Врач попросил принести горячей воды и мыло, чтобы можно было вымыть Беатрис и затем осмотреть ее лоно. Беатрис снова начала плакать. Она чувствовала, что по внутренней части ее бедер течет какая-то жидкость, и понимала, что это не предвещает ничего хорошего.

Дожидаясь, когда принесут горячую воду, врач пустил Беатрис кровь из запястья, чтобы сбить Жар. Вскоре пришла Амалия: она принесла глиняный кувшин и таз с горячей водой. Несмотря на протесты Беатрис, врач тщательно осмотрел ее тело, а затем попросил очень осторожно ее помыть. По его взгляду было видно, что дело плохо. Снова поговорив с врачом в коридоре, Фаустина, еще больше опечалившись из-за услышанного, наклонилась к Беатрис, чтобы — в самой деликатной форме — попытаться ей все объяснить.

— Девочка моя…

— Значит, это правда?

— Боюсь, что да. Врач считает, что из-за удара в живот у тебя произошел выкидыш.

— Будь проклята эта жизнь! — с яростью крикнула Беатрис. — Уйдите все отсюда и оставьте меня одну! Я не хочу никого видеть!

— Но, солнышко мое… мы все тебя любим и хотим быть с тобой…

— Мне на все наплевать! Мне на всех наплевать! — снова и снова кричала Беатрис. — Прочь отсюда!

Амалия, заливаясь слезами, выбежала из комнаты с перекошенным от душевных терзаний лицом. В несчастье, происшедшем с Беатрис, был виноват отец Амалии, и за это она будет ненавидеть его всю оставшуюся жизнь — люто ненавидеть! Он уничтожил единственную надежду, которой жила Беатрис, и Амалия чувствовала, что в этом есть и ее вина. Она с отчаянием думала, что, если бы она не стала работать в этом доме, этого несчастья не произошло бы. Получалось, что Амалия причастна к горю, обрушившемуся на Беатрис, и по ее вине Беатрис сейчас так страдает.

Фаустина еще раз попыталась успокоить Беатрис, но у нее ничего не получилось, и тогда она — по совету врача — тоже вышла из комнаты. Она увидела, что Амалия, скорчившись, лежит на полу в коридоре, и поняла, что девушку охватило отчаяние. Проводив врача и дав необходимые распоряжения на основе его рекомендаций, Фаустина подошла к служанке и, попросив ее подняться, обняла ее. Они обе начали плакать — горе у них было общим.

Монашка стояла на коленях, опершись на специальную подставку, приняв положение, в котором обычно молятся, в руках у нее были четки. Впрочем, в ее келье все было вроде бы как всегда, кроме одного — у монашки отсутствовала голова.

Тревелес был вне себя от гнева. Стоя у входа в келью, он выкрикивал распоряжения своим подчиненным и ругал на чем свет стоит двоих стражников, которым была поручена охрана монастыря Кабальеро-де-Грасия.

— Как вы могли допустить подобное зверство? — Он нервно шагал перед ними взад-вперед. — Ну конечно, вам даже и в голову не пришло потребовать у тех священников документы. Они зашли и вышли совершенно беспрепятственно — можно сказать, с вашего благословения. Это просто невероятно! Если бы я был вашим начальником, то немедленно приказал бы вас расстрелять. Впрочем, еще неизвестно, что вас ждет…

Стражники смотрели на алькальда так виновато, что были больше похожи на провинившихся перепуганных детей, чем на опытных вояк.

— Да кто же мог подумать, что эти два церковника сотворят такое?

— Вы что, не просто бестолковые, а и вообще безмозглые? — Вена на шее Тревелеса, казалось, вот-вот могла лопнуть от натуги. — Никакие они не священники, они просто переоделись, раздобыв где-то их одеяния. Ну и дураки же вы!

