Семейная жизнь стала понемногу разваливаться. Мистер Филлипс уже не был столь дружелюбен с Джимом. Одна лишь миссис Филлипс продолжала упорно не замечать надвигающегося разрыва, уповая на судьбу, как было принято среди людей ее поколения. Она стремилась видеть во всем только хорошее, но это означало, что она закрывала глаза на странное поведение, сомнения и беспокойство тех, кого любила. Словом, помощи от нее было мало.

Защищая Джима, миссис Филлипс говорила, что он относится к такому типу людей, которых душит семейная жизнь и которым нужен простор. Она успокаивала себя тем, что отсутствие Джима в доме заставит Плам с головой окунуться и материнские заботы. Жаль только, что при первом же удобном случае она бежит в этот сарай к своим картинам. Взрослой женщине следовало бы оставить детские забавы.

Накануне Рождества, после короткой близости в постели, Плам неуверенно сообщила Джиму о том, что она опять беременна.

Он подскочил и щелкнул выключателем.

— Но ты же все время принимаешь эти таблетки!

— Очевидно, случился какой-то просчет.

— Очевидно. Подозреваю, что ты хочешь сохранить ребенка, иначе бы ты не стала сообщать мне об этом.

— Как это было бы прекрасно иметь троих погодков, тебе не кажется, Джим?

Он отодвинулся от нее и задумался: «Пусть имеет. Может быть, тогда она отстанет от меня».

Чувствуя себя разочарованной и одинокой, Плам выключила лампу.

…Накануне Нового года Джим и Плам отправились, как обычно, на танцевальный вечер в Хэмпширский художественный колледж.

— Что случилось с Лулу? — спросила Плам у Дженни, стараясь перекричать попурри в исполнении Брента Форда и группы «Нейлоновые мальчики». — Она трещит как заведенная и так бессвязно, что я ничего не понимаю. Но ведь она не выпила еще и одного стакана вина.

Дженни повела головой в сторону туалетной комнаты. Когда они остались там одни, она скупо сообщила:

— Лулу принимает наркотики. Подружка по школе верховой езды, которую она посещала, свела ее с какими-то нигерийцами в Лондоне, которые привозят это зелье, пользуясь дипломатической неприкосновенностью. Они водят девиц на шикарные лондонские вечеринки, а затем отправляют их первым утренним поездом назад в Портсмут.

— А разве родители Лулу не…

— Нет, они не понимают, что происходит. Они считают странное поведение Лулу вполне обычным для нашего времени, списывая все на эксцентричность современного студенчества. А ведь Лулу перевели на второй курс только условно.

— Зачем она делает это?

— Говорит, что это дает ей ощущение необыкновенного подъема, уверенность в себе. Танцуя ночи напролет в «Аннабеле», она забывает о том, что она всего лишь толстушка из провинции.

— Но Лулу отнюдь не толстушка, — возразила Плам.

— Она почему-то так считает. Ей хочется иметь такую же талию, как у тебя. Мне не хотелось расстраивать тебя во время беременности, а теперь я хочу попросить, чтобы ты прочистила ей мозги.

Плам попыталась с ней поговорить, но Лулу не захотела ничего слушать.

— Все несерьезно, и я могу бросить это в любую минуту, совсем не то, что инъекции героина. К тому же кто сейчас не балуется наркотиками. И давай закончим этот разговор. Через два месяца, в апреле, классный руководитель Лулу отвел ее в сторонку и сказал:

— Нам известно, что вы продолжаете принимать наркотики.

— И что из этого? Это мне не мешает.

— Тогда как вы объясните то, что из лучших студентов вы скатились до самой обыкновенной посредственности? — сердито спросил мистер Дэвис. — Если вы не возьмете себя в руки, нам придется расстаться с вами.

В мае Лулу была временно исключена из колледжа. Убитые горем родители поместили ее в дорогую клинику.

— Пристрастие это — болезнь, — сказала ее мать в разговоре с Плам. — Вы бы не стали обвинять Лулу в том, что она заболела корью. Она же не хотела, чтобы с ней случилось такое.

