Когда таксист остановился у знакомого и успевшего стать родным дома, Наташа расплатилась и неуверенно прошла на территорию, вглядываясь на окна самого последнего этажа. Свет горит. Значит, дома. Ждет, наверное. Если ждет, значит, нужна.

   Семнадцать этажей она проехала бездумно, трясясь от страха за свою будущую жизнь и за будущее решение. Пальцы не слушались, когда она открывала дверь. Кое-как справившись с замком, Ната ввалилась в полутемную прихожую и скинула сапоги, не утруждаясь снимать верхнюю одежду. И застыла.

   И застыла. От ужаса. Увидев два самых худших кошмара ее жизни. Сидевшего на кухне Сафронова и развалившуюся на кровати полуодетую женщину в ее халате.

18

Лето 2006 года

   Я с нарастающим раздражением посмотрела на Алену и, чтобы не выругаться, пошла на кухню налить себе воды. Не так я представляла себе нашу взрослую жизнь в Питере, причем с самого начала. Про Лёну понятно - она сейчас вообще ни о чем не думает, но я всегда была более умудренной и...расчетливой, что ли, поэтому с самого начала знала, на что иду. И знала, что все будет непросто. Но не настолько же.

   Мысленно я давно приняла решение уехать из дома, свалить, как можно дальше. Так, чтобы не видеть ни материного придурка-мужа, чья рожа (а по-другому я просто не могла выразиться) вызывала у меня острый приступ тошноты, ни его непонятных вечных друзей и тех сук, которых я периодически замечала каждый раз в офисе. Они все меняются, неизменны только ноги, грудь и отсутствие интеллекта. Мне осточертел наш дом, в котором Манченко недавно сделал ремонт, и теперь каждая деталь интерьера буквально вопила об отсутствии вкуса и присутствии немерянного количества денег у его владельца. Я ни слова ему не сказала, только попросила не трогать мою комнату.

   - Этот дом мой, Наташ, - развалившись на стуле в столовой, нагло ответил Геворг, когда я вежливо попросила его об одолжении. В эту минуту он как никогда напоминал разжиревшую свинью - глазки заплыли и выглядели осоловевшими, живот распирал дорогую ткань рубашки, которая, казалось, еще немного и разойдется по шву. Хотя под всей этой маской скрывался недюжинный ум и хитрость. Хотя почему "хотя"? Свиньи - животные умные. - Здесь я решаю, какие комнаты трогать, а какие - нет. И если уж я твоей матери не позволил ничего менять, почему ты думаешь, что я не откажу тебе?

   Я закатила глаза.

   - Ради бога, Геворг, прекрати. Я не мать, и за все это время ты должен был это уяснить. И если уж на то пошло, то я такая же хозяйка в этом доме, как и ты. Я прошу всего об одной комнате. Это что, так много?

   Я уселась на противоположный край стола, в кои-то веке радуясь непомерной любви отчима к шику. Он любил поражать умы и глаза людей, ему нравилось, когда ему завидуют. Мне казалось, что в детстве он чересчур много пересмотрел фильмов о роскоши южан. На ум всегда, когда я заходила в столовую, приходили "Унесенные ветром". До войны, понятное дело.

   Огромный длинный стол где-то на пятьдесят персон с позолоченным тиснением, позолоченная фарфоровая посуда, серебряные столовые приборы. И как в любом фильме, Манченко гордо восседал во главе стола, а я же...я же находила от него на расстоянии нескольких метров. Как удобно.

   - Что ты с этого теряешь? - в моем голосе слышались ледяные нотки. - Моя комната на втором этаже, и в нее захожу только я.

   - Дизайнер все давно продумал, и мы обо всем договорились.

   - Меня это не волнует. Разносите с ним хоть весь дом, но мою комнату трогать не смейте, - тихо, но отчетливо проговорила я, наблюдая, как у Геворга сужаются и так невыразительные черные глазки-пуговки и раздуваются ноздри.

   Столовое серебро в его руках погнулось.

   - Слышишь ты...

   В этот момент в столовую впорхнула мама, и мы с Манченко, не сговариваясь, замолчали. Странный он был человек, если честно, хотя меня нормальные люди, в понимании общественности, никогда и не окружали. Достаточно вспомнить мою подругу, спящую с гражданским мужем своей матери, да и моя семейка не лучше.

