В дверь тихо постучали. Лейтенант не успел отозваться, как она уже открылась и в комнату без церемоний вошла Дарья Саввична, молодая не то жена, не то сожительница здешнего скупердяя-домовладельца господина Лагранжа. Прежде фон Штраубе сталкивался с ней лишь при коптящей лампе, и она казалась ему такой же замарашкой, как все обитательницы дома, но при дневном свете она выглядела совсем иначе – стройнее и ростом выше, в модном, явно на заказ платье с бархатным лифом, обтягивающим тугой, правильных очертаний бюст, в лаковых туфлях на каблуке, хорошо причесанная, и лицом была вовсе не простушка, даже некоторая утонченность, некая тоже, пожалуй, тайна была в ее лице. В довершение ко всему, от нее пахло настоящими духами, какие продают в изящных парфюм-салонах, а не теми непотребными дешевыми пачулями, какими в большие праздники пользовалась женская часть дома, чтобы перебить дух подгоревшего молока и кислых щей.
Она была хороша, очень хороша, настоящая русская красавица! Фон Штраубе почувствовал вожделение, особенно сильное на пороге между бодрствованием и сном.
— Уже не спите? — ласковым полушепотом спросила она.
— Нет… впрочем, то есть… — пробормотал лейтенант, стараясь не выдать своего чувства. — Если насчет оплаты – то, как условлено, сразу после пятнадцатого числа. Но ежели надобно раньше…
— Что вы, что вы, миленький! — отозвалась она ласково. — Какие глупости! Просто я уж забеспокоилась – никак, захворали. Шинелка, смотрю, тонкая, а на дворе вон что делается. Каждое утро-то – из дому первей всех, и не углядишь вас, а тут… — Рядом стояло кресло, довольно, правда, потертое, но она присела на край кровати, склонилась и нежно коснулась его лба прохладной рукой. — Может, надо чего, чаю с малиной – так я мигом. Или доктора? Тут как раз Кирилл Иванович по соседству, через квартал.
— Нет, нет, благодарю премного, — до крайности смутился фон Штраубе, — я – здоров совершенно. Просто вчера поздно лег и решил сегодня…
— И правильно, миленький, — заключила Дарья Саввична, — отдохнуть вам надо, а то мыслимое ли дело! Гляжу, вы – даже в Божие воскресения!.. Все одно не оценят. Небось, жалованье-то пустячное, вон, исхудали вовсе, да разве они оценят, на казенной-то службе?
Жалование в Адмиралтействе было как раз вполне пристойное, оно вполне позволило бы вести иной образ жизни, уж, по крайней мере, обзавестись куда более подходящим к обер-офицерскому званию жильем, но фон Штраубе с недавних пор положил себе тратить в месяц лишь двадцать пять рублей, включая сюда плату за угол, и соблюдал это со стоической твердостью, остальные же деньги размещал под процент у одного жида. Уже накопилось свыше восьмисот рублей. Деньги могли понадобиться на момент, когда тайна раскроется – в случае, конечно, если она раскроется ожидаемым образом. Объяснять свои резоны очаровательной хозяйке, понятно, не имело смысла. Вообще он не знал, что говорить, да и надо ли. Просто лежать, видеть перед собой этот волнующий тугой лиф, ощущать касание мягкой руки на лице, слышать ее ласковое "миленький"…
— …Миленький… — шептала она, лежа рядом с ним, обнимая жарко. Сладкий запах молодого тела, влажные губы, упругая грудь, время пропадало и вновь обозначалось, скроенное из рваных лоскутов, кровать при каждом шевелении отвратительно скрипела, точно кошка в ночи рожает, уже смеркалось, дом оживал шорохами, шагами и звоном посуды, кто-то, кажется, сопел за дверью и сдавленно хихикал в кулак. Может быть, точно так же век назад, в преддверии Тайны, кто-то подглядывал в замочную скважину в далеком ост-зейском замке, а может это было в еще более далекой земле Лангедокской, — и тогда это тоже не имело значения для тех двоих. Существовало, как и сейчас, только молодое, жаркое, всезаслоняющее "миленький, миленький"…
Невесть откуда вдруг появился дымящийся кофе. При нем никто не приносил – наверно, он все же выходил из комнаты, не могло иначе – за столько-то времени. Не помнил. Они, совершенно нагие, в полумраке сидели на кровати, нисколько не стыдясь своей наготы, потягивали кофе из крохотных чашечек. Она с любопытством трогала пальцем восьмиугольное родимое пятно у него на плече – тоже напоминание о Тайне, древний фамильный знак династии Меровингов – и нежно целовала его, словно понимала потаенный смысл этой отметины. Странно: когда она торопливо говорила, то почему-то все время сбивалась то на французский, то на немецкий. А говорила о том, как ей хорошо с ним сейчас, как бы она хотела, — "Uber, falls war es nur moglich!" [1]–чтобы, — "Миленький! Meinen am meisten suss! [2] La mien seul! [3] " – чтобы теперь всегда было так. Немыслимо, противоестественно, terriblement [4] , – что это не произошло с ними раньше! А раз оно все-таки произошло – значит… Значит, кто-то направил. Значит, кто-то тот, кто направляет, "Nenne Ihn wie Du willst" [5] , – кто-то там вправду есть!.. Губы после кофе были еще жарче и слаже, хотя слезы солоны, а чьи – уже не понять.
