Когда узнал последние новости, думал, что сердце разорвется от боли и отчаяния прямо там, в коридоре.

Он никого не подпускал к себе почти час, метаясь из угла в угол, заламывая руки, запуская дрожащие пальцы в волосы, чертыхаясь и ругаясь в голос, не сдерживаясь, посылая проклятия всему миру. А потом, оставаясь все таким же непреклонным, с показным равнодушием поинтересовался, как это произошло.

Он спрашивал, но, видимо, не требовал ответа, потому что почти не услышал его.

Как такое могло произойти, он не понимал. Еще сегодня ночью он гладил Ленин округлившийся живот. А сейчас ему говорят, что малыша, его ребенка, больше нет. Выкидыш. Какое страшное слово!

-... очевидно, нужно было раньше вызвать «скорую», - донесся, как издалека голос врача. – Возможно, ребенка еще можно было спасти. Когда мы прибыли на место, о жизни ребенка речи уже не шло, - боль пронзила его насквозь, проникая в самую сердцевину его существа. - Нужно было спасать жизнь матери, - Максим пошатнулся, едва не упав. – Мне очень жаль...

Нужно было раньше вызвать «скорую»... О жизни ребенка речи уже не шло... Нужно было спасать жизнь матери...

В голове зазвенело, отдаваясь болью в ушах, забилось в груди сердце. Мир наклонился вбок...

Едва разлепив сухие губы, он прошептал:

- Как... моя жена?

- Вы можете навестить ее, - сказал врач. – Она в палате. И уже очнулась от наркоза.

Он кивнул, невидящим взглядом всматриваясь в пустоту, мелькавшую перед глазами.

Он решился направиться к ней лишь спустя полчаса после беседы с врачом. Боль разъедала кислотой.

Осторожно раскрыл дверь палаты, в которой находилась девушка, и заглянул внутрь.

- Лена?.. – окликнул он ее, но девушка не шевельнулась.

Он сделал несколько шагов вперед и застыл, глядя на бледное лицо с безжизненными глазами на нем.

- Лена...

Он внезапно почувствовал тошноту в груди и, глубоко вздохнув, подошел к койке, на которой лежала девушка, пустым взглядом рассматривая потолок.

- С тобой... все порядке, - проговорил он тихо, ощутив внезапный комок боли в горле и груди. – Врач говорит, что через пару дней тебя можно будет выписывать и переводить на домашнее лечение.

Лена молчала. Лишь тяжело дышала, стискивая губы и силясь не расплакаться. Но он видел на щеках застывшие следы уже выплаканных слез.

- Скажи что-нибудь, - попросил он ее слабым голосом.

Она повиновалась. Тихо, изломанным голосом с раскаянием, отчаянием тоской внутри.

- Сын, - прошептала Лена, не глядя на него. – Это я хотела тебе сказать тогда, - быстрый измученный взгляд на Максима, низко наклонившегося над койкой. - У нас должен был родиться сын.

Максим сжал руки в кулаки, стиснул зубы так сильно, что на скулах заходили желваки. Опустил голову вниз, затрясся его подбородок, он зажмурился, сдерживая себя, чтобы не сорваться.

Когда он поднял на нее горящие ураганом чувств и эмоций глаза, Лена испуганно сглотнула.

- Почему ты сразу не позвонила мне? – спросил он хрипло. – Почему сразу не позвонила?!

- У тебя было совещание, - проговорила она, стараясь не встречаться с ним глазами. – Ты сказал, что...

- Плевать на совещание! – воскликнул он яростно, а потом вдруг стих, взяв себя в руки. – Плевать на совещание, когда случилось... это!Ты понимаешь, что могла спасти... его?! – он стиснул зубы, нахмурился. - Я бы приехал и отвез тебя в больницу. Почему ты ждала так долго, черт побери!? Почему не позвонила, если не мне, то в больницу, сразу?! Почему, черт побери!?

Болезненно зажмурившись, Лена отвернулась от мужа и заплакала.

- Прости меня...

- Ты могла его спасти, ты понимаешь!? – хриплым, ломаным голосом выдохнул Максим. – Ты могла...

- Прости, - пробормотала девушка, глотая слезы. – Прости...