   Манченко тоже, как и всех прочих, трудно было записать в ряды нормальности. Грубо говоря, мой отчим - жадный, разжиревший, зажравшийся ублюдок, никогда не скупившийся на взятки, подкупы и угрозы. Все в нашем городе знали, что Манченко никогда не вел и не ведет своих дел честно, но у него присутствовали свои люди в различных подразделениях власти, поэтому на него глаза закрывали. Но не любили, всегда относясь к нему с изрядной долей брезгливости и презрения. И терпели, но по большей части из-за моего деда, пока тот был жив.

   Но Манченко никогда, ни разу в жизни не ударил мою мать, за что я его терпела и старалась лишний раз не связываться. По возможности. Но все равно мы с ним грызлись, как кошка с собакой. Но! При матери он старался никогда не ругаться и не кричать. Он тщательно скрывал своих любовниц, хотя мама и знала о них, каждый раз расстраиваясь и внутренне...потухая, что ли. Геворг ее не любил, нет, но нервировать и вмешивать в наши с ним конфликты не стремился.

   - Что-то случилось? - мама приветливо кивнула мне и склонилась к Манченко, чтобы поцеловать его в щеку. Меня против воли передернуло. - Что за шум?

   Она села около Геворга и разложила на коленях салфетку.

   - Ничего, Оль, - он ободряюще похлопал ее по руке и волком взглянул на меня из-под нахмуренных бровей. - Мы ремонт обсуждали с Натой.

   - Ооо, я очень рада. Тебе понравилось, Наташ? Буквально вчера вечером приходил дизайнер и архитектор, они осмотрели второй этаж и решили, как именно будут переделывать комнаты. Мне кажется, тебе понравится.

   - Не думаю, - я прохладно улыбнулась и уткнулась в тарелку, вяло катая спагетти по тарелке. - Я не люблю подобный...стиль.

   Мама нахмурилась, и у рта залегли морщинки, от которых так и веяло озабоченностью и волнением. За меня. Я проглотила все резкие слова и отвернулась.

   - Мы все обсудили, - угрожающе рыкнул Манченко. - А сейчас разговор окончен.

   Он скомкал и кинул на стол несчастную салфетку, с трудом поднялся из-за стола и вышел, громко хлопнув дверью. Я демонстративно начала есть, всем видом показывая, что у меня наконец-то проснулся аппетит.

   Мама тихо вздохнула и пересела поближе ко мне.

   - Наталь, зачем ты его злишь? Ты ведь специально это делаешь.

   - Я не специально, - упрямо тряхнула головой. - Я по-человечески попросила его не трогать мою комнату. Это что, так сложно?!

   - Наташа!

   - Я тоже здесь живу, в конце концов! - взъярилась я непонятно отчего. И хотя понимала, что потом будет стыдно, остановиться не могла. - Это тоже мой дом! А в этом... - я брезгливо скривила рот и взглядом обвела роскошное помещение, - гадюшнике я жить не хочу! Тогда я лучше квартиру себе сниму, и буду там жить.

   Мама поморщилась, как будто ей было больно от каждого моего слова.

   - Наташ, ну чего ты? Это же не конец света, в конце концов. И что это за глупости по поводу квартиры? Тебе семнадцать только!

   - Да уж лучше там...

   - Не смей так говорить! - разъярилась мама, но тут же успокаивающе добавила: - Выкинь эту дурь из головы, а с твоей комнатой мы что-нибудь придумаем. Какие вы оба у меня упрямые...

   Хм, действительно, мы все уладили. Геворг, как всегда, сделал все по-своему. И меня злило даже не то, что моя комната превратилась в неизвестно что, в конце концов, я не настолько гордая, тем более, домой прихожу в последнее время только спать. Нет, меня злило, что мне приходиться подстраиваться под него, ломаться ради него. Да и не ради него даже, а ради матери, которая в наших с Манченко конфликтах страдала больше всех и переносила их гораздо болезненнее, чем мы с ним.

   Нет, мама этого ублюдка не любила. Ни одной минуты в своей жизни. Просто ее...сломали. Предали. Давно-давно. И она до сих пор не оправилась, и я знаю, что не оправится никогда. Единственный человек, способный вызвать в ней чувства - я. Только меня она любит, я бы даже сказала, до болезненного нуждается во мне. В молодости ее сломили и смогли забрать все, кроме меня. И теперь уже мама ни за что не расстанется и не потеряет меня. Но открыто конфликтовать и спорить с Геворгом она бы не решилась, никогда.