Тревелес приказал, чтобы двоих незадачливых стражников увели, и, войдя затем в келью, окинул ее взглядом. По приказу алькальда его подчиненные уже успели осмотреть весь монастырь, но так и не обнаружили того, что искали, — отрезанную голову монашки. Охранявшие вход стражники — те самые, которых только что ругал Тревелес, — рассказали, что священники, которые заходили в монастырь, вынесли из него какой-то завернутый в одеяло предмет. Алькальда удивило, что даже это не вызвало у стражников никаких подозрений. Набравшись смелости, Тревелес начал осматривать труп. Алькальда интересовало, нет ли на нем еще каких-нибудь повреждений. Однако никаких других повреждений, похоже, не было. Тогда он осмотрел шею и с ужасом отметил, что срез был чрезвычайно ровным. По всей видимости, преступники использовали нож с остро отточенным тонким лезвием, причем действовали они очень аккуратно. Перерезав артерии, пищевод и гортань, они затем приступили к более твердым тканям: отделили друг от друга два шейных позвонка и в завершение перерезали спинной мозг.

Тревелес подошел к зарешеченному окну и резко вдохнул свежий воздух, спасаясь от жуткого запаха смерти.

— Ну вот они дошли и до четвертого слова, написанного на той звезде, — «добродетель», — воскликнул он громко. Его подчиненные, стоявшие перед кельей, ничего не поняв, переглянулись. — Хотя на этот раз мы знали об их планах, они все-таки добились своего!

— Сеньор… С вами хочет поговорить настоятельница монастыря, — сказал один из подчиненных алькальда, осторожно коснувшись его плеча.

— Скажите ей, что мне сейчас не до разговоров. Или нет, лучше сами придумайте какую-нибудь отговорку. У меня в данный момент нет никакого желания кого-то утешать. Я сейчас отсюда уеду: здесь мне уже больше не на что смотреть. Возьмите показания у тех двоих глупых стражников. Пусть, по крайней мере, опишут нам внешность людей, которых они видели.

Тревелес вскочил на коня, ожидавшего его у входа в монастырь. Он был словно одержим одной мыслью и не мог думать ни о чем другом, кроме как о пятом луче пламенеющей звезды — том самом, который указывал на пятое слово — «красота».

«Кто же больше остальных соответствует понятию «красота» и при этом был каким-то образом причастен к уничтожению общества франкмасонов? — мысленно спрашивал он сам себя. — Королева? А может, Мария Эмилия? Или же…»

Он поехал прочь, напряженно пытаясь найти ответ на мучивший его вопрос. Он отъехал от монастыря на несколько кварталов, когда его вдруг осенило. Он пришпорил лошадь и стремительно поскакал вперед. Его мысли сконцентрировались на Фаустине, графине де Бенавенте. Еще бы, она ведь считалась самой красивой женщиной Мадрида и при этом была всем известной сторонницей маркиза де ла Энсенады, который и подготовил указ о запрещении масонства.

Резиденция графа и графини де Бенавенте

Мадрид. 1751 год

21 сентября

Маркиз де ла Энсенада с удовольствием принял от своих друзей графа и графини де Бенавенте приглашение пообедать в ближайшую субботу в их резиденции. Его обрадовало и то, что на этот обед также приглашены Мария Эмилия Сальвадорес и ее поклонник алькальд королевского двора Хоакин Тревелес.

Всем этим людям маркиз мог доверять, а тех, кто вызывал его доверие, было не так уж много. Потому сейчас, когда ему приходилось сталкиваться с беспрецедентными трудностями, работая в правительстве, он предвкушал возможность насладиться простым человеческим общением и — пусть даже и ненадолго — позабыть о государственных делах.

Кроме того, ему уже доложили о том, что Беатрис потеряла ребенка, которого должна была родить от своего — ныне покойного — мужа герцога де Льянеса, а маркиз до сих пор не удосужился лично выразить приемным родителям Беатрис свои соболезнования.

Дон Сенон де Сомодевилья, однако, не знал, что подлинным инициатором обеда у графа был алькальд Тревелес. После убийства монахини-францисканки он подговорил Фаустину организовать это мероприятие, надеясь, что у него будет возможность затронуть в разговоре кое-какие вопросы, ответ на которые мог дать, по-видимому, только де ла Энсенада. Такое обсуждение могло сыграть решающую роль в окончательном раскрытии расследуемых убийств — совершенных, как был уже уверен Тревелес, не без участия масонов.

Ему, конечно, не хотелось запугивать Фаустину, сообщив ей о своих предположениях о том, что следующей жертвой обезумевших убийц могла стать именно она, но он все же приказал усилить охрану ее резиденции, а также принял и кое-какие другие меры.