Он тоже хотел ей сказать – что все, все теперь будет иначе! Он вырвет ее из этой затхлой жизни со старым скупым домовладельцем, из этого грязного дома, днем вымирающего, как заброшенный погост. Все это, нынешнее, с копотью, со скрипучей кроватью, со счетом копеек – лишь временное чистилище, через которое нужно пройти. Они молоды! Возможно, даже сказочно богаты… если, конечно, сбудется. Но как было прежде – так оно не может длиться вечно! Так не должно больше быть!..
Ничего не сказал. Снова была любовь, жадная до мгновений, не оставляющая воздуха для слов.
— …И в этой связи, господин лейтенант… если не ошибаюсь, фон Штраубе… — долетел до слуха чей-то голос, наподобие уже слышанного однажды птичьего клекота.
Дарьи Саввичны в комнате не было, только запах духов еще напоминал о ней. Фон Штраубе сидел в запахнутом халате у стола и смотрел в одну точку, до которой едва доставал свет зажженной лампы. Там на крючке, почему-то изнанкой наружу висела его шинель. Кусок подкладки слева был кем-то грубо, второпях надорван и языком удавленника мертво свешивался вниз.
Он перевел взгляд на распахнутую дверь. Там, в проеме стояли два незнакомых субъекта с одинаковыми, не по сезону, котелками на голове, в одинаковых черных пальто, с одинаковыми усами, с весьма схожими физиономиями, однако спутать их было бы никак невозможно, ибо один был высок, дороден и плечист, а другой составлял не более чем его половину во всех измерениях.
— И в этой связи, господин лейтенант…
— …если не ошибаюсь, фон Штраубе…
— …на основании полученных нами инструкций…
— …со всевозможными извинениями…
— …тем не менее, вынуждены осмотреть… — не наперебой, а слаженно дополняя один другого, сказали полтора господина и так же слаженно переступили порог.
— В чем, собственно?.. С кем имею?.. — начал было фон Штраубе, но осекся тотчас: во-первых, они, вероятнее всего, уже дали необходимые пояснения, а во-вторых, незнакомцы явно были не расположены далее продолжать с ним разговор и отчетливо давали это понять всем своим видом и своим поведением. Без лишней суеты, не обращая больше внимания на лейтенанта, они стали заниматься своим делом – верзила сперва заглянул за оконные шторы, потом зачем-то под кровать, наконец, без ключа, ногтем открыл бюро и принялся по-хозяйски просматривать немногочисленные бумаги, в том числе письма от матушки (в них, правда, прятался кусочек Тайны, но фон Штраубе это не сильно тревожило – все было настолько зашифровано, что господа в котелках за ее намеками и сентиментальными вздохами едва ли когда-нибудь доищутся до сути); маленький, между тем, некоторое время потягивал носом, принюхиваясь к запаху духов, далее взял со стола одну из двух кофейных чашечек, осмотрел ее сквозь лупу и, обернув носовым платком, сунул в карман.