Мужчина отвернулся, посмотрел в сторону, стиснул зубы еще сильнее, потом наклонился к ней, сильно зажмурившись. С минуту стоял над ней, не произнося ни слова и не раскрывая глаз, а затем поцеловал ее в лоб и отшатнулся от девушки, словно обжегшись.

- Я приду вечером, - сказал он тихо, больше на нее не взглянув. – Отдыхай.

И Лена не успела ему ничего не ответить.

Кажется, все закончилось не только для нее, но и для него тоже. И она уже не могла его в этом винить.

Дни потянулись медленно и словно бессильно. Наконец, в начале декабря выпал снег, наступили холода.

Лена переживала один день за другим, чувствуя, что так же медленно сходит с ума. Врач назначил ей сначала успокоительное, а затем и антидепрессанты. Она слышала, как он переговаривался с Максимом, но не подала виду, что слышала их разговор. Доктор настоятельно рекомендовал Максиму не спускать с нее глаз, так как она сейчас, как никогда, может сорваться и совершить глупость.

Максим следовал наставлениям врача и звонил ей каждый день по несколько раз. Иногда лишь для того, чтобы узнать, чем она занимается, и не забыла ли пообедать. Короткие разговоры, всего пара фраз, словно ежедневный ритуал, иногда превращавшийся в раздраженные крики и восклицания с обеих сторон. Но неизменный и повседневный. Жизнь превращалась в какую-то бешеную скачку, гонку за несбывшимся и одновременно в монотонное перескакивание с одного дня на другой без видимых следов жизни.

Середина декабря встретила их сильными морозами, а вот конец месяца, в самом преддверии Нового года, наоборот, не по-зимнему аномальным теплом.

В тот день Лена, как всегда, даже не задумываясь, отправилась в старый городской парк.

Этот парк всегда ее убаюкивал, утешал, рассказывая красивые сказочные истории о любви и верности.

Он вылечивал ее. По-своему лечил от потери, от боли, от чувства вины.

Но сегодня... что-то было не так. Иначе. Иначе дышала зима, крадучись следя за ее продвижением.

Лена отключила телефон, зная, что Максим должен будет ей позвонить. А если он позвонит, она не сможет... она струсит, отступится, не решится пойти навстречу к своему мальчику. К своему сыночку. Она откажется от этой встречи и уже никогда – никогда! – его больше не увидит и не услышит!

Сегодня, всегда разговаривающий с ней парк, яростно молчал немой тишиной.

И сегодня это ее успокаивало еще сильнее, чем его разговор.

Вглядываясь вдаль, Лена опустилась на колени, утопая ими в сугробах. Не замечая морозного холода, обдавшего все ее тело, Лена всматривалась в пустоту пустыми, безумными глазами.

А там вдали... Он. Ее малыш. Ее сыночек. Ее солнышко, свет ее мрака.

Он такой маленький. И его ладошку можно взять одним лишь пальчиком. У него темные волосики. Он пошел в папу. Нет, сейчас волос у него, конечно же, нет, но она знала, чувствовала, что они будут темными. А глазки... глазки ее. Шоколадно-карие. И он улыбается ей. Беззубой, счастливой, совершенно беспечной улыбкой. Потом будет смеяться, радоваться ее появлению. Он будет шалопаем и хулиганом, но она души в нем не будет чаять. Он будет ползать по кровати, а потом переберется на пол. Когда он начет ходить, она станет гоняться за ним по всему дому и не сможет уследить за своим сорванцом.

А когда он пойдет в школу...

Слезы коснулись кончиков ее губ, и она только сейчас осознала, что плачет.

Она хотела к нему. Рядом с ним. Вместе с ним. Без него – уже не хотела.

Таблетки, прописанные врачом, лежали в ее сумочке, и девушка достала пузырек, высыпав на ладонь все, что в нем было. Проглотила одну, затем вторую... Третью...

Скоро, скоро, мой милый, мой родной! Очень скоро мамочка будет с тобой! Не бойся, она не оставит тебя. Никогда не бросит. Это она виновата, что ты ушел. И она исправит свою ошибку. Она обещала, что все будет хорошо, ты помнишь?.. И все будет хорошо! Вот увидишь... Мамочка тебя не бросит.