Макс родился 10 июня 1974 года, на две недели раньше срока. Все произошло очень быстро, в больничном коридоре. Мать Джима не дожила до рождения второго внука всего один день. Покупая лекарство в аптеке, она упала и тут же скончалась. «Счастливое избавление для дочери, — сказала миссис Филлипс своему мужу, презрительно фыркнув при этом. — Считай, что повезло».

В августе Лулу выписали из клиники как окончательно излечившуюся, хотя и в сильно угнетенном состоянии. Она не выходила из своей комнаты и потеряла интерес к еде. Вскоре стало ясно, что Лулу все больше теряет в весе.

Плам наведывалась к ней при первой же возможности, прихватив с собой обоих сыновей в коляске. Но Макс часто плакал, а Тоби требовал постоянного внимания — он все время пытался засунуть свои крошечные пальчики в первую попавшуюся электрическую розетку, как только исчезал из поля зрения. Расшатанные нервы Лулу не выдерживали такой нагрузки.

Дженни всячески поддерживала Лулу и даже работала в ее мастерской, надеясь возродить в ней интерес к живописи. Но Лулу говорила, что рисование напоминает ей терапию в клинике для наркоманов. Терпеливую Дженни не обижали внезапные вспышки гнева подруги, но ей становилось не по себе, когда Лулу вопила с озлоблением:

— С чего это в тебе столько сочувствия? Ты разве не видишь, что мне надо? Чтобы меня оставили в покое?

Ко всеобщему удивлению, в сентябре у Лулу появился респектабельный поклонник. Его звали Мо, он учился на архитектора. Трудолюбивый, сдержанный и не компанейский, Мо не курил и не пил, а деньги старался тратить на книги. Он следил за тем, чтобы Лулу не пропускала собраний анонимных наркоманов. Отношения у них были серьезные. Прислушиваясь к раскатам симфоний Бетховена в мастерской на чердаке, где Лулу, стоя целые дни у мольберта, рисовала портреты Мо, родители нервно молили бога, чтобы эти отношения не закончились так же быстро, как начались.

Мо много работал сам и заставлял трудиться Лулу. Ничего не сообщив Лулу, он договорился с ее руководителем в колледже, и тот упросил администрацию восстановить ее на втором курсе.

В конце года Тоби подцепил скарлатину. Когда у него заканчивался карантин, затемпературил маленький Макс. Как только закончился карантин у Макса, оба мальчика подхватили ветрянку, за которой немедленно последовала корь. Доктор говорил, мать должна радоваться, что они переболели всеми детскими болезнями сразу.

Только Плам была не в восторге от этого. Миссис Филлипс соглашалась с доктором. Однажды холодным майским днем, когда дети спали, она принесла дочери чашку чая.

— Почему бы тебе не вздремнуть самой? — предложила она.

— Потому что у меня это единственная свободная минута за весь день, а мне ведь надо делать по наброску в день, чтобы не потерять навык, — зевнула Плам. — Давай-ка я сделаю набросок с тебя, мам. — Она взяла свой альбом с рисунками и быстро набросала портрет матери, сидящей в кресле у камина.

— По листу каждый день, — говорил ей профессор Дэвис, когда она уходила из колледжа. — Сделайте это привычкой, как завтрак. Если нет времени на рисунок с натуры, тогда обходитесь без завтрака. Ежедневные упражнения будут поддерживать остроту глаза независимо оттого, пишете вы картины или нет.

Джим закончил учебу и с негодованием обнаружил, что не может найти работу. «Пентаграм» не умоляла его занять у них место, «Уолфф Олинз» не распахивала перед ним свои двери, так же как и остальные, менее престижные оформительские фирмы. Они знали, что такие, как Джим, выпускники Королевского колледжа были столь же заносчивы, сколь и неопытны. У него было достаточно способностей, чтобы поступить в колледж, но его работы не отличались той оригинальностью, которая выделяла бы их среди других. Джим не понимал этого, и в душе его росла обида на мир, представлявшийся ему теперь равнодушным и холодным.

Итак, после двух беззаботных лет Джим, которому теперь было двадцать пять, вновь оказался в Портсмуте у тещи с тестем, чувствуя себя связанным семейными узами. Виновата и этом была, конечно, жена.