси. – Вот. Неотъемлемая, так сказать, часть…

Густав расхохотался:

– Нет, вы поглядите, каков!..

Аптекарь, наоборот, посерел лицом:

– Балаган развел!.. Бутафорию!.. Мальчишка!..

– Формально он прав, – пожал плечами Карпила.

– А нам здесь не надо формально!.. Мы дело делаем!.. – Аптекарь разозлился не на шутку. – Выкрутился, ишь ты!.. Скажи-ка нам тогда, любезный, сколь в мире есть ветров?

Ковыль нахмурился. Плохой вопрос. Не то что б сложный, знал на него ответ каждый ребенок. Плохой.

– Согласно Ветровой Табели – девяносто девять и один, – Ковыль вздохнул, предполагая заранее, что ответ такой никого не устроит. – Согласно Всепогодной От Сотворения Мира Летописи – лишь девяносто девять…

Звездный чистик не наблюдал никто и никогда. Зато чего только про него не плели. Что дует он прямиком со звезд и несет с собой серебристую пыль. Что раз попавшись в парус, станет корабль гнать вперед до тех пор, пока парус не сложишь. Да и много чего еще. Всего скорее, такого ветра не существовало вовсе. Выдумали его для ровного счета десяточники еще в махровые годины нешуточных ристалищ с девяточниками. Долго тогда ломались копья, ребра и головы. И вроде бы порешили, что да, десятичный счет будет правильнее. Но не везде он прижился. Многие считали девятками – удобней.

– То есть формально, – Аптекарь поводил рукой в воздухе, – якобы сто ветров у нас? А на деле?..

Оно понятно, к чему клонит. Ветром, что на бумаге записан, зерна не смелешь. Тереть должна мельница жерновами, а не неведомыми принципами.

– Что ты пристал к парню? – вступился Карпила. – Будто он ту Ветровую Табель составлял…

Аптекарь шумно выдохнул, раздувая ноздри, но смолчал. Прищурился зло.

– Предлагаю голосовать, – подытожил Густав.

Мнения разделились. Но все же тех, кто «за», оказалось больше.

– Все высказались?

– Нет, не все! – проскрипел Аптекарь. – Сын Стержня отныне равный с нами. Стало быть, тоже имеет голос.

Взгляды собравшихся скрестились на Стоеке. Тот раскраснелся, польщенный без меры, опустил глаза.

– Да пусть строится, – усмехнулся. – Мне не жалко…

Закатное солнце утонуло за горизонтом, в долине сгустились сумерки. Засветился желтым ночной камень в оправе подфонарников или просто выложенный вдоль кирпичных дорожек. Невидимые в листве, затянули свои рулады пичуги-переливки. Теплый луговик вывалялся в травах и принес с собой горьковатый аромат цветущей ола-олы.

Ковыль ждал. Он привык ждать здесь каждый вечер, с тоской вглядываясь во тьму. Учащенно забилось сердце, когда вдали показался знакомый силуэт. И Ковыль поспешил навстречу, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег.

– Ну, здравствуй, Роза ветров…

– Здравствуй…

Он что-то говорил, глупо улыбаясь. Она что-то отвечала. И только глаза, встретившись, вели безмолвную беседу о своем, о главном. Минуя преграды и запреты.

– Тебе, – Ковыль неловко протянул сверток, стащил темную кисею, скрывавшую цветок парусника.

Белоснежные соцветия, похожие на фрегаты с наполненными ветром парусами, вспыхнули, разгоняя полумрак.

Роза улыбнулась одними уголками губ, как умела только она, опустила взгляд.

– Спасибо. Никогда не видела такой… вживую.

Ковыль и сам не видел. Вчера приходил за живичным порошком караван с растениями из Нижних полей. Ковыль парусник и приберег. Роптали караванщики, грозились, в последний раз, мол, приходим. Больно хлопотно цветы возить. Но все равно шли. Редкого качества выходил порошок из железного сундука – никто такой не делал. Иные предлагали, давай к нам, на теплые фермы. Ветра и там для машины хватит. А не хватит, обещались хоть тягловую силу приспособить, хоть руками вороток крутить – все дешевле, чем таскаться, языком закоренелых девяточников выражаясь, за тридевять земель. Золотые горы сулили.

Но никуда Ковыль уезжать не собирался. Причина стояла напротив. Запах ее волос, заставлявший уходить землю из-под ног, пухлые губы в морщинках и серые, цвета зимнего неба, глаза – вот все, что ему от жизни было нужно.

Они шли, держась за руки, и болтали. Ковыль рассказывал про ветровые лопасти с изменяемым углом, про крылья, которые смогут вращаться от света, про решетку из уса красного кита, способную притягивать молнии. Про то, как мечтает построить мельницу, что молола бы в муку усыпающие небо звезды. Роза про шитье, про младшую сестренку и двух ухажеров, что на днях подрались из-за нее.

– А ко мне Стоек посватался, – невзначай произнесла она. И тут же осеклась, пожалела.

Ковыль остановился. Помрачнел.

– А ты?..

Роза дернула плечом.

– Погоди, – Ковыль заглянул девушке в глаза. – Я…